При взятии Тобрука захвачено около 20 000 пленных. Англичане идут дальше к западу. <…>

Нападения на Англию притихли. «Затишье перед бурей»?

Хитлер, верно, уже понимает, что влез в опасную историю. Муссолини усрался — чем бы там дело ни кончилось. Возможно, что и Абиссинию потеряют.

9 января были на именинах у Самойлова. Прекрасный день. «Альпийский» вечер, когда не дали автоб<уса>.

Вечер 11 января: выделились белые дома внизу, в окрестности, потемнела зелень каменного дуба у ворот, желтая луна на бесцветно-синем небе; ночью: луна очень высоко, небо пустое, огромное, на юго-востоке лучисто играет чистый голубой бриллиант Сириуса.

26.1.41. Воскресенье.

Солнечный и теплый день. Ездил в Cannes на концерт Барсукова (с оркестром). Моцарт, Метнер. Потом пили чай в английской кофейне. <…>

28.1.41.

Дождь, сыро, холодно. Вера чем свет уехала за яйцами. Был о. Николай, святил дом. Зуров подпевал при службе.

29.1.41.

Последние деньги утекают. <…>

В Норвегии голод. В Финляндии голод, во Франции голод. Вся Европа ввержена в смертоносные битвы, голод, рабство, муки.

30.1.41.

Холод, дождь, туман. 889 франков из Швеции — там читали что-то мое для радио.

31.1.41. Пятница.

Всю ночь проливной дождь и буря. И днем дождь. Ходили в город, истратили на покупки, — на всяческую дрянь, — больше 100 франков.

Чрезвычайно бодрое английское радио вечером.

1.2.41.

Непременно изменить жизнь, — не пить на ночь, гулять днем и перед сном — видел нынче в 2 часа, когда пошли с Бахрахом в город, тонкий серп нового месяца, будут, значит, светлые ночи и может быть теплее, а то все был мрак и холод.

С утра было сумрачно, к десяти разгулялось — солнце и тепло. Груды кремовых курчавых облаков (снизу серых), навалившихся на собачью гору над М.-Карло.

И в Африке и в Греции продвижение англичан и греков.

Гитлер в своей речи 30 января признал «неуспехи» итальянцев. Но это не важно, — все равно, сказал он, «en 1941 l'histoire connaîtra un ordre nouveau — il n'y aura plus de privillèges, plus de tyrannie… le monde aura le dernier mot»[43].

6 4. вечера. Полчаса тому назад над М.-К., над горами, было нечто гигантское, состоящее из белых клубов, по клубам озаренное красным. Что там, в северной Италии? Сейчас завешивал окна — высоко, высоко мутный серп месяца — и «синие тучи весны на западе будут видны» (Андреевский) — синие тучи на закате. Да, это уже весна. И сердце вдруг сжалось, — молодо, нежно и грустно, — вспомнилось почему-то время моей любви, несчастной, обманутой — и все-таки в ту пору правильной: все-таки в ту пору было в ней, тогдашней, удивительная прелесть, очарование, трогательность, чистота, горячность… Впрочем, все это очень плохо говорю.

3.2.41.

Мрачно, холод, дождь, Эстерель пегий от снега.

Был в городе. Каждое возвращение оттуда с тяжелой сумой через плечо (бутылка вина, фрукты, овощи) на нашу крутую гору — великая мука.

По французскому радио из Америки: вот-вот немецкое наступление на Англию, у немцев десятки тысяч авионов, в первый налет пойдет 10 тысяч, во второй 18…

Перенесена ко мне сверху печка угольная, а моя, дровяная, наверх. Читаю Шаховского (о. Иоанна) «Толстой и церковь». Смесь неглупого и глупого.

Часто думаю с удивлением и горем, даже ужасом (ибо — не воротишь!) о той тупости, невнимательности, что была у меня в первые годы жизни во Франции (да и раньше) к женщинам.

То дивное, несказанно-прекрасное, нечто совершенно особенное во всем земном, что есть тело женщины, никогда не написано никем. Да и не только тело. Надо, надо попытаться. Пытался — выходит гадость, пошлость. Надо найти какие-то другие слова.

