Месть не являлась единственным мотивом Кромвеля для жестокости, с которой он примирялся в Вексфорде и Дрогеде, но он был определяющим, чего нельзя сказать после его отъезда в Шотландию в июне 1650 года.

Однако существует и сходство между поведением Кромвеля в Ирландии и Шотландии. В обеих странах он одержал важные победы, обезопасив новорожденную республику от внешних угроз, и вышел из войн, подняв свою военную репутацию выше, чем когда-либо. Результат, сказавшийся на Кромвеле-политике, был равно драматичным. Приобретенный им образ военного спасителя республики дал ему большую возможность влиять на дела в Англии, чем когда-либо ранее, и его победы придали ему уверенности для проведения реформации в Англии, вопреки консервативным инстинктам, которые оживились вслед за казнью короля, то есть намерению следовать по пути конституционной умеренности и согласия.

После захвата Дрогеды и Вексфорда войска Кромвеля не имели успеха. Оправдание «злобы» в Дрогеде, данное Кромвелем, использовалось при бомбардировке Хиросимы в 1945 году и после состояло в том, что «это направлено на то, чтобы предотвратить пролитие крови в будущем», внушая ужас другим гарнизонам и принуждая их сдаваться без боя[135]. Это случалось не всегда. По мере того, как армия Кромвеля продвигалась из Дублина на юг после захвата Дрогеды и Вексфорда, гарнизоны в Данкэнноне и Уотерфорде успешно выдерживали бой в ноябре и декабре. Его армия была опустошена дизентерией: «каждую ночь около десяти человек заболевают», — писал он 19 декабря и сам тоже «беспокоился о своем здоровье»[136]. Позже, весной, 27 апреля 1650 года, он потерял около 2000 солдат при попытке взять Клоунмел на юго-востоке Ирландии. Айртон назвал эго бедствие самым тяжелым «из всех когда-либо переносимых нами как в Англии, так и здесь»[137]. Несмотря на эти препятствия и потери, когда Кромвель уехал из Ирландии в мае 1650 года, он уже подавил остатки ирландского сопротивления. Однако это случилось не только благодаря его усилиям. Например, победа полковника Майкла Джойса в Рэзмайнесе 2 августа 1649 года до прибытия Кромвеля в Ирландию, заставила роялистского командующего в Ирландии Джеймса Батлера, графа Ормонда, отказаться от открытых боевых действий и перейти к партизанской войне, оставив лишь гарнизоны в городах, которые только и сопротивлялись Кромвелю. Подчиненные Кромвеля также внесли значительный вклад в достижение победы, особенно Роберт Бойль, лорд Брогхил, младший сын графа Корка, чьи англо-ирландские предки-протестанты подготовили почву для того, чтобы многие протестантские роялисты на юго-западе Ирландии помогли делу Кромвеля зимой 1649—50 гг. Кроме того, пагубные разногласия между противниками Кромвеля в Ирландии тоже способствовали их поражению. Тем не менее, именно Кромвель получил, когда вернулся в Англию, лавры героя на церемониях в Хаунслоу-Хит и в Гайд-Парке 1 июня 1650 года и официальную благодарность от Палаты Общин 4 июня.

«Теперь ирландцам стыдно, —

писал Марвел в поэтическом восхвалении, —

Увидеть себя покоренными за один год,

Так много может сделать человек,

Который и действует, и знает.

Они могут подтвердить наши лучшие похвалы о нем,

И несмотря на поражение признать,

Какой он хороший, какой справедливый,

И достоин высшего доверия;

И, однако, он правит не слишком жестоко,

А действует в рамках закона.

Он тот властитель,

Которому будут охотно подчиняться»[138].

