— Вы либо лжец, либо параноик... Пойдемте в кабинет Дэвида, здесь негде поговорить. Вот сюда. — Мужчины протиснулись через толпу в большой гостиной, вышли в другой холл, и Эдвард Уайт открыл дверь кабинета Ингерсола. Заполненный книгами кабинет был отделан деревянными панелями, повсюду бросалась в глаза темно-коричневая кожа: кресла, столы, два дивана. — Я не верю вам ни на йоту, — сказал Уайт, закрывая дверь кабинета.

— Я ведь пришел сюда не для того, чтобы арестовать кого-нибудь, адвокат, я просто занимаюсь расследованием. Если не верите мне, то позвоните в госдепартамент. Уверен, вы знаете, кому нужно звонить.

— Вы бессердечный сукин сын! Подумайте о семье Дэвида!

— Я думаю об иностранных счетах и американском гражданине, который использовал свое влияние для отмывания денег наркомафии.

— Вы что, едины во всех лицах в этом очень подозрительном расследовании, мистер Хоторн? Полиция, судья и суд присяжных? Вы когда-нибудь задумывались над тем, как легко открыть «счет за рубежом» на любое понравившееся вам имя, предоставив всего лишь подпись?

— Нет, не задумывался, а вот у вас, очевидно, большой опыт в подобных делах.

— Да, конечно, потому что мне много раз приходилось иметь дело с подобными счетами, и у всех клиентов нашей фирмы были чертовски веские причины для открытия таких счетов.

— Я в этих делах не разбираюсь, — солгал Тайрел, — но если то, что вы говорите, — правда, нам просто нужно передать по факсу подпись Дэвида Ингерсола в Цюрих и Берн.

— Машинные факсимиле непригодны для спектрографического анализа. Удивлен, что вы этого не знаете.

— В этом деле вы эксперт, а не я. Но я скажу вам, в чем я эксперт, — я чрезвычайно наблюдателен. Я вижу, каак ваши клиенты разъезжают по городу в дорогих лимузинах, купаясь в лучах респектабельности, а вы тем временем продаете свое влияние уже новым покупателям. Но как только вы преступаете черту закона, появляюсь я, чтобы схватить вас за руку.

— Трудно представить, что в госдепартаменте говорят подобным языком, вы скорее похожи на полоумного мстителя из комиксов и выходите за всякие рамки. Думаю, мне надо последовать вашему совету и действительно позвонить...

— Не беспокойся, Эдвард, — Раздавшийся в кабинете голос удивил и Хоторна и Уайта. Внезапно кресло с высокой спинкой, стоявшее у стола, повернулось, и их взору предстал сидящий в нем пожилой мужчина: худощавый, довольно высокий, одетый с таким изяществом, что Тайрел поначалу вздрогнул от мысли, что в полумраке кабинета перед ним сидит ван Ностранд.

— Меня зовут Ричард Ингерсол, мистер Хоторн, я бывший член Верховного суда. Думаю, мне самому надо поговорить с мистером Хоторном, Эдвард, но только не в этом кабинете. Да и вообще не в этом доме.

— Я не понимаю вас, сэр, — изумился Уайт.

— Ты и не можешь понимать, дружище. Пожалуйста, помоги моей невестке и внуку заняться присутствующими... льстецами в лимузинах. Мы с мистером Хоторном проскользнем через кухню.

— Но, судья Ингерсол...

— Мой сын мертв, Эдвард, и его теперь не заботит, что напишут в разделе светской хроники «Вашингтон пост» о пришедших почтить его память близких и друзьях, многие из которых, как и все юристы, хотели бы заполучить теперь его клиентуру. — Старик выбрался из кресла. — Пойдемте, Хоторн, здесь вам никто ничего не скажет. А кроме того, прекрасный вечер для прогулки.

