Можно думать в первую голову о своей стране, о своем народе, о чести национального флага, о тех далеко выходящих за рамки личных интересов последствиях, к каким приведет твое выдающееся достижение. Не зазорно мечтать о грядущей славе победителя, и тут уж совершенно безразлично, достигнешь ли ты полюса, выиграешь ли состязание спортивное либо музыкальное, откроешь ли неизвестный науке закон. Есть и еще один, очень, по-моему, симпатичный вид честолюбия, который обессмертили задолго до Пушкина, но он выразил это исключительно красиво и точно: «Желаю славы я, чтоб именем моим твой слух был поражен всечасно…»

Однако как не перешагнуть ту зыбкую грань, что отделяет обычное, здоровое честолюбие от высокомерного эгоистического тщеславия? Далеко не всякий способен трезво оценить себя, совокупность своих качеств, достоинств и недостатков, даже пороков, откровенно признаться самому себе в том, что страдает самоуверенностью, тщетными притязаниями на громкую славу. Только незаурядный, можно смело сказать — выдающийся человек позволяет себе в нелегкую жизненную минуту занести в дневник слова о том, что, быть может, слава «занозой притаилась в глубине души». Эти слова принадлежат Фритьофу Нансену, великому норвежцу, прославившему свою страну.

Но ему же принадлежит и такое признание: «Да где же непреходящая ценность в моих делах? В решении проблем, которые скоро забудутся, в политических вопросах, которые будут отброшены без сожаления, в этом бессмысленном стремлении не прожить жизнь впустую, а оставить в ней след, ничего не значащее громкое имя?» Это все он, Фритьоф Нансен, человек, о котором его соотечественник, океанолог Харальд Свердруп сказал: «Он был велик как полярный исследователь, более велик как ученый и еще более велик как человек».

Герой, знаменитый путешественник-первопроходец, ученый, которому мир обязан крупными научными свершениями в Арктике. Океанограф, биолог, географ, историк, автор талантливо написанных книг, иллюстрированных им самим с мастерством даровитого художника. Великий гуманист, который после завершения первой мировой отдал всего себя делу помощи военнопленным, беженцам, голодающим в России и других странах. Лауреат Нобелевской премии мира. Личность, чьи заслуги перед всем человечеством поистине безграничны. Таким был Фритьоф Нансен.

Наши полярники «делали жизнь» именно с него, читали и перечитывали его книги, его статьи и речи в Лиге Наций, стремились быть похожими на этого патриарха Арктики, пришедшего в нее в конце 80-х годов XIX века в возрасте двадцати семи лет.

С юного возраста я увлекался его книгами и его личностью, уже на первом курсе географического факультета писал курсовую работу о дрейфе нансеновского «Фрама» и ухитрился попасть в Заполярье задолго до того, как мне исполнилось двадцать семь. А в этом возрасте я уже покинул высокие широты, как мне тогда казалось — навсегда. Только этого, к счастью, все-таки не произошло, и помог мне в числе самых близких людей он, Нансен!

Еще студентом я восхищался выработанной моим кумиром методикой «сжигания мостов», когда он шел на несомненный обдуманный риск, не оставляя за собой права на выбор, на безопасное возвращение, на разумное отступление, — нет, только вперед! (Он и корабль свой назвал «Фрам», что по-норвежски означает «Вперед!») Придя в Арктику молодым новичком, Нансен сразу решился на небывалое предприятие — пересечение на лыжах Гренландии, крупнейшего острова планеты. И сразу же сжег первый в жизни «мост»: причалив к восточному берегу этого сплошь покрытого ледниками острова, отправил судно обратно на Большую землю, обрекая тем самым себя и своих добровольцев-спутников на единственно возможный вариант — движение поперек Гренландии на запад, к противоположному побережью, где имелись эскимосские поселения. «Сумасброд, самоубийца» — так величали его в норвежской прессе перед гренландской экспедицией. Вернулся он из нее триумфатором и героем.

Через несколько лет он сжег второй арктический «мост» в своей жизни. Когда его «Фрам» дрейфовал вместе со льдами через всю Центральную Арктику, Нансен решил налегке, стремительным марш-броском достичь математической точки Северного полюса, на котором в конце XIX столетия еще никто не побывал. К вожделенной точке они с молодым лейтенантом Ялмаром Иогансеном отправились на трех собачьих упряжках весной 1895 года, когда «Фрам» максимально приблизился к полюсу.

