— Может быть, нам лучше не ходить? — пробормотала Розалия.

— О, пойдемте, пойдемте! — умоляюще сложив руки, просила пани Эмма. — Там так весело… И Стась уже там… я видела, как он приехал…

— Стасечек, любимый, — прошептала Розалия, но тут же добавила: — Мамочка, я боюсь, вас затолкают…

— Они этого не дождутся! Я их затолкаю! Они и здесь расступятся передо мной! — с гневом, доходившим чуть ли не до бешенства, закричала старуха и двинулась вперед еще более твердым, размашистым шагом; палку она не опускала, а держала наперевес, как штык; взгляд ее выражал непередаваемое презрение. Приблизившись к плотной стене зрителей, отделявшей ее от освещенных окон, она громко крикнула:

— Дайте дорогу!

Никто, понятно, не обратил внимания на ее слова.

— Прошу пропустить нас! Прошу сейчас же пропустить нас! — еще громче повторила она.

Но в толпе только раздавались возгласы:

— Гляньте-ка! Гляньте! О! О! Как играют! Слушай! Смотри! Ой, какие красивые барышни! Юлек, раскрой пошире глаза! Ну и платье — прямо как солнце!

— Погодите же! — пробормотала Лопотницкая и, пробившись локтями немного вперед, начала удивительно ловко и быстро орудовать палкой. С криками, бранью, угрозами, проклятиями, защищая головы руками, люди отскакивали в разные стороны, а она, не обращая на них никакого внимания, торжествуя, подошла вместе с обеими своими спутницами к одному из окон и, вскарабкавшись с помощью Розалии на камень, громко произнесла:

— Я всегда говорю, что в наше время обязательно нужно палку с собой брать, словно среди разбойников живешь… Если бы не палка, то… то… то евреи и мещане нас со свету сжили бы…

Час спустя из толпы, собравшейся под окнами дома, в котором гремела музыка, выскользнула темная женская фигурка и, пройдя через двор, остановилась у входа в квартиру Жиревичовой. На ступеньках сидела Бригида, упершись локтями в колени и опустив голову на руки, а возле нее лежала рыжая собака, которую она время от времени машинально поглаживала.

— Что? — спросила она отрывисто и резко. — Нагляделась?

Розалия села рядом с ней.

— Я очень сердита на твою мать, — сказала она, — за то, что она потащила мою маму на это зрелище! Устанет только, простудится, сохрани боже, и потом… это унизительно… Как-то неприлично!

— Ну и что же, — сказала Бригида со свойственной ей насмешливостью, — зато налюбуется досыта! А ты почему так скоро вернулась? Не интересно, что ли?

Розалия махнула рукой.

— Эх, нет! Разве я всего этого не видела? Мало, что ли, натанцевалась я, когда покойный отец был председателем уездного суда… Да и потом, хотя Лопотники были уже проданы, родители купили каменный дом на Склеповой улице, вот тот, шоколадного цвета, и мы еще несколько лет чудесно развлекались… Мама тогда хотела выдать меня замуж….

— Ну и почему не выдала?

— Не случилось подходящей партии. Было несколько предложений… но ничего подходящего! Мама не разрешила, да и… я сама не хотела… Лучше совсем не выходить замуж, чем унизить себя и выйти за кого попало.

— Вот как! — пробормотала Бригида.

— А ты не ходила смотреть на танцы? Ты, вероятно, тоже много танцевала, когда твои родители хорошо жили?

— Очень мало, — ответила девушка.

— Почему?

— Потому что моя мать очень много танцевала.

Розалия засмеялась.

— Да ведь пани советнице было уже лет сорок, когда пан советник умер!

— Ну и что ж, ей нельзя было дать и двадцати пяти…

— Да ну! Ты во всяком случае… и сейчас очень недурна, а восемь лет тому назад…

— Я до восемнадцати лет носила короткие платьица и кружевные панталончики, а была ли я красива, или некрасива, этого никто не видел. Зато все видели, что мама красивая…

— Да ну! — удивилась Розалия. — Нет, моя мама не такая, совсем не такая… С тех пор как я ее помню, она всегда ходила в чепчике и казалась даже старше своих лет, она только обо мне и заботилась: чтобы я была хорошо одета, много развлекалась и сделала приличную партию…

— Ты, значит, очень счастливая! — заметила Бригида.

— Почему, Брыня?

Бригида ничего не ответила, а Розалия минуту спустя добавила:

— В этом все мое счастье!

