Когда-то он сам вместе с Фредом посадил ее за руль «юника», для них ее возня с управлением была бесконечным поводом для шуток. И как никто другой, Патрик знал, что она хороший водитель.

— Хорошо. Я захвачу на прогулку Валерию.

— Герр Борн сказал, что твоя дочь слишком слаба. — Патрик желал быть твердо уверен, что она не сбежит, удерживал Валерию в качестве залога. Ну что ж, пусть будет, как хочет. — Ты умная женщина.

— Как дельфин, — усмехнулась она.

Витрины магазинов мелькали за окном «хорха». Молчаливый Мейнард с лицом убийцы смотрел только вперед и редко — в зеркальце заднего вида. Очень кстати. Моника попросила отвезти ее на Ринг, но не словом не обмолвилась о салоне фрау Марты. Когда-то злосчастное платье, выставленное в ее витрине, переменило ее жизнь.

Перед салоном она приказала:

— Помедленнее.

Моника вглядывалась в прозрачные стекла, в неживые лица манекенов. Их застывшие фигуры облегали платья, вышедшие из моды. Война не доносила сюда веяний французской столицы, Париж стал врагом. Вывеска с именем хозяйки потускнела, и Монике показалось, что в окне мелькнуло знакомое лицо.

— Дальше! — крикнула она шоферу, отворачиваясь. Фрау Марта не должна была узнать ее.

Мейнард вез ее по городу, иногда Моника заставляла его останавливаться, просто так. Ее прогулка окончилась уже там, у салона. Просто она не хотела, чтобы шпион обратил на это внимание, и изводила его капризами. Но потом она заметила «фиат». Он появлялся то здесь, то там, и поездка обрела новый смысл.

У лавки шляп она вышла, болванки в витрине демонстрировали скупой выбор уборов. Внутри было пусто, лишь продавщица у прилавка с тоской оглядывала свои владения. Шелковые, шляпы из драпа, с перьями и мехом, соломенные с цветами…

— У нас уценка, — подала голос девушка. — Многие приносят свое — на комиссию. Мы берем все, что имеет достойный вид.

В магазин вошел мужчина, его взгляд скользнул по скромным полкам. Моника узнала его. Человек Монти, «нотариус», как она окрестила итальянца после сделки с четой Кнаппов. Моника приобрела убогое творение с пыльными страусовыми перьями. Она долго заполняла чек, продавщице показалось, что на обратной стороне его молодая женщина успела что-то написать. Неожиданно она умудрилась уронить картонку со шляпкой, из ее рук вылетела записка, перчатки, кошелек. Итальянец учтиво помог неуклюжей даме и исчез.

— Извините, я испортила чек. Сейчас заполню другой.

Театральные тумбы, продавцы мороженого в парке, беженцы, бродяги в глубине улиц, газетчики, красные кресты госпиталей. Моника отвернулась от окна и посмотрела на осунувшееся личико Валерии, обложенной подушками. Потом опять стала следить в зеркальце за автомобилями. «Фиат» не появлялся, она взглянула на часы. Мейнард мертвой хваткой держал руль, не отрывал взгляда от дороги. Лицо няни имело такое же выражение. Но в течение минуты все изменилось… Неожиданно из-за поворота вылетел старенький «вандерер». Засвистели тормоза, ударом «хорх» отнесло на тротуар. Моника зажала Валерии уши. Звон стекла, скрежет металла, визг няни, трель полицейского свистка могли испугать ее.

Побелевший Мейнард выскочил из автомобиля и стал осыпать водителя «вандерера» бранью, вдогонку ему выплевывала ругательства няня.

— Пьянь! Пьянь! — ее трясло.

Моника как бы со стороны наблюдала за происшедшим. Обложенная подушками Валерия ничего не почувствовала. Полицейский заглянул в поврежденный «хорх» и попросил няню выйти.

— Фройляйн, — обратился он к Монике, — я помогу поймать вам такси. Вам и ребенку здесь нечего делать. Если возникнут вопросы, полицейский навестит вас.

— Отпустите меня! — вырывалась няня. — Я должна быть с ребенком!

Равнодушная к ее стенаниям, Моника села в такси. Через десять минут автомобиль доставил Монику к Монти.

