Тетушка Заза с презрением прочитала эту болтовню, безразличная и к лести, и к поношению. Она получила богатое наследство от покойного Локруа, построила первый кинотеатр в Жакмеле, и я смотрел там «Фанфана-Тюльпана», «Матиаса Зандорфа», истории с Шарло и множество других фильмов.

Тогда в Жакмеле рассказывали, что она вложила деньги в кинотеатр в память об одном знаменитом актере, который был ее любовником в Париже, но потом оставил ее ради какой-то скандинавской кинозвезды. Добавляли, что этому актеру повезло, потому что, если бы он слишком усердствовал в своей страсти, он тоже погиб бы на какой-нибудь автостраде европейской. Большая красота влечет большие несчастья. Шептались также, что деньги, потраченные на строительство кинотеатра, имеют колдовское происхождение. Их якобы выкопала в своем саду несколькими годами ранее мать Изабеллы, вдова генерала Цезаря Рамоне; она извлекла на свет Божий несколько кувшинчиков, наполненных луидорами, а также драгоценную посуду.

Часто выезжая на природу, тетушка Заза отдыхала от жакмельских пересудов. Она владела небольшой фермой у Заколдованной горы на плато, нависавшем над морем. Она проводила там почти все субботы и воскресенья и никогда не отправлялась туда одна — во избежание разговоров о любовниках, якобы вытащенных из той же ямки, что и средства для кинотеатра. Она брала с собой либо подружку, либо мать.

В нашей семье обожествление Изабеллы Рамоне объяснялось не только ее физическим обаянием. Она заслуживала всяческих похвал своей деликатностью, добротой, простотой, щедростью к бедным. Она всегда была готова оказать услугу, отличалась предупредительностью и никогда ничего не требовала взамен. Ее не видели в дурном настроении, капризной, тщеславной, жеманной или экстравагантной, а ведь такие свойства очень часто портят характер красавиц. Она ничего не требовала от людей, «была не священным животным, пожирающим приносимые жертвы», а скорее «кинжалом, нежно вонзившимся в сердце», как выразился однажды приятель моего отца.

Для меня, любимого ее племянника, тетушка Заза была неотделима от кино, дарившего очарование всем вечерам моего отрочества. Экран оделял меня красивыми, чарующими воображение картинками. Часто она сама являлась в маленький зал, садилась рядом, и ее присутствие как бы расширяло рамки фильма. Я долго верил в то, что пучок света, посылающий на полотно экрана увлекательные искорки и волнующие грезы, исходит от ее тела. Но лет с пятнадцати я начал восхищаться теми качествами Зазы, которыми она обладала в действительной жизни.

Сидя в темноте рядом с нею, я уже не столь внимательно воспринимал экранные сказки, и вся моя кровь приливала к тому «кино», которое тоже потрясало мое существо, но совсем, совсем иначе. Заза невинно проводила рукой по моим волосам, затылку, голым ногам, не ведая, что ее нежность охватывает меня истомой с головы до пят. Я улавливал присутствие женщины, как некоторые животные улавливают приближение бури или землетрясения.

Я спал на раскладушке в комнате, смежной с тетушкиной. «Надо лечь пораньше», — сказала она в тот вечер, целомудренно целуя меня в лоб. Я долго не мог заснуть. Во мне поднималось предчувствие, притом настолько мощное, что, казалось, вот-вот лопнут жилы.

Когда утром мы верхом выезжали из города, было еще совсем темно. Я был юным королем, который в сопровождении иноземной принцессы, его кузины, скачет по своему королевству, погруженному в счастливый сон. Около двух часов обе наши лошади летели галопом в одинаковом ритме. Заза отлично держалась в седле. Она смеялась, волосы разметались по ветру, спина прямая, как будто она и в самом деле собиралась взлететь. Я ревновал ее к коню, чистокровному черно-рыжему скакуну, который будто понимал, что несет на себе звезду города. Приехав в горы, мы препоручили лошадей Лодрену, крестьянину, который присматривал за фермой и вел там кое-какое хозяйство.

— Я не думал, что вы приедете так рано, — сказал он.

— Мы скакали во весь опор, — ответила тетушка, как бы извиняясь.

— Оливье стал хорошим наездником, — поощрительно заметил Лодрен.

