Она была свежа, бела, кругла,

Как снежный шарик; щеки, грудь и шея,

Когда она смеялась или шла,

Дрожали сладострастно; не краснея,

Она на жертву прихоти несла

Свои красы. Широко и неловко

На ней сидела юбка; но плутовка

Поднять умела грудь, открыть плечо,

Ласкать умела буйно, горячо

И, хитро передразнивая чувства,

Слыла царицей своего искусства…

Она звалась Варюшею. Но я

Желал бы ей другое дать названье:

Скажу ль, при этом имени, друзья,

В груди моей шипит воспоминанье,

Как под ногой прижатая змея;

И ползает, как та среди развалин,

По жилам сердца. Я тогда печален,

Сердит, — молчу или браню весь дом,

И рад прибить за слово чубуком.

Итак, для избежанья зла, мы нашу

Варюшу здесь перекрестим в Парашу.

Увы, минувших лет безумный сон

Со смехом повторить не смеет лира!

Живой водой печали окроплен,

Как труп давно застывшего вампира,

Грозя перстом, поднялся молча он,

И мысль к нему прикована… Ужели

В моей груди изгладить не успели

Столь много лет и столько мук иных —

Волшебный стан и пару глаз больших?

(Хоть, признаюсь вам, разбирая строго,

Получше их видал я после много.)

Да, много лет и много горьких мук

С тех пор отяготело надо мною;

Но первого восторга чудный звук

В груди не умирает, — и порою,

Сквозь облако забот, когда недуг

Мой слабый ум томит неугомонно,

Ее глаза мне светят благосклонно.

Так в час ночной, когда гроза шумит

И бродят облака, — звезда горит

В дали эфирной, не боясь их злости,

И шлет свои лучи на землю в гости.

Пред нагоревшей сальною свечой

Красавицы раздумавшись сидели,

И заставлял их вздрагивать порой

Унылый свист играющей метели.

И как и вам, читатель милый мой,

Им стало скучно… Вот, на место знака

Условного, залаяла собака,

И у калитки брякнуло кольцо.

Вот чей-то голос… Идут на крыльцо…

Параша потянулась и зевнула

Так, что едва не бухнулась со стула,

А Тирза быстро выбежала вон,

Открылась дверь. В плаще, закидан снегом,

Явился гость… Насмешливый поклон

Отвесил и, как будто долгим бегом

Или волненьем был он утомлен,

Упал на стул… Заботливой рукою

Сняла Параша плащ, потом другою

Стряхнула иней с шелковых кудрей

Пришельца. Видно, нравился он ей…

Всё нравится, что молодо, красиво,

И в чем мы видим прибыль особливо.

Он ловок был, со вкусом был одет,

Изящно был причесан и так дале.

На пальцах перстни изливали свет,

И галстук надушен был, как на бале.

Ему едва ли было двадцать лет,

Но бледностью казалися покрыты

Его чело и нежные ланиты, —

Не знаю, мук ли то последних след,

Но мне давно знаком был этот цвет, —

И на устах его, опасней жала

Змеи, насмешка вечная блуждала.

Заметно было в нем, что с ранних дней

В кругу хорошем, то есть в модном свете,

Он обжился, что часть своих ночей

Он убивал бесплодно на паркете

И что другую тратил не умней…

В глазах его открытых, но печальных,

Нашли бы вы без наблюдений дальных

Презренье, гордость; хоть он не был горд,

Как глупый турок иль богатый лорд,

Но всё-таки себя в числе двуногих

Он почитал умнее очень многих.

Борьба рождает гордость. Воевать

С людскими предрассудками труднее,

Чем тигров и медведей поражать,

Иль со штыком на вражьей батарее

За белый крестик жизнью рисковать…

Клянусь, иметь великий надо гений,

Чтоб разом сбросить цепь предубеждений,

Как сбросил бы я платье, если б вдруг

Из севера всевышний сделал юг.

Но ныне нас противное пугает:

Неаполь мерзнет, а Нева не тает.

Да кто же этот гость?.. Pardon, сейчас!..

Рассеянность… Monsieur, рекомендую:

Герой мой, друг мой — Сашка!.. Жаль для вас,

Что случай свел в минуту вас такую,

И в этом месте… Верьте, я не раз

Ему твердил, что эти посещенья

О нем дадут весьма дурное мненье.

Я говорил, — он слушал, он был весь

Вниманье… Глядь, а вечером уж здесь!..

И я нашел, что мне его исправить

Труднее в прозе, чем в стихах прославить.

Герой мой Сашка тихо развязал

Свой галстук… «Сашка» — старое названье!

Но «Сашка» тот печати не видал

И недозревший он угас в изгнанье.

Мой Сашка меж друзей своих не знал

Другого имя, — дурно ль, хорошо ли,

Разуверять друзей не в нашей воле.

Он галстук снял, рассеянно перстом

Провел по лбу, поморщился, потом

Спросил: «Где Тирза?» — «Дома». — «Что ж не

                 видно

Ее?» — «Уснула». — «Как ей спать не стыдно!»