Ответить шофер не успел — из леса грянул залп, резанула длинная пулеметная очередь. Перекрывая стрельбу, разнеслось дружное раскатистое «ура!»

Над складом полыхнуло пламя: горели шпалы, облитые бензином и мазутом, горели доски и бревна.

Утром на Рысевщину первую, как всегда, приехали немцы из Узды, эсэсовцы с пленными из лагеря. Они ничего не знали о случившемся — ночью партизаны уничтожили телефонную линию.

Там, где вчера был склад пилолесоматериалов, лежал белесый пепел, чадно дымили огромные головешки. Среди них торчал сожженный «газон» с обгоревшими трупами полицаев — ни один из них не ушел живым. Нетронутым остался только большой щит с закопченной надписью: «Имущество Великой Германии. Не трогать! За хищение — расстрел!»

Рысевщина первая перестала существовать.

Партизанский помол

Отгуляли метели первой военной зимы, миновали стужи. Шумными ручьями сбежал с полей растаявший снег. Только кое-где по ельникам да заболоченным чащам проглядывали белые рыхлые островки.

С весны в окрестных лесах начали действовать новые группы патриотов. Объединял эти группы, создавал партизанские отряды Минский подпольный горком партии.

Николаю Романовичу прибавилось работы. Партизаны теперь наведывались к нему и ночью и днем. Чаще всего к Будникам заглядывали бойцы и командиры одного из самых молодых отрядов, который возглавлял капитан Красной Армии Николай Михайлович Никитин.

Как-то под вечер в кузницу зашли командир роты и комиссар никитинского отряда Муравьев. Третий партизан остался с подводой, в которую был запряжен вороной конь.

Костя вышел во двор, присел на старом, почерневшем остове от телеги: ему было поручено наблюдать за дорогой.

— Давай сюда, кузнечонок! — позвал мальчика боец, дежуривший возле подводы.

Костя подошел, внимательно посмотрел на партизана. Парень был ненамного старше его, светловолосый, улыбчивый. «Он воюет, а я вот караулю…» — с завистью подумал Костя. Настроение сразу испортилось, и мальчик буркнул, сам толком не зная зачем:

— Я дядя кузнеца. Двоюродный.

— А не врешь? — Светловолосый даже привстал с большого мельничного камня, на котором сидел. — Такой молодой — и, пожалуйста, дядя!

— По материнской линии, — усмехнулся Костя. — Кого хочешь спроси.

Парень понял, что его «обули в лапти», но не рассердился.

— А ты веселый хлопец, — сказал он. — Давай к нам в отряд!

— Я бы хоть сейчас, — вздохнул Костя. — Да не берут.

— Сочувствую, — тряхнул белокурым чубом партизан. — Только что тебе делать в отряде? Немца голыми руками за холку не возьмешь. Если бы оружие у тебя было…!

— Тогда примут? — Костя от волнения даже перешел на шепот.

— Конечно! Да куда же ты? Эй, подожди!

Но Костя уже бежал со всех ног к заводской конюшне.

Он вернулся в тот момент, когда партизаны и Николай Романович выходили из кузницы.

— Ты что? Где взял? — строго спросил кузнец, завидев сына.

Партизанские командиры были тоже озадачены: Костя стоял перед ними с двумя карабинами — по одному на каждом плече. И с цинковым ящиком патронов под мышкой.

— Товарищ комиссар! Возьмите меня в свой отряд! — В голосе Кости были мольба и упорство одновременно.

— В отряд? — удивленно переспросил Муравьев.

— Да! Оружие у меня свое. — Костя свободной рукой показал на карабины.

— Оружие хорошее. Только…

— Опять «мал, подрасти»? — с обидой перебил мальчик и отвел в сторону сразу заблестевшие, глаза.

— Нет, брат, совсем не в этом дело. И вовсе ты не мал, — серьезно сказал комиссар. — Ты нам здесь нужен. Мы для вас с отцом ответственное задание подготовили.

— Какое? — вырвалось у Кости.

— Отец расскажет, — улыбнулся Муравьев. — А за оружие, патроны спасибо.

— И от меня тоже, — подмигнул Косте молодой партизан.

— Костя, сынок, вставай! — Николай Романович тряс за плечи сына. — Время с якоря сниматься. Курс на мельницу.