Бригиде послышались в голосе подруги грустные нотки, и она спросила более участливо:

— У тебя были братья и сестры?

— Нет, я была единственной дочерью.

— И в этом тебе повезло.

— Почему?

— Потому что в сто раз легче совсем их не иметь, чем потерять!

— Ах! — воскликнула Розалия. — Я вспоминаю… вспоминаю… Пани советница как-то говорила, что у нее были два сына…

— Были.

— Умерли?

— Погибли.

— Как это погибли?

Соседки впервые так долго и откровенно беседовали друг с другом. Неприветливая, угрюмая Бригида была более склонна к ссорам, чем к дружеским беседам и излияниям. Может быть, ее привел в хорошее, спокойное настроение Вильчек, который время от времени просыпался, поднимал свою большую голову и лизал ее руку? Опираясь щекой на ладонь и слегка покачиваясь, она сказала:

— Как-то у мамы было много гостей, из города пришли, из деревень понаехали… Конрадка, которому было два года, немка отнесла на кухню и посадила на стол. В кухне, конечно, суета, какая бывает обычно в не слишком богатом доме, когда хотят себя показать… Кто-то задел за стол и перевернул его… Ребенок упал в бочку с водой…

— Утонул! — крикнула Розалия.

— Нет, простудился и умер.

— А второй?

— Второй — сгорел.

— Господи Иисусе!

— На нем платьице загорелось, когда он стоял у камина в гардеробной. Промучился, бедняжка, две недели и умер. Ему уже четыре года было… мальчонка мой дорогой… Его похоронили рядом с братом, жаль, что не рядом со мной…

Глаза Бригиды сверкали в темноте, как два уголька. В приглушенном голосе звучала жгучая горечь.

— А меня, где там! — продолжала Бригида. — Меня ни огонь, ни вода, ни слезы, ничего не берет… И голову я после смерти отца не расшибла, хотя об стенку билась… Такая уж у меня грубая натура…

— Зачем ты говоришь, что у тебя грубая натура, — робко возразила Розалия.

Бригида досадливо махнула рукой.

— Потому что грубая, — сказала она, — отцовская… Я всегда, с самого раннего детства, любила что-нибудь делать… все равно что… только бы не сидеть сложа руки. К музыке у меня никаких способностей не было, непоседа я была, смеялась я так же, как отец, громко, от всего сердца…

— Ты смеялась? Ты, Брыня! — в величайшем изумлении воскликнула Розалия.

— Пока был жив отец, — ответила Бригида резко и мрачно.

— Ах! — вздохнула ее собеседница. — Почему это, как только отцы умирают, матерям и дочкам тяжело становится жить на свете… Так тяжело… Так плохо…

Бригида с недоумением посмотрела на нее.

— Ну, ну, — сказала она, — разве тебе плохо? Ты очень любишь свою мать, увлекаешься рукоделием, как говорит пани председательша, всегда такая веселая…

Розалия помолчала немного, а потом, придвинувшись ближе к подруге, взяла ее руку, которая без сопротивления, но вяло, равнодушно осталась лежать в ее маленькой ручке, и чуть слышно прошептала:

— Брыня! Знаешь что? Выходи замуж за того… знаешь… который влюблен в тебя!

Бригида вырвала руку и крикнула, рассердившись:

— Это еще что такое? Откуда, скажи на милость, ты знаешь, кто в меня влюблен?

— Откуда?.. Вот откуда… Я ведь всегда сижу у окна с рукоделием… А иногда гляну во двор и вижу… Всю весну видела, как тот, ну, ты знаешь, кто… смотрит на тебя и помогает тебе воду доставать из колодца, а когда разговаривает с тобой, то кажется, что весь дрожит…

Бригида слегка вздрогнула.

— Ты видела? Правда? А может быть, тебе только показалось? — тихо промолвила она.

— Не показалось, честное слово, не показалось! — вскричала Розалия. — Послушай, хотя я на таких людей и не гляжу никогда…

— На таких! — прервала ее с негодованием Бригида. — Какие вы все глупые с вашим делением людей на таких и других. Нищие, как мыши в пустом амбаре, а людей еще на таких и других делите! Глупость на глупости едет и глупостью погоняет! Со всеми вами, сколько бы вас там ни было, даже разговаривать не стоит… Поэтому я молчу всегда, как проклятая, а если когда и открою рот, то сейчас же раскаиваюсь… вот как сейчас…