Ленька почувствовал, как у него от гнева застучало в висках.

— Вы что делаете… сволочи?!! — закричал он, кидаясь в самую гущу этой маленькой толпы.

Парень, который придерживал долговязого, оглянулся и отпустил руки. Пирамида рухнула.

Все испуганно и растерянно смотрели на Леньку.

— А ну — повесь на место… сию же минуту! Слышишь? — накинулся он на долговязого, который, сморщившись, потирал ушибленное колено.

— А ты кто такой? — спросили у него за спиной.

— Что еще за барбос бешеный выскочил?

— А ну, дай ему, ребята!

Ленька повернулся к тому, кто это крикнул, но в это время долговязый вскочил и ударил его кулаком в затылок. Ленька поскользнулся на гладком паркете и чуть не упал. Его еще раз больно стукнули. В глазах у него потемнело. Он отскочил, размахнулся и, ничего уже не видя, изо всей силы ударил первого, кто подвернулся ему под руку, по уху.

В эту минуту за его спиной раздался разгневанный голос:

— Ты что делаешь, безобразник?!!

Он оглянулся.

По залу, наискось от двери, быстро шла, скользя по паркету, Гердериха. Ленька не сразу понял, что вопрос ее обращен к нему. Он плохо соображал, что происходит вокруг. Глаза его застилали слезы.

— Я тебя спрашиваю! Да, да, тебя! — услышал он визгливый голос и почувствовал, как его больно, с прищипом схватили за ухо. — Ты что делаешь, хулиган? А? Ты где находишься? Ты на улице или в трактире находишься?

— Вы что щиплетесь? — закричал Ленька, вырываясь и с трудом удерживая слезы. — А они что делают? Вы что — не видите?

Гердериха бегло взглянула на перевернутый портрет и с трудом сдержала усмешку.

— Что бы они ни делали, рукам волю ты давать не смеешь, — прокаркала она. — Скажите пожалуйста, какой ментор нашелся. Мальчики! — обратилась она к остальным, стараясь выглядеть строгой. — Это кто сделал? Что это за глупые шалости?

Никто не ответил ей.

— А ну, быстро повесьте картину, как она висела раньше, и сейчас же разойдитесь по классам. А ты, — повернулась она к Леньке, — изволь следовать за мной!..

Не ожидая ничего хорошего, но и без всякого страха Ленька пошел за заведующей. Она привела его в свой полутемный, заставленный шкафами и чучелами птиц кабинет. Плюхнувшись в кожаное кресло перед большим письменным столом, она несколько минут брезгливо рассматривала мальчика, тяжело дыша и постукивая массивным мраморным пресс-папье.

— Позор! — прошипела она наконец. — Позор на всю школу! Фу! Гадость! Босяк!..

Ленька вспыхнул.

— Позвольте, — пробормотал он. — Вы что ругаетесь? Как вы смеете?

— Что-о? — задохнулась Гердерша. — Как я смею? Сорванец! Мерзавец! Уличный мальчишка! Ты с кем разговариваешь? Ты думаешь, если будешь поминутно бегать в разные райкомы и фискалить, это дает тебе право дерзить своим педагогам и наставникам?!

— В какие райкомы? — не понял Ленька. — Кому фискалить?

— Ах, вот как? Он еще делает вид, что ничего не понимает? Ты говорил кому-нибудь, что у нас в школе выражаются «господа», что у нас нет комсомольцев, что у нас, видите ли, буржуазное засилье и затхлая атмос-фэ-ра?..

«Ах, вот в чем дело! — подумал, усмехаясь, Ленька. — Вот откуда „ябеда“. Молодец Стеша! Значит, за Гердериху взялись, если она так злится».

— А что ж, — сказал он спокойно, — разве это не правда?

Угреватое лицо Гердерихи позеленело. Маленькие мышиные глазки с бешенством смотрели на Леньку.

— Значит, это действительно твоих рук дело? Значит, атмосфэра, которая царит у нас в школе, тебя не устраивает? Значит, тебя больше устраивают драки, хулиганство и воровство?

— Почему? — вспыхнул Ленька. — Какое воровство?

— Ну что ж, — не отвечая, сказала Гердериха, — мы найдем выход из этого положения. Как видно, милейший, ты забыл, что находишься в нормальной школе, в бывшей привилегированной гимназии, а не в приюте и не в колонии для малолетних преступников.

