«Целые народы пришли бы в ужас, если бы узнали, какие мелкие люди властвуют над ними». К этому высказыванию Талейрана хочется добавить: если бы только мелкие люди стремились в политику, но нами правили и патологические злодеи, и психопатические личности. Впрочем, не только нами, историки найдут не один пример в прошлом. Хотя бы Карл Безумный, который правил Францией более сорока лет.

Некоторые серьезные исследователи вообще отрицают факт безумия Сталина. Во-первых, потому, что границы между психопатическими отклонениями и так называемой нормальной личностью очень размыты. Это значит, что и мы с вами, и любой человек под влиянием каких-то обстоятельств может впасть в эти отклонения, на время или навсегда. Во-вторых, если считать Сталина психически больным, тогда почти всех диктаторов и единоличных правителей можно смело относить к этой категории.

Если историки и психиатры не могут прийти к единому мнению, то нам остается только гадать, что было бы, если бы вовремя обнаружили и предали огласке психическое заболевание Иосифа Джугашвили, вызванное, возможно, травмой черепа? В детстве на него наехал фаэтон. Много лет спустя самоубийство жены настолько потрясло Сталина, что его психическое состояние стало резко ухудшаться. Это замечали близкие. Советовали ему обратиться к врачам. Но было уже поздно.

Второму поколению семей Аллилуевых и Сванидзе повезло уже потому, что «дядюшка» хотя бы даровал им жизнь. Киру Аллилуеву сослали в Шую, где она работала в театре и в детском доме для умственно отсталых детей. Все же на воле, не в тюрьме. Ее карьеру актрисы, конечно, загубили, разрушили семью, но оставили жить и дышать.

Иван Александрович Сванидзе, Джоник, не приходился Светлане кровным родственником. Он был двоюродным братом Якова Джугашвили. Тем не менее в «Двадцати письмах к другу» Светлана рассказывает о нем тепло, как о близком человеке: «Несмотря на врожденную неврастению, несмотря на страшную перемену в жизни, бросившую его из роскоши на самое дно, в тюрьму с уголовниками, затем в ссылку в Казахстан, он все-таки стал человеком, достойным своих чудесных родителей. За одиннадцать лет его счастливой жизни в семье они успели ему привить много хорошего, многому научить… И когда в 1956 году, вернувшись из Казахстана, он получил, наконец, возможность поступить в Московский университет на исторический факультет, то уж учился он на одни пятерки. Аспирантура и защита кандидатской диссертации в Институте Африки АН СССР были для него нетрудным делом».

Испытания, выпавшие на долю Джона Сванидзе, начались еще до того, как он попал в тюрьму. После ареста родителей всю заботу о нем взяла на себя его бывшая гувернантка, добрая интеллигентная старушка Лидия Трофимовна. Она пошла работать на швейную фабрику, но не отдала своего воспитанника в детский дом.

Талантливый юноша сумел быстро наверстать время, потерянное в ссылке. Но, к сожалению, нельзя наверстать утраченное здоровье. Светлана очень деликатно и осторожно намекает, что «нервы его многого не смогли перенести и часто отказывают, для близких он — трудный, тяжелый человек».

Но студенты, сослуживцы, избиратели его любят и считают отзывчивым, душевным. Иван Александрович был избран депутатом райсовета, хлопотал, выбивал жилье для бездомных, каждый раз вкладывая в свои обязанности все силы и страсть, весь свой «грузинский темперамент». Так писала о нем Светлана, зная об этом периоде его жизни не понаслышке. Она встретилась с Джонридом через двадцать пять лет после ареста его родителей. Об этой встрече и об их отношениях речь пойдет впереди…

Весной 1954 года вернулись домой Евгения Александровна и Анна Сергеевна. Кира Павловна Политковская рассказывает об этом дне в своих воспоминаниях. Утром позвонили из тюрьмы и как-то просто, буднично предложили приехать и забрать маму и тетю. Кира даже не поверила, решила, что это первоапрельская шутка. Она сама только недавно вернулась из ссылки и еще не привыкла к забытому ощущению свободы и безопасности. Чиновника тюрьмы даже обидело ее недоверие. «Какие шутки! Разве такими вещами шутят?» — выговаривал он Кире.

