Калитка — скрып… Двор темен. По доскам

Идти неловко… Вот, насилу, сени

И лестница; но снегом по местам

Занесена. Дрожащие ступени

Грозят мгновенно изменить ногам.

Взошли. Толкнули дверь — и свет огарка

Ударил в очи. Толстая кухарка,

Прищурясь, заграждает путь гостям

И вопрошает: «Что угодно вам?»

И, услыхав ответ красноречивый,

Захлопнув дверь, бранится неучтиво…

Но, несмотря на это, мы взойдем:

Вы знаете, для музы и поэта,

Как для хромого беса, каждый дом

Имеет вход особый; ни секрета,

Ни запрещенья нет для нас ни в чем…

У столика, в одном углу светлицы,

Сидели две… девицы — не девицы…

Красавицы… названье тут как раз!..

Чем выгодней, узнать прошу я вас

От наших дам, в деревне и столице

Красавицею быть или девицей?

Красавицы сидели за столом,

Раскладывая карты, и гадали

О будущем. И ум их видел в нем

Надежды (то, что мы и все видали).

Свеча горела трепетным огнем,

И часто, вспыхнув, луч ее мгновенный

Вдруг обливал и потолок и стены.

В углу переднем фольга образов

Тогда меняла тысячу цветов,

И верба, наклоненная над ними,

Блистала вдруг листами золотыми.

Одна из них (красавиц) не вполне

Была прекрасна, но зато другая…

О, мы таких видали лишь во сне,

И то заснув — о небесах мечтая!

Слегка головку приклонив к стене

И устремив на столик взор прилежный,

Она сидела несколько небрежно.

В ответ на речь подруги иногда

Из уст ее пустое «нет» иль «да»

Едва скользило, если предсказанья

Премудрой карты стоили вниманья.

Она была затейливо мила,

Как польская затейливая панна;

Но вместе с этим гордый вид чела

Казался ей приличен. Как Сусанна,

Она б на суд неправедный пошла

С лицом холодным и спокойным взором;

Такая смесь не может быть укором.

В том вы должны поверить мне в кредит,

Тем боле, что отец ее был жид,

А мать (как помню) полька из-под Праги…

И лжи тут нет, как в том, что мы — варяги.

Когда Суворов Прагу осаждал,

Ее отец служил у нас шпионом,

И раз, как он украдкою гулял

В мундире польском вдоль по бастионам,

Неловкий выстрел в лоб ему попал.

И многие, вздохнув, сказали: «Жалкой,

Несчастный жид, — он умер не под палкой!»

Его жена пять месяцев спустя

Произвела на божий свет дитя,

Хорошенькую Тирзу. Имя это

Дано по воле одного корнета.

Под рубищем простым она росла

В невежестве, как травка полевая

Прохожим не замечена, — ни зла,

Ни гордой добродетели не зная.

Но час настал, — пора любви пришла.

Какой-то смертный ей сказал два слова:

Она в объятья божества земного

Упала; но увы, прошло дней шесть,

Уж полубог успел ей надоесть;

И с этих пор, чтоб избежать ошибки,

Она дарила всем свои улыбки…

Мечты любви умчались, как туман.

Свобода стала ей всего дороже.

Обманом сердце платит за обман

(Я так слыхал, и вы слыхали тоже).

В ее лице характер южных стран

Изображался резко. Не наемный

Огонь горел в очах; без цели, томно,

Покрыты светлой влагой, иногда

Они блуждали, как порой звезда

По небесам блуждает, — и, конечно,

Был это знак тоски немой, сердечной.

Безвестная печаль сменялась вдруг

Какою-то веселостью недужной…

(Дай бог, чтоб всех томил такой недуг!)

Волной вставала грудь, и пламень южный

В ланитах рделся, белый полукруг

Зубов жемчужных быстро открывался;

Головка поднималась, развивался

Душистый локон, и на лик младой

Катился лоснясь черною струей;

И ножка, разрезвясь, не зная плена,

Бесстыдно обнажалась до колена.

Когда шалунья навзничь на кровать,

Шутя, смеясь, роскошно упадала,

Не спорю, мудрено ее понять, —

Она сама себя не понимала, —

Ей было трудно сердцу приказать,

Как баловню ребенку. Надо было

Кому-нибудь с неведомою силой

Явиться и приветливой душой

Его согреть… Явился ли герой,

Или вотще остался ожидаем,

Всё это мы со временем узнаем.

Теперь к ее подруге перейдем,

Чтоб выполнить начатую картину.

Они недавно жили тут вдвоем,

Но души их сливались во едину,

И мысли их встречалися во всем.

О, если б знали, сколько в этом званье

Сердец отличных, добрых! Но вниманье

Увлечено блистаньем модных дам.

Вздыхая, мы бежим по их следам…

Увы, друзья, а наведите справки,

Вся прелесть их… в кредит из модной лавки!