– Хуже. Сидит под домашним арестом.

– Какая досада! – говорю я заплетающимся языком и едва не падаю вместе с Эрлихом.

К счастью, толстый старый каштан, бугристый от бородавчатых наплывов, удерживает нас на ногах. Пальцы мои скользят по коре, хватаются за наплывы, не задерживаясь и на том, в котором – это я знаю точно! – мать-природа проделала крохотное дупло.

Эрлих с трудом поддерживает меня.

– Огюст? – говорит он с испугом. – Эй, вы там, помогите же!

Ближайший из охранников стремглав летит на зов. Вдвоем с Эрлихом они кое-как дотягивают Огюста Птижана до скамейки, усаживают, распускают галстук.

– Воротник, – хлопочет Эрлих. – Расстегните же ему воротник, черт возьми!

– Да, штурмбаннфюрер!

– Да не возитесь вы!…

Милая моему сердцу перебранка, свидетельствующая о том, что в суматохе и вспышках эмоций проделка с дуплом пройдет незамеченной… Не пора ли прийти в себя?

Глубоко вздохнув, я открываю глаза.

– Ну, ну, – говорит Эрлих и ободряюще треплет меня по плечу. – Маленькая заминка, а? Не надо было ехать, Огюст.

– Кто мог предположить… Простите, Шарль.

– В постель, Одиссей, и немедленно! Вы дойдете до машины?

Шажок. Другой… Буквально по сантиметру Огюст Птижан преодолевает расстояние от бульвара до «ситроена». Меня тянет оглянуться назад, на каштан, ничем не отличимый от сотен каштанов, но я удерживаюсь от искушения и даю Эрлиху усадить себя в задний отсек авто. Свертываюсь калачиком на подушке и вслушиваюсь в тарахтение мотора. Испуганные лица старушек и старичков, вытянувших шеи на скамейках, стоят у меня перед глазами… Мадам! Мсье! Не волнуйтесь, пожалуйста! Огюст Птижан – о-ля-ля! – живуч как кошка!… На этот раз мне определенно повезло.

10. СПЛОШНЫЕ СЮРПРИЗЫ – АВГУСТ, 1944.

На этот раз мне определенно повезло. Хочется надеяться, что и дальше, в ближайшие сутки, быт Огюста Птижана не омрачится событиями из ряда вон выходящими.

Вечер и ночь прошли спокойно. Вернувшись с бульвара, я отправился в постель, куда Микки подала мне ужин. В присутствии Эрлиха шарфюрер Больц держалась официально, словно это не она несколько часов назад пыталась соблазнить простодушного Огюста Птижана. Сидя с подносиком возле кровати, она не удостоила меня и словом; чопорные движения, бесстрастный взгляд профессиональной сиделки. Недостаток добросердечия был компенсирован ею после отъезда штурмбаннфюрера: за полночь Микки то и дело, скользя как тень, возникала в комнате и поправляла подушки. Роман не достиг апогея лишь благодаря сценическим способностям Птижана, издававшего такие стоны, что Микки ринулась названивать Гауку. В результате я получил укол морфия и возможность заснуть в полном одиночестве.

Впрочем, заснуть – это сказано не точно. Кошмары, раздергивавшие забытье на клочки, мало напоминали сон. Я с кем-то дрался, бежал, прятался в обгоревших развалинах; левая рука моя жила сама по себе – на ней появились пальцы, похожие на щупальца, и я цеплялся ими за падающие дома, мосластые ветви ветел и черные-пречерные облака… Перед рассветом я окончательно открыл глаза и обнаружил Микки, сидящую на пуфике. На коленях у нее был тазик, в котором плавали салфетки.

– Скверное дело, – сказал я, удивляясь, как звонко звучит мой голос.

Микки сменила компресс и сунула мне градусник. Я держал его во рту и, скосив глаза, следил за металлическим столбиком, быстро заползавшим за красную черту. Стеклянный стебелек дребезжал, тыкался в зубы…

– Сделать укол? – спросила Микки.

– Не надо, – сказал я, боясь, что морфий опять вернет меня к видениям бреда; в бреду, как известно, люди всегда говорят.

– Гауптштурмфюрер распорядился…

– Бог с ним, Лотта… И не лезьте из кожи вон. Вы ведь терпеть меня не можете.

– Не так…

– А как? Ну смелее! Не церемоньтесь с недочеловеком! Мой голос звучал, как гитарная струна, самое высокое си, отраженное в пространстве.

– Это верно, – сказала Лотта, подумав. – Но что-то в вас есть. Вы похожи на немца, Август… Лежите тихонько, у вас тридцать девять и три.