23.2.41. Воскресенье.

<…> Открытки от Веры Зайцевой и Каллаш. Вера: «Jisn gavno» (жизнь говно). «Va bien».

Каллаш: «Jrem brukvou. Va bien» («Жрем брюкву»).

6 1/2 вечера. Никогда за всю жизнь не испытывал этого: нечего есть, нет нигде ничего, кроме фиников или капусты, — хоть шаром покати!

24.2.41. Понедельник.

Был в Cannes. Пошел в порт, ресторанчик-бистро, прославившийся своей кухней среди богатых людей. Бедно, 4 столика, за конторкой седенькая жена хозяина, седой небритый хозяин, оба жили в России, вспоминают ее с восторгом и грустью, говорили (плохенько) по-русски. Жаловались: ни провизии, ни газа. Дали мне 1/2 бутылки очень хорошего красного вина, салат из свеклы и рубленые кусочки курицы (кости главным образом) и скверного «café national». Счет 44 франка. <…>

Ждал час билета и посадки в автобус (на горячем солнце). Дома гороховый суп и по 2 ломтика колбасы, сделанной из черт его знает чего. <…>

Кончил «Даму с камелиями». Ничуть не трогает, длинно, фальшиво.

25.2.41.

Солнце, но холодно. <…>

Комментарии к речи (воскресной) Муссолини и к речи (вчерашней) Гитлера. <…> Оба вождя выразили «уверенность в их конечной победе». Гитлер говорил, что ni le general «hiver», ni le general «Fain»[44] не страшны Германии и что с помощью Провидения англичане будут разбиты повсюду.

26.2.41. Среда.

Проснулся в 8, недоспал, но решил встать, начать раньше ложиться и вставать раньше. Очень тосковал вчера перед сном. Дикая моя жизнь, дикие сожители. М., Г. — что-то невообразимое. Утром туман, дождь. Так холодно, что мерзнут руки. <…>

Вечером. Синяя муть (грядой) на западе, над ней муть красно-оранжевого неба, выше небо зеленоватое.

1.3.41.

Ровно год тому назад начал записывать более или менее правильно события дней. Целый год тому назад! И мог ли думать, в каком положении буду писать через год!

Проснулся в 8, выпил ту бурду, которая называется теперь кофеем, и опять заснул часа на полтора.

Серенький, сравнительно теплый день. Больна Вера, — насморк, кашель, легкий жар, а все-таки бегала нынче на базар.

В первом часу радио: Болгария присоединилась к Германии, Италии и Японии! Очевидно, немцы пойдут через нее на Грецию.

2.3.41. Воскресенье.

<…> Присоединение Болгарии к «тройственному пакту» подписано вчера в Вене в половине второго. <…> Серьезный денек был вчера!

4.3.41.

Немцы на границе Греции. Вечером английское радио: разрыв дипломатических отношений Англии с Болгарией, объявление Англией ей войны.

Ночь, молодая луна, мистраль.

6.3.41. Четверг.

Вчера завтракал в Cannes <…> Очень глупо кое-что болтал, выпил почти бутылку красного вина. Потом в английском кафе джин за кофеем, потом в кафе против вокзала Vieux porto. Приехав, накупил вина, опять пил. Проснулся ночью, лежал в страхе, что могу умереть.

День был солнечный и свежий. Нынче такой же.

Опять думал, посидев минут пять в саду и слушая какую-то <?> весеннюю птичку, что иного представления о Боге, кроме толстовского (его последних лет), не выдумаешь. Божественность этой птички, ее песенки, ума, чувств.

За последние дни уже много цветущей мимозы.

8.3.41.

Вчера весь день холод, дождь, туман, вечером долго гремел гром.

Переписал кое-что с истлевших, чудом уцелевших клочков моих записей конца 1885, начала 1886 и конца 1887 гг. и с болью сердца, поцеловав, порвал и сжег их. Продолжал вспоминать и записывать дни и годы своей жизни.