Тем временем в их ускоренный мир добавился ещё один человек. Для него всё замерло, но со всех сторон появились невидимые прежде люди. Мало того, двое из них куда-то его волокли. Его, только что едва не лишившегося жизни! А может, лишившегося? Может, эти вот все — посланцы с того света, и они волокут его в ад?

Он безумными глазами смотрел по сторонам, пытаясь понять, что происходит, увидел Савву с пистолетом, дёрнулся от него, ожидая каждое мгновение пули в лоб. Понимает, что заслужил, гад! Тут его ноги подкосились, он повис на руках тащивших его хлопцев, а во все стороны от него ударил смрад.

— Обосрался, гадёныш! — констатировал Псих.

Илья, уже без пиджака, предплечье перетянуто галстуком, из-под него капает кровь. Таки зацепили. Но, видать, не сильно: идёт, в обморок падать не собирается, пистолеты, отобранные у бодигардов, держит в каждой руке крепко. Выглянул в коридор, повёл пистолетами, маякнул, мол, вперёд. Тут же Савва с Ольгой выбежали в коридор.

И Ольга тут же крикнула:

— Серёжа!

— Твою мать! — подхватил её вопль Савва.

Тут, наконец, в коридор протиснулись и Псих с Суперпупсом. И Дима понял, кто это кричал от боли, когда начали стрелять охранники.

Может, и раньше у них так было заведено, а может Медвежатник решил проявить инициативу, но он сам пошёл за Ильёй и Ольгой. Вот только не дошёл. Не успел буквально на секунду. Нескольких шагов не хватило. Срезало его первой же, видать, очередью, а потом пули впивались в его лежащее уже тело снова и снова, и теперь его растерзанный труп походил на остатки декораций после съёмок фильма Тарантино. Чёрная кожаная куртка густо испятнанная красным, колтун полуседых-полукровавых волос, пальцы мёртво царапают пол, припорошен сбитой штукатуркой.

— Серё-о-ожа-а-а! — взвыла Ольга, рванула к распростёртому телу, упала рядом, потянула на себя. Потом посмотрела почему-то на Илью и обратилась — опять-таки почему-то именно к нему: — Ильюша, они убили Серёжку!

— Твою мать, — ошарашенный, что испугало больше всего, Псих бросил хозяина коттеджа, вырвал спрятанный пистолет, но его остановил Илья:

— Я сам. Савве помогай.

Глава Организации тащил за руку Ольгу, пытаясь оторвать её от тела мужа. Та хоть и казалась сломанной куклой, но вцепилась в труп намертво.

— Оля, пойдём! Пойдём! Всё! Всё уже! Пойдём! Вы, двое… бросьте эту тварь, берите Медвеж… Серёгу берите — и за мной! Илья! Не насмерть!

— Понял, — рычит Спец, злой, недовольный.

Они бегут по лестнице, оскальзываясь, задевая портики и вазы, стреляя во всё, что напоминает силуэт человека. Без разбору, без жалости, без мыслей о расплате и наказании на том свете. Сейчас главное — вырваться из западни. И ещё — отомстить за своего.

И вновь — Дима с удивлением осознаёт, что в его душе сейчас — гнев. Море гнева. Они! Убили! Нашего! Они хотели убить всех нас! Хотели! Убить! Рррр!

За спиной раздаются несколько выстрелов, а потом топот — их нагоняет Илья, и его два пистолета вплетаются в их смертоносную карусель.

А вон и входная группа, и пост охраны, а за ней — двор, ворота, воля! Двери распахиваются, и в появляющуюся фигуру лишь чудом никто не спускает оставшиеся в обойме пули.

— Вася! Они убили Медвежатника! Режь их все-е-ех! — орёт Псих — и тут же стреляет в голову стоящего наготове с автоматом наперевес охранника. Холл наполняет грохот, заглушающий стенания Ольги.

Во двор вырывается вслед за осколками вышибленной двери ватага донельзя злых ускоренных, ощетинившаяся дулами трофейных автоматов. Илья бежит в пункт охраны — отпирать двери. Асассин ловит кинувшуюся к ним с криком Ингу («Не смотри, девонька, не надо тебе туда смотреть»), Савва распахивает двери стоящих тут же «Мерседеса», запихивает на заднее сиденье Ольгу, туда Псих с Суперпупсом укладывают тело Сергея.