«Ага, все ясно, — подумал Ленька. — Теперь понятно, откуда Володька Прейснер узнал о моем прошлом».

— Ты что смотришь на меня, как зверь? — вскричала Гердериха. — Может быть, ты хочешь меня ударить или зарезать? Я бы не удивилась…

«Очень мне надо», — подумал Ленька.

— Можно идти? — сказал он, нахмурившись.

— Нет, погоди, гаденыш… Уйти ты успеешь.

С грохотом выдвинув ящик, Гердериха достала оттуда блокнот, с треском вырвала из него листок, с шумом открыла чернильницу и, тряхнув пером, одним духом размашисто написала записку.

— Передашь матери, — сказала она, протягивая записку Леньке. — Немедленно. Сегодня же.

И, поднявшись во весь свой могучий рост, она молча указала мальчику пальцем на дверь.

Не попрощавшись, Ленька вышел. На лестнице он прочел записку:

Он понял, что это значит. Спускаясь по лестнице, он думал о том, что идет по этой лестнице последний раз. Он надевал в раздевалке шубейку, смотрел на толстую рябую нянюшку и понимал, что никогда больше эту нянюшку не увидит.

Школы ему не было жалко. Ему было жаль мать. Он понимал, что вся эта история огорчит ее. А на душе у него и без того было немало грехов перед нею. Он до сих пор не сказал матери, что убежал с завода. Он утаил от нее покупку в кредит Плутарха. Он даже не показал ей этих книг, а спрятал их за шкафом.

…Подумывая о том, стоит ли вообще показывать матери эту записку, Ленька медленно переходил у Фонарного переулка набережную, как вдруг его опять больно ущипнули за ухо. Он был уверен, что его догнала Гердериха.

— Ну, что еще? — вскричал он, вырываясь и отскакивая в сторону.

Но это была не Гердериха. Перед ним стоял владелец «Экспресса» — Адольф Федорович Краузе.

Хозяин шел из бани. Это видно было и по его раскрасневшемуся лицу, и по маленькому ковровому саквояжику, который он бережно держал под мышкой. Донкихотская бородка его на морозе слегка заиндевела. На котиковой шапке, домиком стоявшей на его голове, тоже поблескивали искорки инея.

— Вот мы и встретились, — весело сказал он.

Леньке ничего не оставалось делать, как сказать «здравствуйте».

— Учишься? — спросил Краузе, показывая глазами на Ленькину сумку.

— Учусь, — ответил Ленька.

— Хорошо делаешь. Учиться в твоем возрасте мальчику более приличествует, чем работать на заводе или, тем более, возить какие-то тележки. И в каком же ты классе учишься?

— В «Дэ».

— Гм… А как же это будет, если по-старому?

— По-старому — в третьем.

— Ишь ты… Ну, ну… И хорошо занимаешься?

— Ничего.

— Да, кстати, голубчик, — сказал Краузе. — Это ведь ты разбил у меня четыре ящика пива и два ящика лимонада?

— Я… да, — пробормотал Ленька.

— А ты не подумал, маленький негодяй, что, прежде чем уходить с завода, тебе следовало рассчитаться с хозяином?

— Я думал, — сказал Ленька.

— Вот как? И долго думал?

Ленька молчал.

— Должен тебе напомнить, голубчик, — ласково сказал Краузе, — что в мое время мальчиков, которые так поступали, секли розгами.

— Сколько я вам должен? — глухо сказал Ленька.

— Сколько должен? А это мы сейчас подсчитаем.

Краузе скинул перчатку и стал загибать толстые, розовые, как у младенца, пальцы.

— Насколько мне помнится, ты разбил всего сорок восемь бутылок пива и двадцать четыре бутылки лимонада. Если считать по нынешнему курсу… Сейчас, погоди… Четырежды восемь — тридцать два и плюс четыреста восемьдесят… Это значит… пятьсот, пятьсот двенадцать и плюс…

Он долго шевелил и губами и пальцами и наконец радостно объявил:

— Всего ты мне должен семьсот восемьдесят четыре миллиона рублей.

Ленька чуть не упал.

— Послушайте, но ведь вы же мне тоже должны! — воскликнул он.

— Я? Тебе?

— Вы же не заплатили мне жалованья!