– Должен предупредить вас об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний, – начал молодой подтянутый дознаватель.

– Насколько я знаю, лицо не подлежит уголовной ответственности за отказ от дачи показаний против себя самого, своего супруга или своих близких родственников.

– Какие вы все ученые стали.

– Учат нас, спасибо вашим коллегам, – съязвила я.

…И вот прошло много времени. Я потеряла ему счет, а следователь измаялся и устал. Ему явно надоело задавать одни и те же вопросы, на которые он не получал сколько-нибудь нужных ему ответов. Его покрасневшие глаза начинали слезиться, левое веко иногда подергивалось, а взгляд сделался совершенно безразличным и пустым. Но я не собиралась облегчать его участь. Не сама я сюда напросилась в такую рань, и не я должна ему помогать в этой бессмысленной карусели.

– …Так вы говорите, что передали Мирскому свою визитную карточку в клубе? – задал очередной вопрос следователь.

– Нет, я говорила, что свою карточку передала ему в Петербурге, в рабочем кабинете Мирского, – в который уже раз повторяла я. Сколько ему? Лет двадцать пять?

– Но вы сказали, что Мирский не принял вас?

– Не совсем так, – снова возражала я. – Я сказала, что он отказался разговаривать со мной. Но я с ним виделась мельком у него на работе, в его кабинете. Он уже уходил, поэтому времени для разговора у нас не было.

– Вы пришли в клуб «Схрон» чтобы застать там Мирского? – по второму кругу пошел этот экзекутор.

К каждому допросу необходима тщательная подготовка, включающая составление письменного плана ответов. Но черт его знает, что задумал этот инквизитор и какой у него у самого может быть план.

– Нет, я понятия не имела о том, что Мирский завсегдатай клуба гомосексуалистов. Об этом я вообще знать не знала.

– Вы – лесбиянка? – спросил следователь.

– Нет, натуралка, – недовольно ответила я. – Вас это так удивляет?

– Зачем вы пришли в клуб «Схрон»? – проигнорировал мой вопрос следователь.

– Я хотела посмотреть. Интересно…

Время шло против меня, и тут вдруг я поняла, что чуть было не сделала ошибку. Неисправимую ошибку! Мирский убит, а вдруг Гвен случайно узнал, что я должна встретиться с ним? Может, он сам все подстроил? Или кто-то из его приятелей? Он же такой, от него всего можно ожидать. Я должна, просто обязана как можно скорее выбраться отсюда. Кто знает, что на самом деле тут от меня надо?

– Почему вы замолчали? Вы собирались шантажировать Мирского? – в очередной раз спрашивал мой экзекутор. Интересно, а где он учился? И как? По-моему, учился он плохо. Или наоборот – очень хорошо и теперь эта новомодная форма ведения допроса? А может, он просто-напросто насмотрелся американских боевиков?

– Нет, – сразу же резко ответила я, – ничего я не собиралась.

А вот узнать бы, есть ли тут у них полиграф? Надо бы потребовать проверить меня на детекторе лжи. А то надоело уже – одни и те же вопросы только на разный лад. Или он надеется, что я собьюсь и забуду свои прежние ответы?

– Как вы относитесь к геям?

Вообще-то на допрос могут пригласить любого, и перед пациентом встает немало непростых задач – как повести себя, чтобы не сделалось еще хуже, ведь уже плохо, раз допрашивают. Во время допроса определять свою позицию и вырабатывать линию поведения уже поздно: обычно следователь, знает свое дело и может легко переиграть неподготовленного дилетанта. Был бы человек, а дело для него всегда найдется – гласит народная мудрость. От сумы и от тюрьмы… ну, вы все и так прекрасно знаете.

– К геям-то я нормально отношусь… у меня даже есть один такой друг – гей. Но я, извиняйте за грубоватую прямоту, пидорасов не люблю!

– Вы – подвержены гомофобии?

– Нет, не подвержена. Прошу прощения, а можно меня проверить на полиграфе? На детекторе лжи? Скрывать мне нечего, я с вами вполне откровенна, и так мы смогли бы сэкономить мое и ваше время. Много времени. А то не могу я больше, сил уже никаких нет.

