— Играешь? — спросил марафетчик.

— А ну вас всех к чегту! — сказал задрожавшим голосом Ленька. — Катитесь… оставьте… пустите меня… жулики!..

В горле у него было горько и сухо, как будто он наелся черемухи или волчьих ягод. Ничего не видя, он выбрался из толпы.

«Дурак… идиот… подлая тварь», — без жалости ругал он себя.

— Рейтузики… рейтузики не надо ли кому? — услышал он пискливый бабий голос. — А вот рейтузики… теплые… зимние… шерстяные…

«Господи, что же делать?! — воскликнул мысленно Ленька. — Пойти домой к маме, все рассказать ей?»

Нет, об этом даже думать было страшно.

Он подошел к решетке набережной… Фонтанка была покрыта грязным льдом. Он представил черную глубокую воду, которая медленно течет и колышется под этим ледяным покровом, и содрогнулся.

…Без всякой цели он бродил часа полтора по окрестным улицам. Было уже темно. Он замерз, проголодался.

На Мучном переулке зашел в маленькую чайную, сел в углу, заказал рисовую кашу, какао, два пирожных.

С мрачной прожорливостью он ел переваренную, темную, как топленое молоко, сладкую кашу, думая о том, что ест он, вероятно, последний раз в жизни. Вдруг он услышал у себя над головой радостный возглас:

— Хо! Кого я вижу?!

У столика стоял и улыбался своей безжизненной нервной улыбкой Волков. Он был в американской желтой кожаной куртке с цигейковым воротником-шалью, на голове его, сдвинутая набекрень, сидела котиковая шапка-чухонка.

— Разбогател? А? — спросил он, протягивая Леньке руку и показывая глазами на пирожные и прочую снедь.

— Да, — мрачно усмехнулся Ленька, — «газбогател»…

— Что же ты меня обманул, Леша? — сказал, присаживаясь к столу, Волков. — Обещал прийти и не пришел. А? Я ждал тебя…

— Мне некогда было, — пробормотал Ленька.

— Работаешь?

— Нет… учусь. То есть учился… Сейчас не учусь уже.

— Выгнали?

— Да, почти выгнали.

— Послушай, Леша, — сказал Волков, заглядывая Леньке в глаза. — Ты чем-то расстроен? А? Правильно? Угадал? Опять что-нибудь стряслось?

Ленька находился в таком состоянии, что любое, мало-мальски теплое и дружеское сочувствие, даже сочувствие такого человека, как Волков, было ему дорого. Он рассказал Волкову все, что с ним случилось.

— Эх, братец… какой ты, ей-богу, — сказал, усмехнувшись, Волков. — Разве можно?.. У этих же марафетчиков такие кнопки, шпенечки. Они нажимают — на каком номере нужно, на таком стрелка и останавливается.

— Ну их к чегту! — хмуро сказал Ленька.

— Правильно, — согласился Волков. — Послушай, Леша, — сказал он, помолчав и подумав, — ты оба пирожных будешь кушать?

— Бери, ешь, — мрачно кивнул Ленька.

— Мерси…

Волков подхватил грязными пальцами рассыпчатый «наполеон», широко открыл рот и сунул туда сразу половину пирожного.

— Постой, — сказал он, облизывая губы и смахивая с воротника слоеную крошку. — А сколько ты должен этому — своему патрону?

— Какому патрону?

— Ну, хозяину.

— Много, — вздохнул Ленька. — Шестьсот восемьдесят лимонов.

— Н-да. Это действительно много. А у тебя сколько имеется?

— А у меня — ни шиша не имеется. Вот все, что на руках — двадцать четыре лимона.

— И занять негде?

— Негде.

Волков доел пирожное, облизал пальцы и сказал:

— Я бы тебя, Леша, выручил охотно, но, видишь ли, я сейчас временно сам на колуне сижу.

— Я и не прошу, — сказал Ленька.

Волков минуту молчал, сдвинув к переносице тонкие брови.

— Погоди… Сейчас придумаем что-нибудь…

Он вытер о бахрому скатерти пальцы, напялил шапку, поднялся.

— Ладно… Идем. Достанем сейчас.

— Где?

— Неважно где. Беру на свою ответственность. Ты рассчитался?

— Да. Заплатил.

Они вышли на улицу. Волков шел уверенно, поглядывая по сторонам.

— А идти далеко? — спросил Ленька.

— Нет… Тут, совсем близко. Вот хотя бы — в этом доме.

Они свернули под ворота.