Выстрелы, мат, грохот, очень медленно начинает отъезжать полотно ворот. Распростёртые тела охранников, срезанные пулями ветки, визг пуль.

Со скрипом, счёсывая краску о ворота, в проход прорывается машина. Дима сидит на переднем сидении, за рулём — сам Савва. Последнее, что видит Суперпупс, пока машина не рванула в город, это как Илья, присев на одно колено, стреляет из отбитого у охраны гранатомёта в спешащие к дому «Тигры» спецназа.

Дима стоит в обнимку с Ингой на крыше офис-центра Организации. Ночной ветер иногда налетает на них и ерошит волосы. Инга зарылась в его грудь и мелко дрожит, но не от холода, а от всего пережитого в этот день.

Дима и сам ещё не отошёл от того громадья событий и впечатлений, что свалились на него сегодня. Да и вряд ли теперь когда отойдёт. Слишком всё было сегодня … знаковым. Категоричным. Переломным.

Ведь бегством с коттеджа всё не закончилось! Потом был безумная, рваная езда по дороге. Ольга была в отчаянии, в горе, и потому совсем не контролировала своё временное поле. Да и бог бы с ним, от неё не требовали и даже не просили, чтобы она укутывала полем всю машину, вполне понимая её состояние. Просто у неё так получалось непроизвольно: то появится поле, то исчезнет. То сожмётся только в ней, то вдруг саданёт на всю ширину дороги, захватывая в себя всё и всех. Дима теперь долго будет помнить тот изумлённый взгляд гибэдэдэшника, когда перед ним из ничего на дороге появилось сразу три автомобиля, а через секунду один из них пропал.

А потом было кладбище. Никаких отпеваний, никаких ритуалов. Беднягу Медвежатника положили в чью-то могилу и присыпали землёй. Две рыдающие над могилой женщины и расплачивающийся с флегматичным могильщиком Савва.

Машину они сбросили в реку, впрочем, это мало что меняло. Нужно было уходить. До сих пор полиция ими не особо интересовалась. Возможно, благодаря укрывательству Шатуна, а может и потому, что умели хорошо заметать следы. Но эту бойню им не спустят с рук. Так что уходить надо было срочно. Не сегодня, так завтра. Куда? Вопрос оставался открытым. Может, залечь на дно. Может, переехать в другой город. А то и в другую страну.

Дима ещё не осознал, что и его рожа красуется на плёнках, что успели наснимать в доме бизнесмена, а значит, и ему грозят невероятные неприятности. А может даже, и его родным.

Как только пришёл из частной клиники Спец, где ему зашили рваную рану от едва не попавшего — по касательной прошёл! — осколка, они с Саввой заперлись у него в кабинете и, видать, стали думу думати, как дальше жити.

Потому во всём этом бардаке — немые братья жгли бумаги и паковали вещи, Ольга лежала у себя чуть ли не в отключке, остальные подевались кто где — Дима и сумел пробраться на крышу здания. Он вообще сомневался, что то, что содержалось в записке, теперь имеет хоть какой-то смысл. После того, что произошло. Кстати, записка тоже исчезла. Наверное, выпала где-то там, в комнате совещаний, когда он бегал на четвереньках. Теперь попадёт в вещдоки.

Но вот скрипнула дверь — и к нему вышла зареванная Инга. Бросилась к нему в объятья. Так и застыла. Так они и стояли вот уже минут сорок. Он её иногда гладит по спине, она ворковала, хлюпала носом. И молчала. Да и он не горел желанием нарушать тишину пустыми словами. Если это, конечно, можно назвать тишиной. Город в нескольких десятках метрах под ними жил, веселился, и ему было глубоко наплевать на чувства и мысли двух человеческих букашек на крыше одного из тысяч своих зданий.

И такое на Диму нашло умиротворение, что он задохнулся от нахлынувших чувств, тех, что забуцал куда подальше. Столь долго невостребованные нежность и ласка струились нынче из него, полностью отдавались Инге, маленькой глупенькой девочке, которая только что потеряла отца. И Дима даже не удивился, когда почувствовал, что ветер холодит его мокрые от слёз щёки.

Потому-то, наверное, когда вновь заскрипела дверь на крышу (Ну почему, почему все двери внутри здания смазаны, на доводчиках, бесшумны, а на крышу — скрипит, словно не из этого мира?), то Дима не был готов ни к чему плохому. Он был расслаблен и размягчён. Плохого в этот день было слишком много, зачем ещё?