Фактически положение дел совершенно иное. На большинстве новых земель в первую очередь встречаются хижины порсейро. Порсейро — это поселенцы, у которых или нет никаких, или есть все права на землю — в зависимости от вашей точки зрения. Они не располагают никакими документами на право владения, и фактически они почти ничем не владеют. Они, вероятно, пришли или из более южной части штата Мату-Гросу, или из Северо-Восточной Бразилии, через штат Гояс, и пришли потому, что их выгнали с чьей-то земли. В такой стране, как Бразилия, для порсейро всегда имеется возможность двигаться дальше, оставляя позади брань одного владельца, и поселяться подальше, там, где присутствие какого-либо другого владельца еще не дало себя почувствовать. Дорога к северу от Шавантины, особенно там, где она проходит через южную часть серрадос, представляла собой подобную территорию. На лошадях, пешком или на грузовике (с лошадьми и пожитками, скучившимися вместе в кузове), это тихое вторжение протекало скрытно и непрерывно. На протяжении каждого долгого путешествия в лагерь и из него дорога казалась почти той же самой, но каждый раз можно было заметить, что хижин и бараков по обе стороны становится все больше и больше. Каждая из этих построек была совершенно уникальной и в то же время почти идентичной по своей простоте.

Прежде всего, все хижины имели названия. Если есть одна под названием «Aqua boa»[3], то есть еще десятка два того же названия, потому что найти хорошую воду, очевидно, гораздо важнее, чем ломать себе голову в поисках нового названия. Во-вторых, в этих крытых пальмовыми ветвями темных домах всегда находится значительно больше людей, чем может показаться сначала. Когда войдешь в хижину, то постепенно видишь ее обитателей: детей у двери, потом хозяина или хозяйку, предлагающих присесть, затем всех остальных детей в темноте и наконец старика в кровати. Пол хижины земляной, стены земляные, или из вертикальных шестов, или же сплетены из хвороста и обмазаны глиной.

В доме бегают поросята, и, когда они надоедают, их пинками выгоняют из хижины. Куры, утки и индюшки также вышагивают по комнате, поднимая шум, если их выгоняют. Вверху на балках всегда висит календарь, а также кое-какая сбруя из сухой твердой кожи, которая на ощупь кажется деревянной. Здесь же находятся топоры и лопаты и мелкий самодельный инвентарь. Кажется, у каждого есть терка для сыра, сделанная из куска консервной банки с дырками, пробитыми гвоздем, но я не видел ни одну из них в употреблении или без нетронутого слоя ржавчины на ней. Каким бы бедным ни был дом, в нем всегда имелся кофе. Кофейные бобы пока что не растут на севере Мату-Гросу, и поэтому их надо покупать. Способ приобретения кофе всегда служил темой для обсуждения.

— Вы продаете что-нибудь?

— Нет.

— У вас есть деньги?

— Нет.

— Как вы приобрели кофе?

— Мы его купили.

Тем не менее, каким бы бесплодным ни был разговор, кофе в чашечках из толстого фарфора представлял идеальное освежающее средство. Кофе всегда варили на очаге, слепленном из глины, с углублением наверху для дров. На это огнедышащее углубление клали чугунную плиту с отверстиями и съемными кругами. Высокий эмалированный кофейник зеленого или коричневого цвета стоял на горячей плите, из него разливали в чашки сладкий кофе. За все пожитки в этих хижинах никто бы не дал почти ни гроша, но с удовольствием заплатил бы солидную сумму за возможность непрерывно получать эту густую темную жидкость, особенно когда воздух раскален и в комнате нечем дышать.

Встречались в хижинах и больные дети, с распухшим туловищем и тонкими ногами, ползавшие бесцельно по полу, с устремленным в пространство отсутствующим взглядом.

