Скорбела Мария Анисимовна и об уничтожении старой прекрасной Москвы. Сносили старинные здания и вместо них строили мрачные, уродливые громадины, которые мы спустя десятилетия назвали «сталинскими». Вырубали зеленые скверы и на их месте лепили бараки. Во всех этих злоупотреблениях Мария Анисимовна винила «вредителей», иногда злостных, иногда просто невежественных, некультурных людей, назначенных на высокие посты. По характеру женщина горячая, нетерпеливая, она не могла не поделиться своими наблюдениями с «дорогим Иосифом». Тем более что раньше он сам просил женщин «посплетничать» и, казалось, с интересом слушал их рассказы о жизни своего народа. Мария Анисимовна Сванидзе упустила момент, когда эти рассказы стали раздражать Иосифа и превратились в «антисоветскую пропаганду». Зато Берия чутко улавливал настроения патрона. Этот злодей был всего лишь исполнителем его тайной воли.

Мы не знаем, о чем думала несчастная женщина в лагере, удалось ли ей убедить саму себя, что она тоже «вредительница»? Ведь она и мысли не допускала, что «великий человек» может хоть в чем-то ошибаться. Ей удалось с оказией переправить письмо Евгении Александровне. Письмо было отчаянное: Мария Анисимовна, с детства привыкшая к роскоши и комфорту, медленно умирала в ссылке от голода и лишений.

Евгения Александровна, которая еще допускалась иногда в Зубалово и Кремль — Сталин продолжал к ней благоволить — как-то дождалась, когда у него было хорошее настроение, и показала письмо Марии Анисимовны. Он прочел и вернул ей со словами: «Женя, никогда больше этого не делайте!» После этого неудачного заступничества Марию Анисимовну отправили еще дальше, в такие глухие места, где в невыносимых условиях она вскоре погибла. По другой версии — ее расстреляли. До Светланы дошли слухи, что тетя Маруся умерла от разрыва сердца, когда узнала о смерти мужа.

Но преследования Аллилуевых — Сванидзе на этом не прекратились. Если бы остатки семей затаились, жили тихо и неприметно, о них бы забыли. Но Анне Сергеевне вздумалось писать мемуары-впечатления гимназистки о революции и революционерах. «Книга вышла в свет в 1947 году и вызвала страшный гнев отца, — писала Светлана в «Двадцати письмах к другу». — Была опубликована в «Правде» разгромная статья (рецензия Федосеева, недопустимо грубая, потрясающе безапелляционная и несправедливая). Все испугались, кроме Анны Сергеевны. Она даже не обратила на рецензию внимания, поскольку восприняла как несправедливую и неправильную. А то, что отец гневается, ей было не страшно: она слишком близко его знала. Он был для нее человеком со слабостями и заблуждениями. Она смеялась и говорила, что свои воспоминания будет продолжать. Ей не удалось это сделать…»

Что же так разозлило Сталина в этих невинных мемуарах? Уже одно то, что «великий вождь» был выведен обыкновенным, простым человеком. К тому же Анна Сергеевна сделала всеобщим достоянием некоторые эпизоды из прошлого, которые Сталин предпочел бы не вспоминать. Например, то, как в 1916 году Иосифа Джугашвили забраковали для службы в армии, потому что у него левая рука не сгибалась в локте. Позднее рука все хуже действовала и почти совсем отказала владельцу.

В 1948 году лавиной прокатилась новая волна арестов. Были арестованы Анна Сергеевна, жена Молотова Полина Жемчужина, Евгения Александровна. Вдову Павла Аллилуева обвинили в отравлении мужа спустя девять лет после его смерти. Была проведена эксгумация, которая не обнаружила следов яда, но Евгению Александровну так и не выпустили из тюрьмы до смерти Сталина.

Кире Павловне запомнился тот день, когда пришли за матерью. В то время она уже закончила театральное училище, работала в театре, недавно вышла замуж. Ей предложили сняться в фильме, и она как раз репетировала в своей комнате, когда в дверь позвонили. Евгения Александровна пошла открывать и уже на пороге все поняла, увидев двух бравых молодцев в штатском. «От сумы и от тюрьмы не зарекайся», — упавшим голосом молвила она. Спустя несколько лет, вернувшись домой, Евгения Александровна призналась дочери, что хотела выброситься с восьмого этажа, но что-то ее удержало.