Риск был чудовищный! Стоило отойти от судна на два-три десятка миль — и вернуться на «Фрам», увлекаемый причудливым дрейфом, без радиосвязи (а само радио было изобретено именно в 1895 году!) было уже невозможно. Двоим путешественникам предстоял путь по льдам к полюсу, а оттуда к ближайшей суше, Земле Франца-Иосифа, лишь недавно открытой и положенной на карту чрезвычайно неточно. Но полюса достичь не удалось — непреодолимые гряды торосов, протянувшиеся до самого горизонта, преградили им дорогу на север. Можно представить себе, что переживал Нансен, каково ему было признать тщетной попытку покорить Северный полюс! Вместо полюса пришлось ограничиться установлением мирового рекорда широты — 86 градусов 14 минут северной широты.

Несколько месяцев Нансен с Иогансеном двигались по льдам Центральной Арктики и в конце концов добрались до одного из островков архипелага ЗФИ. Они зазимовали там, соорудив хижину из камней и звериных шкур. Питались мясом белых медведей, согревались теплом лампы, наполненной звериным жиром, будто заправские аборигены Севера. Они не просто «зимовали в берлоге», а работали: проводили метеонаблюдения, изучали природу снега и льда, горные породы, повадки северных животных. Летом следующего года норвежцы случайно встретили участников британской полярной экспедиции, на судне которой вернулись в Норвегию, куда несколько дней спустя прибыл из своего трехлетнего дрейфа «Фрам». Нансен стал дважды триумфатором, дважды героем, кумиром не только Норвегии, но и всего мира. И моим пожизненным кумиром.

«Кто желает знать человеческий дух в его благороднейшей борьбе с суеверием и мраком, пусть листает летопись арктических путешествий, историю мужей, которые во времена, когда зимовка среди полярной ночи грозила верной смертью, все-таки бодро шли с развевающимися знаменами к неизвестному». Это, конечно, Нансен.

Еще давно кто-то из друзей выискал для меня подходящую мысль совершенно мне тогда неизвестного Владимира Набокова: «Только обыватели, сидя в полумраке своего жилища, любят думать, что путешествия уже не раскрывают никаких тайн. На самом деле горный ветер так же будоражит кровь, как и всегда. И погибнуть, идя на достойный риск, всегда было законом человеческой чести» (из эссе «Пушкин, или правда и правдолюбие», «Нувель ревю франсез», 1937 г., к 100-летию гибели поэта).

Дальше — больше. Пошли фразы-афоризмы о риске и праве на оный. Ален Бомбар: «Никто не может и не должен рисковать жизнью иначе, как для общественной пользы». Что верно, то верно, добавлял я, имея в виду, с одной стороны, полярников всех мастей, с другой — своих «любимцев»-альпинистов. Совсем уж расставлял все точки над «и» безвременно погибший летчик-испытатель Юрий Гарнаев: «Риск только тогда имеет право на существование, если он необходим обществу, для которого мы работаем и живем. Всякий другой риск бессмыслен и аморален (вот даже как! — З.К.). Человек должен знать, на что он идет, уметь в самой опасной ситуации поступать, сообразуясь с разумом, со знаниями, опытом. Тогда он сможет не только одерживать победы над опасностью, но одерживать — во имя высокой цели».

И я тотчас вновь и вновь вспоминал свою одноразовую антиальпинистскую выходку в «Знание — сила», то, как я противопоставлял эгоистов-горовосходителей, буквально лезущих на смертоносную стихию во имя «преодоления себя», скромным экспедиционным гляциологам. Они, настаивал я, «идут на грозу» не в ореоле законченных героев-сверхчеловеков, а исключительно для того, чтобы крупицы знаний, добытые ими, порой ценою жизни, принесли пользу нам, покуда еще живым. И называл имя Олега Яблонского, погибшего в ледниковой трещине в нашей новоземельской экспедиции, и Бориса Кутнего из Института географии, упавшего в ледяную щель на склоне Казбека…