Светлана была рада письму, но на скорую встречу не надеялась. Только через год отец вызвал ее в Грузию, где в то время отдыхал.

Отец и дочь видятся один-два раза в год, а встретившись, не могут прожить под одной крышей несколько дней: им мучительно, трудно вместе, они не находят тем для разговора. Кто виноват в этом? Светлана рассчитывает на понимание и сочувствие неведомого друга, которому написала свои двадцать писем. Но в одном из них она упоминала, что отец, страдая от одиночества, предложил ей с мужем и сыном поселиться у него. Она отказалась и тем, может быть, больно ранила отца.

Отец и дочь по-своему любят друг друга. Но они слишком похожи. Вернее, Светлана — слишком дочь своего отца в отличие от бесхарактерного, безалаберного Василия. У нее сильный деспотичный характер. Она всегда желает быть первой, единственной и не выносит соперников. Она мечтала быть любимицей отца, поэтому втайне ревновала к Василию. И у мужа она желала стать единственной. Но он принадлежал к большому семейному клану, любил мать и многочисленных родственников. Этого Светлана не могла ему простить. К тому же вскоре им стало ясно, что они — чужие люди, совершенно ненужные друг другу.

Непростыми были для нее эти годы — 1949–1952-й. Она окончила исторический факультет и, по сведениям некоторых биографов, сразу же поступила на филологический и будто бы окончила его. Но из ее писем к отцу ясно, что в 1952 году она уже училась в аспирантуре Академии общественных наук, писала диссертацию по историческому роману. Непонятно, когда же Светлана могла закончить филологический факультет, если в эти годы она ждала ребенка и долго болела?

В феврале 1952 года она написала отцу о том, что расстается с мужем, и попросила о помощи:

«Дорогой папочка! Мне очень хочется тебя видеть, чтобы поставить тебя в известность о том, как я живу сейчас. Мне хочется самой тебе обо всем рассказать с глазу на глаз. Я пыталась было несколько раз, но не хотела приставать к тебе, когда ты был нездоров, а также сильно занят.

Прежде всего, я очень довольна занятиями в Академии общественных наук, там у меня идут дела неплохо, и кажется, мною там тоже довольны. Это большая радость для меня, потому что при всех моих домашних неурядицах занятия любимым и интересным делом заслоняют собой все остальное. Что касается Юрия Андреевича Жданова, то мы с ним еще накануне Нового года решили окончательно расстаться. Это было вполне закономерным завершением после того, как мы почти полгода были друг другу ни муж ни жена, а неизвестно кто, после того как он вполне ясно доказал — не словами, а на деле, — что я ему ничуть не дорога и не нужна, и после того как он мне повторил, чтобы я оставила ему дочку. Нет уж, довольно с меня этого сушеного профессора, бессердечного «эрудита», пусть закопается с головой в свои книжки, а семья и жена ему вообще не нужны, ему их вполне заменяют многочисленные родственники.

Словом, я ничуть не жалею, что мы расстались, а жаль мне только, что впустую много хороших чувств было потрачено на него, на эту ледяную стенку!

В результате этого события возникли некоторые вопросы чисто материального характера, о которых мне хотелось с тобой посоветоваться, потому что больше мне ждать помощи неоткуда (на великодушии Юрия Андреевича держаться неприятно), а у меня все-таки двое детей, сынишка осенью уже в школу пойдет, да еще моя няня старая живет у меня (она теперь на пенсии).

Деньги у меня сейчас есть — еще те, что ты прислал, — так что дело не в этом только. О разных прочих вещах, которые тут происходили, я тебе расскажу тоже, они не имеют особого значения.

Так что, папочка, я все-таки очень надеюсь тебя увидеть, и ты, пожалуйста, на меня не сердись, что я тебя оповещаю о событиях post factum, ты ведь был в курсе дел и раньше.

Целую тебя крепко-крепко.

Твоя беспокойная дочь».