Ее голос… Валентино прислонился к косяку. Моника сидела к нему спиной, она пела. Ее голос заставил что-то задрожать у него внутри. Колыбельная затихла, и Валентино встретил ее взгляд. Моника медленно встала и открыла стеклянные двери на террасу. Он вышел с ней. Молча они наблюдали за сухим листом, что гонял по лужайке ветер.

— Второй раз встречаю тебя в сентябре, — он сжал ее руку, покоящуюся на перилах. Жест собственника.

Что-то в его образе жизни ее привлекало, Моника опять почувствовала это здесь, на увитой пожухлой зеленью веранде. У него ей было хорошо, она чувствовала себя, наконец, дома. Словно она жила тут вечно и никуда не уезжала.

— Как часто я представлял себе, что ты вернешься, — он усадил ее в плетеное кресло. У потолка в клетке билась птица, Моника задержала на ней взгляд. — Она дивно поет, пусть такая невзрачная с виду.

Валентино… Не может обойтись без пленниц.

— Когда ты ушла, на календаре было 18 сентября 1913 года.

— Код сейфа?

Он с улыбкой кивнул.

— 18 июня родилась Валерия. Она больна.

Валентино, спортсмен, вегетарианец, когда-то был так уверен в здоровом потомстве. Моника дала ему минуту, чтобы уяснить положение вещей.

— Помоги мне достать рецепт бальзама.

— Рецепт? Он не нужен тебе.

Ни к чему было жалеть его, привыкшего к непредвиденным ситуациям.

— Я всегда дам тебе бальзам, сколько будет нужно, — он тоже хотел быть уверен, что она не сбежит. Валерия снова была залогом.

— Война скоро закончится, империя ее уже проиграла. Ей правит восьмидесятилетний старик, который умрет, может быть, через час! Куда подастся императорский врач, что с ним станет? Где гарантия, что бальзам ты получишь и завтра, и послезавтра? Я не могу рисковать.

— Хорошо, я достану рецепт.

— Я знаю, как это сделать.

— Неужели?

— Ты и я проникнем…

— Ты не будешь участвовать в этом. — Валентино хотел завладеть рецептом сам. Он будет прятать его от нее, и Моника снова окажется в ловушке. Валентино опять готовил для нее капкан.

— Я не доверяю тебе. Подсунешь липовый состав какого-нибудь снадобья.

— Речь идет о моей дочери! Я сделаю для нее все, что угодно! Не кажется ли тебе, что это несколько опасно — пробраться к архиепископу? Что я могу быть ранен, потерять своих людей? Что я и так сделаю достаточно?

— Все твои люди тупы и необразованны. Архиепископ их раскусит в два счета. Мы сделаем это для Валерии вместе. И еще… У меня к тебе еще одна просьба.

— Поговорим за ужином.

— Я не остаюсь на ужин, Валентино. Я возвращаюсь.

— К этому заморышу-банкиру?

— Да. Я не хочу, чтобы нам помешали. Не хочу, чтобы Герман что-то заподозрил. Это слишком важно.

— Твой Герман не сможет навредить мне!

Глава 5

Минуту она задумчиво разглядывала лицо Ромео. Борода, покрывающая его щеки, с поблескивающей рыжиной, казалась ей глупой. Но ему она виделась атрибутом степенности и достоинства. Возможно, у Ромео появился новый пример для подражания. Он чувствовал себя здесь неловко, среди старинной роскоши ресторана, пронизанной звуками арфы. Окруженный официантами, он тупо смотрел в карту вин. Ромео так стремился ко всему этому, а принять не мог. Среди кучки слуг он был жалким итальяшкой и боялся их.

— Мы сделаем заказ позже.

Несколько минут потребовалось, чтобы Ромео расслабился.

— Почему тебе я всегда рассказываю то, что не рассказывал больше никому? Когда-то я боготворил тебя. Я рассказывал о своей любви, ты сочувственно меня слушала.

— Да, я помню, ты был в кого-то безнадежно влюблен.

— Я чувствовал это к тебе! А ты, если и говорила что-то мне, то говорила как бы и всем. Ты все время была занята какими-то другими мальчишками.

Моника вздохнула.

— Уверена, этот омар из меню — последний на территории голодной империи. Ты не почувствуешь укора совести, если съешь его?

Ромео напрягся. На ее памяти, он никогда не платил за пиво для компании, никто от него не ждал подарка на именины. Никто не обращал на это внимания, все было просто — Ромео беден. Пусть на нем новая рубашка и агатовые запонки в золотой оправе, для них он всегда оставался бедным.