«Отец, конечно, был доволен, что я рассталась со своим первым мужем, — писала Светлана. — После этого он стал со мной несколько мягче, но не надолго. Все-таки его раздражало, что из меня получилось совсем не то, что бы ему хотелось». Об этом она не раз упоминает в дневнике с болью и горечью. Похоже, в то время недовольство отца стало для нее навязчивой идеей. Но Светлана почему-то умолчала, каким же человеком хотел видеть ее отец?

В 1947 году после денежной реформы было отменено бесплатное содержание семей членов Политбюро. Сталин как глава правительства получал зарплату и давал Светлане деньги. До этого она существовала вовсе без денег, не считая стипендии. Иногда занимала у своей няни, которая получала немалый «сержантский» оклад.

«После 1947 года отец иногда спрашивал в наши редкие встречи: «Тебе нужны деньги?», на что я всегда отвечала: «Нет». «Врешь ведь, — говорил он, — сколько тебе нужно?» Я не знала, что сказать. А он не знал ни счета современным деньгам, ни вообще, сколько что стоит. Он жил своим дореволюционным представлением, что сто рублей — это колоссальная сумма. Иногда он давал мне две-три тысячи рублей, неведомо — на месяц, на полгода или на две недели, но считал, что дает миллион» («Двадцать писем к другу»).

Но едва ли Светлана знала какие-либо материальные затруднения. После развода она снова поселилась в кремлевской квартире, которая была под «опекой» Власика, а значит, на государственном обеспечении. Как и Зубалово, где большую часть года находились няньки с ее сыном. Но сколько иронии и горечи в ее словах: «Отец, очевидно, считал, что поскольку все, что надо, для меня делается, чего еще требовать?»

Она ничего и не смела требовать, но ей так нужны были его внимание, заботы, одобрение, не говоря уже о любви. Летом 1947 года отец пригласил ее отдохнуть вместе с ним на Холодной речке. Без сына. Как обижало Светлану это равнодушие к ее Осе. Он родился в мае 1945 года, и до сих пор дед ни разу не видел внука и не изъявлял никакого желания его видеть!

Этот совместный отдых, впервые после многих лет, стал для нее мукой. «Нам с ним было трудно говорить и не о чем, как ни странно. Когда мы оставались одни, я изнемогала в поисках темы. Было такое ощущение, что стоишь у подножья высокой горы, а он наверху ее, ты кричишь что-то туда наверх, надрываясь, — туда долетают лишь отдельные слова. И оттуда долетают до тебя отдельные слова».

Когда «общение» заходило в тупик, Светлана читала отцу вслух газеты или журналы. Он был очень доволен. Или предлагала погулять, хотя он не был большим любителем прогулок на природе. Иногда они смотрели старые фильмы в кинозале. Долгие застолья с соратниками были любимым времяпрепровождением Сталина. Застолья казались Светлане изнурительными, а беседы отца с Маленковым, Ждановым и Булганиным — невыносимыми. Все эти истории она слышала не менее ста раз, «как будто в мире вокруг не было ничего нового».

Через три недели Светлана вернулась в Москву, начались занятия в университете. А отец еще долго оставался на юге. Он очень постарел и временами чувствовал себя неважно, но старался не показывать виду. Она сразу это заметила. Как-то он пожаловался ей, что хочет покоя. Порой он сам не знал, чего ему хочется.

Светлана старалась чаще писать ему длинные нежные письма, какие и должна посылать любящая дочь старику отцу. И получала в ответ весточки, типичные для Иосифа Сталина, похожие на телеграммы:

Едва ли она обижалась на «не скучаю». Конечно, отец писал это не из желания ее уязвить, а из-за застарелой душевной черствости и равнодушия. Может быть, дочь и обижал суховатый тон письма-телеграммы, но она молча проглатывала обиду и садилась за ответ — полный нежности и заботы об отце:

Дед все-таки увидел внука, когда тому уже было около трех лет. Светлана вспоминает, как отец неожиданно заехал в Зубалово. Она со страхом ждала этой встречи. Ей казалось, что ребенок может вызвать у отца неприязненное чувство. «Но я ничего не понимала в логике сердца… Отец растаял, увидев мальчика… При его лаконичности слова: «Сынок у тебя хорош! Глаза хорошие у него», равнялись длинной хвалебной оде в устах другого человека».

«Логику сердца» действительно трудно понять. С особенной нежностью и заботой Сталин относился к Гуле, дочери «нелюбимого» сына Якова. Детей Светланы он видел всего несколько раз и не проявлял к ним особого интереса. Она утверждает, что детей Василия он вообще никогда не видел. Едва ли это так. Скорее всего, Василий привозил детей к отцу.

Светлана не скрывает, что в 1948–1949 годах встречи с отцом становятся все более редкими, а отношения между ними все тягостней. Ноябрьские праздники он проводил на юге. Не только из-за ухудшения здоровья. В ноябре была годовщина смерти матери. Эта дата отравляла Иосифу Сталину праздничные дни. Он становился особенно раздражительным, грубым и тяжелым.

В ноябре 1948 года Светлана приехала навестить отца. На юге было еще тепло и солнечно. Она с радостью гуляла по улицам без пальто, любовалась цветущими розами. Но недолго дочь вождя пребывала в светлом настроении. За столом при всех отец назвал ее «дармоедкой», «ругался, что из нее все равно не вышло ничего путного». Все присутствующие были смущены и подавлены этой безобразной семейной сценой. Светлана покорно молчала. С детства она была очень самолюбивой и вспыльчивой. Каково ей было терпеть эти несправедливые укоры, ведь она всегда старалась быть первой, лучшей, и ей это удавалось и в школе, и в институте.

Светлана не осуждает отца. Даже пытается то и дело оправдывать его. Но ее воспоминания — одно из ярких доказательств того, что к старости характер Сталина не смягчился. Наоборот — он стал еще более жестким, нетерпимым, злым.

 — Сионисты подбросили тебе твоего муженька! — упрекал он дочь.

Светлана робко возражала: «Папа, да ведь молодежи это безразлично, какой там сионизм?» Но Сталин в это время уже не терпел никаких возражений: «Нет, ты не понимаешь! Сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат».

«Спорить было бесполезно, — грустно признается Светлана. — Он был предельно ожесточен против всего мира. Он всюду видел врагов. Это было уже патологией. Это была мания преследования от одиночества и опустошения». Но на этих же страницах Светлана оправдывает отца: во всем виноват его «двор, свита, прихлебатели». Это они отрезали отца от мира, людей, народа. «Это была система, в которой он сам узник, — пытается убедить нас Светлана. — В которой он сам задыхался от безлюдья, от одиночества, от пустоты».

Когда злобный деспот мучает свою семью и близких, мы испытываем сострадание к несчастным. Когда в руки тирана и его палачей попадает целый народ — это трагедия, катастрофа. К старости психическое состояние «вождя народов» усугубилось, появилась мания преследования — и по стране прокатилась новая волна арестов. В 1948 году разгорелась и новая кампания против «космополитов». Кажется, Светлане не приходит в голову, что эти явления как-то связаны между собой — события в стране и ухудшение здоровья отца.

Тогда, в 1948 году, она была поглощена своими страданиями и обидами. После злополучного «отдыха» с отцом дочь несколько дней приходила в себя. «Рядом с ним было трудно, затрачивалось огромное количество энергии, — жаловалась она. — Мы были очень далеки. Мы это понимали оба. Каждый жаждал уйти к себе домой, уединиться и отдохнуть друг от друга. Каждый был обижен, грустил и страдал — почему жизнь такая дурацкая? Каждый из нас обвинял в этом другого».