Во дворе животных было больше, чем в хижинах: в тени лежали свиньи, а куры находили здесь без труда корм. Тут же были разные обезьянки, попугаи, в пышном оперении или ощипанные догола, с большими кусками пупырчатой кожи. В небольших деревянных сараях спали ночью куры. Иногда на слабом огне очага в плоских мисках пузырилось какое-то неприятно пахнущее варево, что-то вроде супа. Не обращая внимания на запахи и жару, под деревом стоят лошади, поза которых выражает безмерную усталость. (Есть знаменитая фотография Фосетта, сделанная в местечке под названием Лагерь Мертвой Лошади, где его живые кони свесили головы таким же скорбным образом, как эти.)

Из зерновых культур в этих местах растет маниока, с ее нежным рисунком листьев. Разводят и сахарный тростник, а также бананы, широкие листья которых так легко обрывает ветер. Каким бы неопределенным ни был набор культур, обычно растущих среди вырубленного леса, хозяева этих посевов называли их roça, что означает «вырубка, которая может стать плантацией».

Мэри Мэсон, географ из университетского колледжа в Лондоне, решила написать диссертацию о строительстве этой дороги. С большим блокнотом в руках она шагала через двор, находила главу дома, извинялась за вторжение и начинала задавать вопросы с усердием сборщика налогов: «Это ваша жена? Все эти дети ваши? Сколько вы производите в год для продажи? Где вы достаете денег на покупку этого замечательного кофе (этот вопрос всегда был обречен на неудачу)?»

Никто ее ни разу не выгнал. Фактически они никогда даже не возражали, не колебались и не боялись обнародования их средств к существованию. Они отвечали ей без колебаний даже и в том случае, когда принимали ее (как сознавались впоследствии) за представителя законного владельца земли. В большей части Мату-Гросу сохраняется традиционный статус женщины, поэтому местные жители были изумлены вдвойне, когда расспросы вела женщина, но отвечали ей покорно, и ее записная книжка пухла от записей.

Теоретически две полосы по обе стороны новой дороги безопасны для поселенцев — людей, которые хотят что-то здесь сделать, но не в состоянии внести наличные деньги, поскольку эти полосы представляют федеральную собственность, предназначенную для дальнейшего расширения дороги. Но roça поселенца обычно простирается далеко в глубь от дороги, где он не имеет никаких прав. Правда, здесь имеются все грани взаимоотношений — от владения землей до выдворения с нее. Владелец, когда он узнает, каким именно участком земли владеет, может быть счастлив, найдя на ней под рукой каких-то людей. Он может, например, использовать их для прокладки пикады вокруг своего вновь обретенного владения. Или же он может возвести их в ранг moradores — охранников, которые следят за тем, чтобы с землей не случилось ничего плохого, до тех пор пока владелец не соберется с мыслями о том, как ее использовать. Если этого не случится, то поселенец может даже стать издольщиком (то есть уже более не porceiro, a parceiro), оставляя себе пятьдесят процентов урожая, а в некоторых случаях и до девяноста процентов. Еще лучше — как в случае Жералдау, дом которого стал удобной остановкой для членов нашей экспедиции, — если ему дадут участок земли в обмен на какие-нибудь услуги.

Владельцу «участка» площадью две-три тысячи квадратных километров неплохо располагать «краеугольными камнями» из нескольких человек, считающих себя навечно у него в долгу за подарок в виде сотни гектаров. За подобную плату редко удается купить таких хороших соседей где-нибудь в другом месте. Тем не менее во всех аналогичных случаях вмешательство со стороны высоких властей здесь практически ничтожное. Частное предпринимательство и решительный нажим в соответствующих местах, вкупе с могуществом денег, дают значительно больший эффект, чем любой разумный и тщательно разработанный декрет. Возможно также, что правительство считает желательным, чтобы сильный процветал и становился тем самым еще сильнее. И все же порсейро могут запросто приехать сюда, выстроить без особых усилий небольшой дом, пустить стадо пастись в соседней дикой местности, а потом, если потребуются деньги, продать одну-другую корову. Со стороны может показаться, что здесь условия для существования довольно тяжкие, поскольку яйца едят, если есть куры, несущие их, и все члены семьи полнеют или худеют в зависимости от урожая в году. Жизнь эта отчаянная из-за отсутствия уверенности и надежды, но батраки в брошенном поместье живут еще хуже. У них безнадежность совершенно иного порядка.