– Вопрос так не стоит, – туманно среагировал на мою идею следователь. – Теперь ответьте, когда и в какое время вы последний раз видели Мирского?..

«Вот ведь зараза! – раздраженно думала я тогда, – не стоит у него, видите ли! А мне сиди тут и отвечай на одно и то же по сто раз!»

Долго ли, коротко ли, но все, в конце концов, заканчивается. Даже допросы у излишне занудных и туповатых следователей. Меня отпустили, и больше по этому делу не беспокоили. О том убийстве потом еще много чего писали, говорили по теленовостям и в «блогосфере», но постепенно все как-то забылось, и на первые полосы выползли всякие другие события. Но меня больше всего беспокоило то, что очередная ниточка, за которую я хотела потянуть, оказалась оборванной.

24. Рассказ Ивана

Остаток ночи и весь день Иван показывал мне мою будущую зону ответственности и проводил со мной разъяснительную беседу. Как он уже говорил, на маяке не было своей питьевой воды – ее приходилось привозить. Для технических и санитарно-гигиенических целей надлежало использовать дождевую, для чего наличествовали водосборные цистерны с хитрой системой улавливания дождя. Нагревание осуществлялось при помощи электричества, а сбор и очистка сточных вод происходили в полном соответствии с высокими экологическими стандартами. Собственная, питающаяся от атомных батарей, энергосеть маяка с напряжением в двести пятьдесят вольт, обеспечивала подключение почти любых электроприборов. Медицинская помощь, теоретически, могла быть предоставлена из блажащих мест, и в случае острой жизненной необходимости с базы должен прибыть вертолет.

– Дежурство, – назидательным тоном продолжил инструктировать Иван, – это единственная реальная работа смотрителя по маяку, извини за банальность. При выходе из строя лампы, поднимаешься наверх, в ламповый отсек, и меняешь на запасную, но сначала надо питание отключить. А вот зимой, когда штормит, нужно еще присматривать за территорией – чтобы не размыло. Если возникает опасность аварийной ситуации – то сразу же сообщать в Центр. Работенка необременительная, поэтому уж извини – без праздников и выходных. Маяк высотой семьдесят метров. А ежели считать с флюгером, так и все семьдесят два, но это – ладно. Говорят, он самый высокий в Южных морях, что неправда: в Сиднее недавно стометровый построили. А самый высокий в мире, кстати, в Японии – сто шесть метров, но сие к делу уже не относится. Еще немного истории. Официально маяк отмечен с девятьсот шестого года, но реально он гораздо старше. Например, линза Френеля на нем аж тыща восемьсот лохматого года выпуска. Маяк надстроили и перестроили в пятидесятых и ремонтировали в середине девяностых. Почему – непонятно. После того, как его зачем-то покрасили, стены из прочного железобетона начали облезать, и появились микротрещины, за ними тоже следи. Не то оттого, что стены перестали дышать, не то бетон оказался паршивый, короче – чтобы спасти башню, ее от самого чугунного основания и до верхнего балкона одели в стальной бандаж, а потом покрыли каким-то специальным составом. Лампа не шибко мощная, все дело в линзе. Стекло у маяка бесцветное, а период работы – секунда через пять. Если возникнут проблемы с маяком – сразу же сообщаешь в Центр… Кстати – они всё тебе там разобъяснят, пройдешь полный инструктаж по Скайпу, так что не пугайся. В свое время тут был домик смотрителя, но наступающее море его разрушило и сейчас только кусок фундамента можно разглядеть. Вон там, в зарослях еще видно. Потом, когда маяк надстраивали, то решили, что места тут все равно нет, а жилые помещения можно устроить в теле самой башни. В результате какой-то архитектор-новатор придумал, как уместить в железобетонной части маяка все жилые и технические помещения. И уместил! Вот с тех пор тут больше одного человека и не живет никогда, тут и одному-то тесно… Это что касается маяка, но есть еще работы по Проекту… Да, наверх, дальше верхнего балкончика снаружи не лазай, а то там перила хуевые.