В тюрьме предупредили, что Анна Сергеевна — в тяжелом состоянии и поэтому родственники могут пока не забирать ее из больницы. Но близкие решили, что тюремная больница не самое лучшее место для душевнобольного человека. Анну Сергеевну привезли домой.

Светлана не объясняет, откуда она узнала о возвращении теток. Может быть, позвонили сыновья Анны Сергеевны. Но в тот же день она уже повидалась с ней. «Тетя Аня» сидела в комнате, не узнавая своих уже взрослых сыновей, безразличная ко всему. Глаза ее были затуманены. Она смотрела в окно, равнодушная ко всему, ко всем новостям: что умер мой отец, что скончалась бабушка, что больше не существует нашего заклятого врага Берия. Она только безучастно качала головой».

Но прошло время, и домашняя обстановка, внимание родных благотворно сказались на здоровье Анны Сергеевны. Исчез бред, боязнь запертых дверей, только по ночам она продолжала разговаривать сама с собой. Ее восстановили в Союзе писателей. Как и в прежние времена, вокруг нее образовался круг знакомых и друзей. Как и прежде, она кому-то помогала, за кого-то хлопотала. Такой образ жизни полностью соответствовал ее деятельной и отзывчивой к чужим бедам натуре.

Именно Анна Сергеевна долго уговаривала, убеждала племянницу взяться за перо и описать все, что помнит о своем детстве, близких и интересных людях, с которыми ей посчастливилось познакомиться в те годы. Но Светлана была слитком застенчива и неуверена в себе. Ей казалось, что у нее ничего не получится, что она не имеет права навязывать читателям свои воспоминания. И только в 1963 году, летом на даче в Жуковке, она написала «Двадцать писем к другу».

Когда арестовали Анну Сергеевну и Евгению Александровну, Светлана была уже взрослой девушкой. Её мучили сомнения, и она осмелилась спросить у отца, в чем их вина? «Болтали много, знали слишком много. А это на руку врагам», — ответил тот. И добавил серьезно и зло: «У тебя тоже бывают антисоветские высказывания». Я не стала ни возражать, ни спрашивать, откуда у него такие сведения…

Но мне хотелось уйти из этого дома хоть куда-нибудь», — жаловалась Светлана.

Интересно сравнить этот эпизод «заступничества» с аналогичным в воспоминаниях Киры Политковской. Она дает более жесткий вариант, то ли поведанный много лет спустя самой Светланой, то ли пришедший к Кире Павловне через вторые-третьи руки, по рассказам матери, тети Ани или других родственников. Светлана будто бы с упреком спросила у отца, почему он посадил ее теток, которые заменяли ей мать. Сталин ответил раздраженно: «Будешь адвокатничать, я и тебя посажу!»

Но в каких бы вариантах ни доходили до нас истории из прошлого — в мемуарах, воспоминаниях, письмах и дневниках, мы интуитивно чувствуем истину, подлинность или придуманность какого-то события. Светлане действительно не хватало родных, без них не было чувства семьи и опоры в жизни. Но мучили ее не только бесприютность и одиночество…

По рассказам Киры Павловны, вечером того же дня, когда вернулись из тюрьмы ее мать и тетя Аня, в дверь к ним позвонила Александра Андреевна Бычкова, Светланина няня. «Светочка очень переживает, Светочка очень переживает», — несвязно бормотала няня. Почему Светлана не осмелилась прийти сама, сначала прислала няню? Сомневалась, что они не захотят видеть ее? Чувствовала и свою ответственность за их несчастья, толику и своей вины?

Но вернемся в тридцать седьмой — тридцать восьмой годы, переломные в жизни Светланы, когда у нее отняли не только родственников, счастливое детство, но отняли и Зубалово. Дух уютной старинной усадьбы начал исчезать после смерти Надежды Сергеевны. Однажды приехав на воскресенье в Зубалово, Светлана не нашла в лесу свою детскую площадку с качелями, кольцами и домиком Робинзона. Площадку словно метлой вымели. Исчезла любимая воспитательница Наталья Константиновна, интеллигентная старая гувернантка. Скорее всего, ее выжили. Учителю Василия Александру Ивановичу тоже «отказали». Он был слишком строг и требователен к своему подопечному. Может быть, Василий на него нажаловался. Он с детства умел добиваться своего, хитростью и маленькими интригами.