— А посему положение брата Пинкни полно глубокой иронии. Если он…
Большой человек с жёлтым лицом, которое выглядело безжизненным и будто отлакированным, вдруг поднялся из глубины большого кожаного кресла, как из недр земных или из трясины, но не рывком, а мощным целенаправленным движением, словно его вытолкнула какая-то сила.
Блендинг Котсхилл пристально на него посмотрел. Рот на широком жёлтом лице, на которое падал солнечный свет, слегка дрогнул, но не издал ни звука. Казалось, человек хочет проверить, повинуются ли ему губы, прежде чем поручить сказать им то, что хотел сказать. И лишь потом сдавленным голосом произнёс:
— Он молился, — сказал он. — Сегодня он молился.
Блендинг Котсхилл вытаращил глаза.
— Чёрт возьми! — выдохнул он. — Вы же знаете, я человек легкомысленный, поэтому прошу прощения у вас как у духовного лица, но мне даже жаль, что он стал молиться. Надо ведь, чтобы хоть кто-то устоял против Фидлерсборо… и всей вселенной… до конца.
— Сегодня днём он помолился, — сказал брат Пинкни, — и когда я шёл сюда по улице, пять человек один за другим остановили меня за эти три квартала. И каждый меня спрашивал: «Ну как, твой парень ещё не спасовал?»
Брат Пинкни выжидательно помолчал, Блендинг Котсхилл уставился на свою потухшую трубку.
— Что мне было ответить? — спросил брат Пинкни.
— Почём я знаю? — Блендинг Котсхилл смотрел то на свою незажженную трубку, то на Пинкни.
— А я вот что сказал. Я сказал: «Господь даровал ему покой, который выше нашего понимания».
На минуту он погрузился в себя, глаза его заволоклись. Потом он наклонился и осторожно дотронулся до правого колена, обтянутого мятым и ещё влажным полотном.
— Поглядите, ещё не высохло. Когда он кончил молиться, он сел на пол, а я… я тогда сидел у него на койке, он положил голову мне на колени и заплакал, как ребёнок. Слёзы так и текли. Я думал, что они никогда не перестанут течь. Он промочил мне колени насквозь.
Он дёрнул за штанину. Посмотрел на неё с недоумением. Потом поднял глаза.
— Надо идти, — сказал он.
Подал руку Бредуэллу Толливеру, тот встал и пожал её. Всё это в полном молчании. Брат Пинкни обернулся и протянул руку Блендингу Котсхиллу, который тоже поднялся и её пожал. Он был уже у двери, когда Блендинг Котсхилл заговорил.
— Послушайте, я чересчур много болтаю, — сказал он, нервно вертя погасшую трубочку.
Брат Пинкни покачал головой:
— Нет, судья.
— Вы сами виноваты, — сказал Блендинг Котсхилл. — Мне ведь, кроме вас, не с кем поговорить, а когда я наконец до вас дорываюсь, мне не терпится выпустить пар.
Брат Пинкни, не выпуская ручку двери, снова ушёл в себя.
— О чём вы сейчас думаете? — всё ещё нервно спросил Блендинг Котсхилл.
Тот медленно поднял голову.
— Я подумал о том, — сказал он, — что если бы белый человек не пришёл к Красавчику Раунтри, чтобы с ним помолиться и Красавчик на него бы не плюнул, то сегодня Красавчик не обрёл бы покой, неподвластный нашему разумению.
— Ну и что, по-вашему, это значит? — спросил Блендинг Котсхилл.
Пинкни задумался.
— Не знаю.
Он отворил дверь, но задержался на пороге.
— Пойду домой. Помолюсь о том, чтобы Он просветил меня. На большую благодать — на мир в душе, недоступный разумению, надеяться не могу.
Он вышел, тихо притворив за собой дверь. Они слышали, как он ощупью бредёт по тёмной площадке.
Блендинг Котсхилл вернулся на своё место. Они молча посидели минут пять, потом он заёрзал в кресле.
— Ему надо отсюда уехать, — всё так же нервно сказал он.
— Что, грозят неприятности?
— Нет. Тут, пожалуй, нет. Может, ему как раз надо поехать туда, где они ему грозят. Он горлодёров не испугается. Он организовал тут Национальную Ассоциацию по просвещению цветных, и всё было тихо. Но когда начнётся переселение, они насчёт этой школы не будут молчать. Понадобятся ведь федеральные кредиты. — Он помолчал. — Но вообще смешно, что он здесь. Человек с его образованием и прочее. И с таким достоинством.