– Ничего… Скажите, Лотта, Варбург посоветовал вам быть… как бы это выразиться? Быть помягче со мной? Он ваш любовник, Лотта?

Микки уронила компресс; брызги из тазика темными пятнами расплылись по халатику.

– Бригаденфюрер мой начальник!

– Значит, Эрлих лжет?

– Вы думаете, я шлюха?

Это не шарфюрер Больц. Не солдат СС, всегда думающий только о фюрере, тысячелетней империи и достоинстве нордического человека. Маленькая немочка, девочка Лотти, игравшая, как и все дети мира, с тряпичной куклой, верившая в бога, зубрившая в гимназии правила арифметики. НСДАП придушила эту девочку, и СС-шарфюрер, не испытывая сомнений и жалости, присутствовала при пытках и исправно доносила начальству о коллегах, имевших неосторожность отступать от «кодекса германской чести…». О нет, я не педагог и не собирался перевоспитать фрейлен Больц. Мне всего-то и требовалось – заставить ее так или иначе ненадолго выйти из жестких рамок служебной регламентации… Девочка Лотти не желала, чтобы ее считали шлюхой. Пока и этого довольно.

– Так думаю не я, а штурмбаннфюрер, – сказал я.

– А что ему известно? Что он знает о бригаденфюрере, этот ваш Эрлих?

– Почему «мой»?

– Будто не догадываетесь? Не делайте из меня дурочку, Август. Я тоже не совеем слепа… Он думает, что хитрее всех. Как бы не так! Бригаденфюрер видит его насквозь.

Я еле сдержал стон, боясь спугнуть ее, и ждал продолжения. Однако мысли шарфюрера Больц совершили скачок и ринулись в другом направлении.

– Хотите знать, почему Эрлих врет, что я шлюха? Он затащил меня к себе, накачал коньяком и стал кричать, что я Лорелея, а сам искал, где у меня резинки на чулках… Вот оно как было!… Интеллигент… Доктор, и все такое. Да он и мизинца не стоит – ногтя на мизинце бригаденфюрера! Вот кто человек! Видели бы вы его, Август!… После Шелленберга он самый молодой генерал СС в рейхе! Сам Гиммлер побаивается его, потому и сплавил в Париж.

Я и не предполагал, что это окажется довольно просто – навести шарфюрера Больц на разговор о Варбурге. Бригаденфюрер был и оставался загадкой для меня. Даже то, что Варбург молод, – открытие. Я рисовал себе его иным: седовласым, усталым, разочаровавшимся в неких идеалах на последнем этапе войны и потому ищущим связи с СИС, буде события сложатся не в пользу Германии… Самый молодой генерал, сосланный к тому же в Париж и чем-то насоливший Гиммлеру, – это было уже кое-что!…

– Вы любите его, Лотта?

– А хоть бы и так?

– Еще бы – Зигфрид…

Я здорово рисковал, пользуясь насмешкой, но фрейлен Больц все-таки, к счастью, была в первую голову, женщиной, а солдатом СС – во вторую.

– Есть мужчины и красивее, согласна… Но и вы, Август, влюбились бы в него. Когда он целует мне руку, я едва не теряю сознания от счастья. Я!… Кто я такая? Дочь паршивого неудачника, учителишки, только тем хвастающегося, когда пьется, что Грегор Штрассер хлопал его по плечу. И Варбург! Граф фон Варбург цу Троттен-Пфальц! Последний в своем роду. Он отказался от приставки и титула, чтобы слиться с нацией. Вы бы на это пошли?

Итак, отпрыск аристократической фамилии, вступивший в СС чтобы «слиться с нацией», и ищущий через посредство Эрлиха связь с Интеллидженс сервис… Лотта, неопытный шахматист, перемешала фигуры на доске и подставила своего короля под шах. Продолжая сравнение, я подумал, что Варбург из числа королей, которым особенно необходимо прикрытие пешек… Продолжало быть неясным только, какое положение занимает бригаденфюрер в парижской иерархии СД. О верхушке гестапо я, естественно, был осведомлен; люди, окружавшие высшего руководителя полиции безопасности и СД-генерала Кнохена, были наперечет, и Люк долгое время специально занимался ими. Фамилия Варбурга несколько раз мелькала в сообщениях источников, и у меня, по кратким зтим данным, сложилось убеждение, что СС-бриганденфюрер болтается при штабе без определенной должности. Пожалуй, я ошибся: скорее всего Варбург действовал в качестве уполномоченного Кальтенбруннера – все, кого терпеть не мог Гиммлер, пользовались особым благоволением начальника РСХА.