Ирландский опыт Кромвеля не ограничился увеличением легенд о нем как непобедимом полководце и спасителе республики. Увиденное оказало большое влияние на его политическое развитие. Он вернулся из Ирландии более, чем когда-либо сознающим, как надо обустроить церковные дела в Англии. Он считал, что «вся структура управления» в Ирландии разрушилась и что «Ирландия была чистым листом бумаги» — страной, в которой можно произвести религиозное преобразование общества, как оно ему виделось. Здесь также была возможность исправить законы, чтобы осуществлять «правосудие среди этих бедных людей честно, не разорительно и исключительно для их пользы» и добиться социальной справедливости — защитить простых людей от «тирании и угнетения их лендлордами, сильными мира сего, и содействовать их праведной жизни»[139]. Но главной заботой Кромвеля, как можно было увидеть из его обхождения с ними, были не ирландцы. С чисто английским высокомерием он объявил ирландскому духовенству в январе 1650 года, что он прибыл в Ирландию «(промыслом божьим), чтобы поддержать и сохранить блеск и славу английских свобод в стране, где мы имеем несомненное право сделать это»[140]. Реформацию Ирландии Кромвель видел как «хороший пример даже для самой Англии», и, когда он вернулся в Англию, он с восторгом рассказывал Эдмонду Ладлоу о «своем намерении приложить все возможные усилия для совершения реформации духовенства и права» в Англии по типу проведенной в Ирландии[141] и пообещал Лилборну «впредь все свои силы и интересы, которые у него только были, положить на то, чтобы Англия наслаждалась настоящими плодами всех обещаний и заявлений армии»[142].

Пребывание Кромвеля в Шотландии в 1650–1651 гг. укрепило его радикальные взгляды. Главное отличие этих двух кампаний, где это касается Кромвеля, в его отношении к ирландцам и шотландцам. Он не сомневался в необходимости войны с шотландцами. В течение нескольких месяцев Палата Общин убеждала его вернуться из Ирландии для подготовки к встрече угрозы с Севера, которая стала реальной в апреле 1650 года, когда Карл Стюарт пришел к соглашению с шотландскими властями. В июне Карл прибыл в Шотландию, дав клятву верности Ковенанту, что угрожало вторжением шотландцев в Англию и началом третьей гражданской войны. Кромвель понимал: гораздо лучше вести войну «внутри другой страны, (чем в) нашей собственной»[143] и, когда Ферфакс отказался возглавить войско для превентивного удара по Шотландии, Кромвель 20 июня принял этот пост с Джоном Ламбертом и Карлом Флитвудом в качестве помощников. Все же существует небольшое основание для сомнений в его повторном заявлении, что «мы хотим и стремимся избежать крови» в Шотландии[144]. Во время первой гражданской войны он был вынужден бороться с религиозной нетерпимостью шотландцев, по признавал, что существовало «единство духа» религиозного протестанства у англичан и шотландцев. Во время второй гражданской войны он пресек вторжение шотландцев, но допускал, что некоторые шотландцы были против этого вторжения и являлись «христианами и людьми чести». Что удержало Кромвеля от карательной акции, подобной той, какую он предпринял в Дрогеде и Вексфорде, так это то, что у власти в Шотландии находились именно эти люди. Однако он приложил много усилий для пропаганды победной кампании, сулящей разгром шотландцев на поле боя. Поток широко растиражированных заявлений и писем мог дать надежду на уход шотландцев из вооруженной оппозиции, поскольку они разделяли с англичанами общее протестантское наследство. «Мы принимаем и готовы принять столько, сколько будет угодно Богу. Разве мы ваши враги, если не идем вашим путем? Что из того, что наша религия облечена в ту или иную форму?» — взывала Декларация армии из Ньюкасла в июле 1650 года словами, не многим отличными от слов декларации, посланной ирландскому духовенству шесть месяцев назад[145]. «Я умоляю вас из сострадания к Христу, подумайте: возможно, вы ошибаетесь» — с претензией на монопольное владение религиозной истиной взывал Кромвель к Шотландской Генеральной Ассамблее 3 августа 1650 года[146]. После того, как его армия пересекла границу Шотландии, он продолжал верить, что шотландцы были «людьми, чтущими имя Бога, хотя и обманутыми и — с этой точки зрения — предложили ли мы достаточно любви таким людям?»[147]. Даже после его громкой победы в Данбаре он продолжал кампанию завоевания сердец и умов шотландцев, используя теперь их поражение как доказательство божьего упрека, направленного им. «Последний полученный вами удар является следствием богохульных решений и управления», — сказал он коменданту Эдинбурга 12 сентября. «В душе мы, во имя Иисуса Христа, страстно желаем религиозной реформации в Шотландии»[148]. Он также принял участие в очных дебатах с шотландским пресвитерианскими богословами в Глазго и Эдинбурге. «Нас снова и снова отвергали, — писал он Айртону в сентябре, — однако мы все равно уверяли их, что любим их, как себя». Он продолжал надеяться, что пропагандистская кампания будет иметь успех[149].