— Но на море ему надо быть осторожнее, — возразила тетушка. И тотчас предложила: — А не отправиться ли нам туда сразу же?

Через несколько минут мы двинулись по козьей тропе, которая, попетляв по кукурузным и бататовым полям, выходила к скопищу заостренных скал и камней, играющих цветными изломами, как спящие ящерицы. Через две сотни метров тропа вывела нас на пляж, покрытый белейшим и гладчайшим песком. Спускаясь, Изабелла опиралась на мое плечо. На ней был лишь купальник, и я не осмеливался глядеть на нее. На пляже она обогнала меня, устремившись к воде. В голове моей рождались бредовые картины, они крутились и раздирались, как банановые листья в ураган. Мне казалось, что я родился в жизненном ритме женщины, бежавшей передо мной. Изгибы ее тела создавали воспламеняющую гармонию жилок, желез, тканей, нервов, мускулов — всей ее плоти с безупречно лиричными округлостями. Я бежал за ней. Когда моих ног коснулась первая волна, она уже плыла вдалеке. Я устремился к ней. Когда я был в метре от нее, она внезапно повернулась и явно в шутку вскрикнула: «Акула! Оливье, нас приметила акула!» Мы быстренько поплыли обратно. Волна вытолкнула нас на пляж. Мы растянулись на песке, едва переводя дух, смеясь, не в силах произнести ни слова.

— Вода прелестна, правда? — наконец сказала она.

— Отличная вода, — ответил я.

— Ты рад, что приехал?

— Очень рад, тетя Иза.

— С ума сойти, как быстро ты вырос. Ты теперь выше меня.

— Ну, не думаю.

— Да, да, дорогой, давай поспорим.

Мы вскочили измерить рост. Она все-таки оказалась чуть выше меня. Ей было тогда тридцать два года, а мне — ровно половина от этого.

— Как проскочило время, Оливье?

—?..

— Я вспоминаю день твоего рождения, будто это было в прошлый четверг. Ты вышел на свет ножками вперед и, как говорится, в сорочке. Не прошло и пяти минут твоей жизни, как ты засмеялся, загукал. Я первой тебя укачивала и первой заметила, что глаза у тебя такие же зеленые, как мои. Ты не переставал улыбаться и гукать, шевелить ножками и ручками, приветствуя мир, в который вступил. «Назовем его Оливье», — предложила я Агнессе.

— А почему Оливье?

— Потому что когда-то это имя было символом мудрости и славы.

— У меня нет ни того, ни другого.

— Ты вполне разумен для твоего возраста, а слава придет.

— А имя «Изабелла» что символизирует?

— Цвет кофе с молоком, как и я сама. Изабеллой называют светло-коричневое платье или буланую лошадь.

— Это еще имя одной знаменитой королевы.

— Да, и про нее есть чудесная сказка. Жила-была австрийская королева Изабелла. Ее супруг хотел захватить один бельгийский город. Она поклялась не менять на себе белье, пока город не падет. Осада продолжалась три года. И потом именем королевы стали называть тот цвет, какой имело ее белье, когда клятву — и белье — можно было снять…

Солнце слепило. Вдали едва различались рыбацкие лодки. Небо и море сливались в единую белесую синь. Мы рассказывали друг другу забавные истории и то и дело прыскали со смеху. И непрестанно кидались в волны. Часов в одиннадцать отправились на ферму. Пришли вспотевшие, на губах соль, в глазах блеск. Пошли тропкой к ручью смыть соль. Усталость придавала походке Зазы некую томность, от которой у меня перехватывало дыхание.

Линия поясницы бесподобно переходила у нее к ягодицам, округлым и упругим, бедра и ноги походили на однородный сплав без единого изъяна. Холодный ручей умерил мой пыл. Мы вернулись в дом — бунгало, крытое соломой, где царил уютный полумрак. Всего две комнаты, окруженные просторной верандой. Первая служила для дневного пребывания, вторая — спальней. Я увидел одну-единственную кровать, старинную, невероятно высокую. Заза переодевалась, не обращая на меня никакого внимания. Меня бросило в дрожь, даже зубы постукивали. Сдавливало грудь, дышалось тяжело. Я отпрянул назад. Вскоре она вышла в шортах и цветной блузке. Она прямо-таки сияла и лучилась.