— Откуда он взялся?
— В том-то и дело. Я всё про него знаю, — сказал Блендинг Котсхилл. — Он рассказал мне сам. Родители его матери были рабами на хлопковой плантации в верховьях реки между Саванной и Мемфисом. Мать выросла на ферме возле Джексона, потом жила тут, в имении Броадса. Отец родом не то из Вирджинии, не то из Каролины, был помощником механика на речном буксире. Встретил мать, может, даже на ней женился. Так или иначе, но в плавании он с ней сошёлся и довольно быстро смылся навсегда. Она надрывалась, чтобы вырастить ребёнка, брала стирку, копила гроши. Сначала платила за его образование, потом он уехал и уже платил за своё образование сам. Образование настоящее. Стал священником и вернулся туда, откуда вышел. Я как-то спросил его — почему? Знаете, что он сказал?
— Нет.
— Сказал, что тут ему легче; когда он становится на колени, то стоит ему закрыть глаза — и он видит, как материнская рука бросает монету в разбитый кофейник на верхней полке. — Он выжидательно сделал паузу, не сводя глаз со своей трубочки. — Вот он и живёт здесь, служит господу и ждёт откровения. И покуда он в Фидлерсборо — это моя единственная интеллектуальная утеха. У меня есть дружки и по охоте и по рыбной ловле — и чёрные и белые. Но это совсем другое. У человека должно быть не только…
Бредуэлл Толливер встал. Он тяжело зашагал по кабинету. Поглядел на книги, расставленные по боковым стенкам от пола и до потолка, потом — в окно.
— Ну, а ты-то сейчас о чём думаешь? — спросил Блендинг Котсхилл.
Бред круто к нему обернулся.
— Мне нужен судебный протокол по делу Фидлера, — сказал он.
КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ
Глава двадцать четвёртая
В. Где вы были в субботу пятого октября тысяча девятьсот сорокового года во второй половине дня?
О. У себя в кабинете, в комнате, где работаю, читал.
В. В котором часу вы сошли вниз?
О. Около половины седьмого.
В. Откуда вы знаете, который был час?
О. Жена позвала меня в шесть часов. Крикнула из сада, что уже шесть часов.
В. Я спрашиваю не о том, что вам сказала жена, а что вы знаете сами. Сами вы знали, который был час?
О. Знал, что показывают мои часы, если вас это устраивает.
В. Ваша честь, можно указать свидетелю?..
Судья. Свидетель должен отвечать на вопросы без комментариев.
В. В котором часу вы спустились вниз?
О. Когда жена меня позвала, мне осталось дочитать несколько страниц, поэтому я пошёл не сразу. Я кончил книгу, несколько минут полежал на кровати, а потом…
В. Отвечайте на вопрос.
О. Я и стараюсь на него ответить.
В. Не понимаю, нам-то какое дело, валялись вы на кровати или нет…
Защитник. Ваша честь, я протестую. Протестую против такой ничем не оправданной травли свидетеля. Разрешите заметить, что обыкновенная грамотность могла бы придать этому допросу более достойный…
Бредуэлл Толливер сунул в книгу разрезной нож, чтобы потом найти это место, перевернул пожелтевшую машинописную страничку, положил тяжёлый том в чёрном переплёте на стол между «ремингтоном» и папкой, озаглавленной «В работе», выключил большую лампу дневного света на шарнирах и подошёл к окну. Далеко внизу в темноте возле ещё более тёмного бельведера тлел огонёк сигареты. В нескольких шагах от него вспыхнула спичка. Да, если сегодня вечером в нынешний год, год от Рождества Христова, они пойдут гулять к реке, вероятно, это будет попозже. Ему казалось, будто он сам ощупью бродит в речном тумане.
Он сел и уставился в чёрную книгу.
Однажды в апреле 1940 года — был час дня, воскресенье — Бредуэлл Толливер в синем халате из итальянского шёлка, подаренном женой на Рождество, сидел на застеклённой террасе, пристроенной к северной стене дома, и, положив вилку возле недоеденной вафли, глядел поверх расцветавших нарциссов на рыжую от глины реку.