Шесть лет они провели с Анной Сергеевной в одной тюрьме, причем в одиночных камерах. Евгения Александровна была более сильной и жизнестойкой. «Настоящая новгородская баба, — с любовью говорила о ней дочь Кира. — Румянец во всю щеку, так что в гимназии ей постоянно делали замечания: «Земляницына, умойся!», думали, что она румянится.

Для Анны Сергеевны одиночество было губительно. Ей как воздух нужны были люди, общение, какая-нибудь деятельность, работа. «Сказалась дурная наследственность со стороны бабушкиных сестер, — предполагает Светлана, — склонность к шизофрении. Анна Сергеевна не выдержала всех испытаний, посланных ей судьбой». В последнее время она все чаще попадала в тюремную больницу.

Через три недели после ареста Евгении Александровны забрали ее дочь. Арестовали и Джонрида Сванидзе, сына Александра Семеновича и Марии Анисимовны. Остальные дети были еще малы для тюрьмы, иначе их постигла бы та же участь. Это была особенность сталинско-бериевских «чисток» — после уничтожения «врагов народа» подчищали их детей, иногда совсем подростков. Сколько загублено молодых жизней в ссылках и тюрьмах! Это невозможно ни постигнуть, ни оправдать.

Светлана Аллилуева упорно избегает этой темы — был ли ее отец психически нормальным человеком? Почему так резко стал меняться его характер примерно в начале — середине тридцатых? Он и раньше был раздражительным и подозрительным, но за несколько лет после смерти жены стал угрюмым, злым и жестоким.

Сохранилось много документов из истории болезни В. Ленина, но о Сталине — ни одного медицинского свидетельства. А ведь его не раз обследовали врачи. Почему так тщательно уничтожались все заключения врачей? А вместо документов множились слухи и предположения.

Будто бы еще знаменитый психиатр В. М. Бехтерев поставил жесткий диагноз — паранойя. К сожалению, документальных свидетельств тому не сохранилось. Но симптомы паранойи были настолько очевидны, что не только врачи, но и близкие не могли их не заметить. Это и глубокие депрессии по временам, нежелание общаться с людьми, подозрительность, и отказ принимать пищу из чужих рук.

Няня Светланы, Александра Андреевна Бычкова, которая относилась к Сталину по-домашнему, как-то простодушно поведала своей бывшей хозяйке, жене врача, что Иосиф Виссарионович, человек строгий, очень справедливый, но по странности иногда ничего не ест, словно боится, ест только то, что приносит ему дочь Светлана или она, нянька, то есть люди, которым он полностью доверял…

Нет ничего тайного, что со временем не стало бы явным. И сколько бы ни было написано документальных исследований, воспоминаний и биографий, в истории Кремля и его обитателей все равно останется много «белых пятен». Почему, например, Сталин патологически ненавидел и боялся врачей? Он последовательно уничтожал их и сажал в тюрьмы всю свою жизнь. Что это — еще одна навязчивая идея или страх разоблачения?

В последние годы жизни врачи уже почти не допускались к «вождю народов». В Кунцеве его обслуживал какой-то полуграмотный фельдшер из охраны, зато «свой человек». В 1952 году готовился еще один громкий процесс над «врачами-вредителями». Задуманы были даже публичные казни на площадях крупных городов! Только смерть вождя помешала осуществить этот грандиозный проект.

В «Письмах к другу» еще заметно желание Светланы Аллилуевой оправдать отца и свалить большую часть вины на «ужасного злобного дьявола» Берию. Эта попытка выглядит очень наивной и неубедительной. С годами позиция дочери становится более определенной и жесткой. В своей книге «Всего один год», которая вышла на Западе в 1970 году, Светлана писала: «Он дал свое имя системе кровавой единоличной диктатуры. Он знал, что делал, он не был ни душевно больным, ни заблуждавшимся. С холодной расчетливостью утверждал он свою власть и больше всего на свете боялся ее потерять. Поэтому первым делом всей его жизни стало устранение противников и соперников». О Берии уже не упоминается, но и признать отца психически больным автор отказывается. Впрочем, могло ли это обстоятельство служить хоть каким-то оправданием или смягчить груз вины и ответственности за миллионы жизней.