Сталин разрешил Светлане навестить его, и вопросы «материального порядка», о которых она писала, были вскоре решены. Она получила квартиру в городе и поселилась с детьми и няней. Отец дал ей денег на машину, велел получить права и отказаться от казенной машины и дачи. В который раз Светлане пришлось выслушать раздражительные упреки: «Дармоедкой живешь, на всем готовом!» Но она с гордостью заявила, что получает большую стипендию в академии и сама платит за обеды в столовой. Отцу это очень понравилось. Он успокоился и дал ей на прощание пакет с деньгами. При этом каждый раз напоминал, чтобы часть денег она отдала «Яшиной дочке».

Конечно, Сталин был недоволен уже вторым разводом. Но Светлана ждала худшего: боялась, что отец запретит уходить от мужа. «Делай как хочешь», — устало махнул он рукой. У Василия появилась уже третья супруга. Безалаберно и незадачливо складывалась у Василия и Светланы личная жизнь. Похоже, отец с этим смирился и не вмешивался больше в дела своих детей.

Светлану это вполне устраивало. Она становилась все нетерпимее и не любила, когда вмешиваются в ее дела, в ее жизнь. Только отцу она позволяла это делать. Отца она боялась, к его мнению прислушивалась. И в трудные минуты обращалась к нему за помощью. Он ворчал на «дармоедку», но помогал. У Светланы всегда были. скромные запросы. Она не строила многомиллионные дачи-поместья, не меняла машины, как Василий. Но все же не пришлось ей и работать в поте лица, кормить своих детей, воспитывать их. И после смерти отца она получала большую пенсию и могла позволить себе роскошь работать только по желанию, а не ходить на постылую службу изо дня в день. Она получила дачу в Жуковке и пользовалась служебной машиной, когда требовалось. Тень отца еще долго закрывала ее от материальных трудностей и невзгод, которые неизбежно выпадали на долю матери-одиночки.

Очевидно, это письмо от 28 октября 1952 года — последнее письмо Светланы отцу:

Согласие было получено, и Светлана два дня гостила с детьми в Кунцеве. Они все вместе, по-семейному сидели за столом, который ломился от праздничных блюд, фруктов, овощей, орехов. Отец выглядел здоровым и как будто был очень доволен гостями, не ворчал, потчевал внуков вином по кавказской привычке. Дети по его настоянию пригубили вино, не капризничали, вели себя хорошо. Все это было так необычно, удивительно для Светланы, давно отвыкшей от гармонии и лада в их семейной жизни, что день запомнился ей навсегда. Казалось бы, 8 ноября, двадцатая годовщина смерти ее матери, могло навеять только мрачное настроение и тяжелые воспоминания. В прошлом так всегда и было. Но в тот раз Светлана решила, что отец просто забыл дату. А она боялась напомнить, чтобы не разрушить идиллию — эту зыбкую видимость семьи.

Сталин в первый и последний раз увидел свою внучку Катю. «Ей было два с половиной годика, такая забавная, краснощекая — кнопка с большими темными, как вишни, глазами, — с умилением вспоминает Светлана. — Отец рассмеялся, увидев ее, и потом смеялся весь вечер». И все же она была слегка разочарована, ей показалось, что Катя не вызвала в отце особых чувств, хотя была из семьи Ждановых, которых отец очень любил. К Осе он отнесся гораздо внимательнее и похвалил: «Какие вдумчивые глаза, умный мальчик!» Светлана была счастлива похвалой.

Она не скрывала, что в последние годы было очень трудно договориться с отцом о встрече, поэтому эти праздничные дни, проведенные вместе, стали чудом. Но к вечеру она заметила, что отец немного устал от детей. «Мы уже были так разобщены жизнью за последние двадцать лет, — размышляла она, — что было бы невозможно соединить нас в какое-то общее существование, в какую-то видимость семьи, одного дома, даже если бы на то было обоюдное желание. Да его и не было» («Двадцать писем к другу»).