— Так рано, папа? — спросил Костя, не в силах разлепить веки. — А рожь привезли?

— Мешки уже на нашем возу, — ответил кузнец. Мальчик вскочил с кровати и быстро оделся. Возле нагруженной с верхом подводы, в которую был запряжен Рыжий, стоял недавний Костин знакомый с белокурым чубом.

— Готовы? — встретил он выходящих из избы Николая Романовича и Костю.

— Отчаливаем, — бодро сказал Николай Романович.

— Если ничего не изменится, — партизан поправил шапку, сползающую на глаза, — я у вас буду завтра.

— Не изменится, — Костя хмуро взглянул на парня. — Разве только тебя за картошкой пошлют.

Партизан не обиделся и ответил очень спокойно:

— Прикажут — я за картошкой поеду. Война — это, как говорит комиссар, работа. И тяжелая, и опасная, и ответственная. Ты ведь с отцом зерно молоть по заданию комиссара везешь, верно?

— Верно, — буркнул Костя.

…На воротах мельницы надпись по-немецки и по-русски: «Закревщина. Пункт помола. Работает от комендатуры. Заказы принимаются только по разрешению властей».

Они подъехали к самым воротам. Навстречу вышел полицейский. Черная пилотка надвинута на самый лоб, мутные глаза смотрят недобро.

— Куда лезешь? Останови коня! Сегодня работаем на армию фюрера.

— А нам как же? — спросил кузнец.

— Населению завтра. Теперь заказов немного. Почти все на жерновах мелют. А вы где столько зерна взяли? — Он подозрительно оглядел подводу.

— Здесь и мое, и соседское, — объяснил кузнец.

— Документы есть?

— Как же, с собой, — Николай Романович сунул руку за пазуху и вынул бумажник. — Я человек известный, кузнец. Живу недалеко от гарнизона, заработки хорошие. Вот аусвайс, вот разрешение властей. Мне сам господин комендант Гудермарк благодарность за спасение лесопильного завода объявлял.

Полицейский проверил и возвратил документы.

— Все равно, — равнодушно сказал он, — сегодня не пропущу.

Наутро Николай Романович с сыном снова были у ворот мельницы. Они стояли вместе с теми, кто хотел смолоть мешок-другой ржи. Мимо по шоссе промчались машины с немцами в кузовах. К одной была прицеплена пушка.

— Куда это понесло окаянных спозаранку? — тихо спросил кто-то.

— Их не разберешь, — откликнулся старик в дохе. — Может, с облавой на партизан, а может, по деревням снова безобразить: молодых парней и девчат хватать, чтобы угнать в проклятую Германию.

Кузнец в разговор не вмешивался. Слушал, молчал. Потом закурил. Не успел как следует затянуться — в лесу раздались два взрыва и сразу затрещали пулеметы, грохнула, будто удар грома, пушка.

Стрельба вскоре утихла. Помольщики, собравшись в кучку, гадали, где был бой.

— Напротив Заболотья.

— Нет, левее, за Борками.

— Не скажи. Где те Борки! Это под Рысевщиной… Костя вздрогнул, осторожно взглянул на отца. Тот был внешне сдержан, спокоен, только бледность залила щеки. И Костя понял: бой шел рядом с их домом, а может быть…

Помол прошел спокойно. Только когда они выезжали из ворот, полицейский остановил подводу и приказал сбросить один мешок, якобы потому, что он был с меткой немецкой военной части. Две марки, которые дал Николай Романович, однако, убедили полицая, что он «ошибся». С жадностью схватив — деньги, пропустил их.

Едва они подъехали к высокому бору, из густой чащи вышел человек, огляделся — на дороге никого — и подбежал к возу. Это был светловолосый партизан.

— Ты? — не поверил своим глазам кузнец. — Тут, возле самого гарнизона? Что случилось?

— Потом, потом расскажу! Поворачивайте быстрее на боковую дорогу!

Когда зеленые ели плотной стеной отделили их от шоссе, молодой партизан рассказал о том, что с ним приключилось.

— Прибыл на Рысевщину за мукой, вас еще нет. Поговорил с хозяйкой и решил навстречу вам двинуть. Выехал на дорогу — а передо мной немецкая колонна. Что делать? Шарахнул во фрицев гранатами, сам с телеги — и в чащу!