— Если спросят, куда идем, — негромко сказал Волков, — говори: в квартиру двадцать семь, к Якову Львовичу. Понял?

Ленька ничего не понял.

— Почему? — спросил он.

Волков не ответил.

На черной лестнице пахло кошатиной. На площадке мигала покрытая толстым слоем пыли десятисвечовая лампочка.

— А ну, нагибайся, — шепнул, останавливаясь, Волков.

— Что? — не понял Ленька.

— Ну, быстро! В чехарду играл когда-нибудь?

— Играл.

— Нагибайся же. Черт! Слышишь? Пока никого нет.

Ленька понял.

Он нагнул голову, ладонями уперся в стену. Волков быстро и легко, как цирковой акробат, вскочил ему на плечи. Что-то хрустнуло, на лестнице стало темно, на голову Леньке посыпалась пыль и кусочки штукатурки.

Он почувствовал, что его затошнило. Что-то внутри оборвалось.

«Кончено», — подумал он.

Волков бесшумно, по-кошачьи, спрыгнул на каменный пол.

— Есть! — услышал Ленька в темноте его радостный, возбужденный голос. — Сто лимонов имеем. Живем, Леша. Пошли дальше!..

В этот вечер они свинтили в разных домах Мучного переулка восемь лампочек. В кустарной электротехнической мастерской на Гороховой улице продали эти лампочки по сто миллионов за штуку.

Тут же, на улице, Волков отсчитал и передал Леньке семьсот миллионов рублей.

— Ну, вот видишь, и заработали на твоего хозяйчика, — сказал он, улыбаясь и заглядывая Леньке в глаза. — С гаком даже. И мне, мальчишке, на молочишко кое-что осталось. Просто ведь?

— Просто, — согласился Ленька.

— Завтра пойдем?

— Что ж… пойдем, — сказал Ленька. Его все еще тошнило. И на сердце было пусто, как будто оттуда вынули что-то хорошее, доброе, с таким трудом собранное и накопленное.

…На следующий день перед обедом он пришел на Горсткину улицу.

У дверей заведения стояла хорошо знакомая ему тележка. Одно колесо ее почему-то было опутано цепочкой, и на цепочке висел замок… В коридоре, на ящиках из-под пива, спал, подложив под голову руки и сладко похрапывая, Захар Иванович. На дверях хозяйского кабинета тоже висел замок. В укупорочной было тихо: машина молчала. Удивленный и даже слегка напуганный всем этим, Ленька приоткрыл дверь. Белокурая купорщица Вера сидела на табуретке у машины и читала какую-то сильно потрепанную книжку. Другие тоже сидели не работая.

— А-а, беглый каторжник явился! — радостным возгласом встретила Леньку разливальщица Галя.

Его окружили, стали тормошить, расспрашивать.

— А что случилось? Почему вы не габотаете? — спросил он, оглядываясь.

— А ничего не случилось. Так просто. Надоело. Решили отдохнуть.

— Нет, правда…

— Итальянская забастовка у нас, — объяснила Вера.

— Какая итальянская?

— А такая, что сидим каждый на своем месте и не работаем. А из-за кого забастовку подняли, знаешь?

— Из-за кого?

— Из-за тебя и подняли, разбойник ты этакий…

Ему рассказали, в чем дело. Оказывается, хозяин в течение почти двух месяцев вычитывал из зарплаты Захара Ивановича штраф за разбитые Ленькой бутылки… Старик терпел и молчал, считая, что он виноват — не уследил за порученным его попечению мальчишкой. Наконец одна из судомоек не выдержала и пожаловалась в профсоюз. Оттуда приехал инспектор, от хозяина потребовали, чтобы он заключил с рабочими коллективный договор. Краузе отказался. Тогда союз предложил работникам «Экспресса» объявить забастовку.

— Ведь вот сволочь какая! — не удержался Ленька. — А где он?

— Кто? Адольф Федорович-то? Да небось опять в союз побежал. Уж второй день не выходит оттуда, сидит, торгуется, как маклак на барахолке. А тебе зачем он? Соскучился, что ли?

— Дело есть, — сказал, покраснев, Ленька. — Я ему деньги принес.

В это время открылась дверь, и на пороге, потягиваясь и зевая, появился Захар Иванович.

— О господи… Никола морской… мирликийский, — простонал он, почесывая под жилеткой спину. И вдруг увидел Леньку.

— Э!.. Это кто? Мать честная! Троюродный внук явился! Ленька? Какими же это ты судьбами, бродяга?..