Изумленный Уайт открыл дверь кабинета и выпустил в холл старшего Ингерсола и Хоторна, которые через кухню вышли на огороженную лужайку, заканчивавшуюся освещенным плавательным бассейном. И только когда они подошли к бассейну, бывший судья заговорил:

— Зачем вы на самом деле приехали сюда, мистер Хоторн, и что вам известно?

— Вы же слышали, что я говорил компаньону вашего сына.

— Отмывание денег? Наркомафия? Прекратите, сэр, Дэвид на пушечный выстрел не подходил к таким делам. Однако ваше замечание по поводу счетов в Швейцарии не лишено смысла.

— Тогда позвольте спросить вас, судья Ингерсол, что известно вам?

— Это мрачная история с элементами триумфа и скорби — почти афинская трагедия, но без величия греческой драмы.

— Очень красноречиво, но мне это ничего не говорит.

— Вы как-то странно смотрите на меня, — заметил Ингерсол, разочарованный замечанием Тайрела. — Но это не просто удивление от того, что вы видите меня здесь. Это что-то другое, не так ли?

— Вы кое-кого напомнили мне.

— И я так подумал. Ваше незваное появление здесь было рассчитано на стратегию шока — вывести людей из равновесия и, может быть, даже ввергнуть в панику. Ваша реакция на мое появление подтвердила это.

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Наверняка знаете. Нильс ван Ностранд... мистер Нептун, если вам так угодно... Наше сходство потрясло вас: рост, фигура, возраст, манера одеваться... Вы знаете ван Ностранда и меньше всего ожидали встретить его в этом доме. Это мне многое подсказало.

— Думайте что хотите, но я удивлен, что вы признаете свое знакомство с Нептуном.

— О, это лишь часть длинной истории, — продолжил Ингерсол, входя через решетчатую арку в сад и направляясь к уединенной беседке, которую не было видно из дома. — Нильс несколько раз прилетал ко мне в Коста-дель-Соль, я, конечно, не знал, кто он такой, но мы подружились. Он казался мне одним из нас — стареющим бездельником, имеющим достаточно денег, чтобы летать на реактивном самолете с места на место в поисках всяких развлечений. Я даже направил его к своему личному портному в Лондон.

— А когда вы узнали, что он Нептун?

— Пять лет назад. Я начал подозревать, что с ним что-то нечисто: все эти внезапные появления и срочные исчезновения, редкие упоминания о семье и даже его благосостояние, источники которого казались сомнительными.

— Обычная история, не многие любят рассказывать о себе даже соседям.

— Конечно, но основные источники благосостояния, как правило, бывают известны. Человек что-то изобретает, удачно продает, вовремя создает банк или приобретает недвижимость — это и является отправными точками. Взять, к примеру, меня: до избрания в Верховный суд я был основателем и старшим компаньоном чрезвычайно доходной юридической фирмы с офисами в Вашингтоне и Нью-Йорке. Вполне мог бы обойтись без чести заседать в Верховном суде.

— Да, могли бы, — согласился Тайрел, вспоминая досье Дэвида Ингерсола, в котором имелись данные и об отце.

Единственным непонятным местом была истинная причина отставки судьи Ингерсола, и Хоторн внезапно понял, что он близок к разгадке этой тайны.

— Нептун, — сказал Ингерсол, как бы читая мысли Хоторна. Он сел на дальнюю белую скамейку с кованой спинкой. — Это часть моей истории, довольно неприглядная и без необходимости жестокая. Однажды вечером на веранде яхт-клуба, где мы любовались средиземноморской луной, всегда наблюдательный ван Ностранд заметил: «Вам что-то кажется странным во мне, господин судья, не так ли?» Тогда я ответил, что подозреваю его в гомосексуализме, но в этом не было для него ничего нового. С самой дьявольской улыбкой, какую мне приходилось видеть в жизни, он сказал: «Я тот человек, который погубил вашу карьеру и который теперь держит в руках будущее вашего сына. Я Нептун».

— Неужели прямо так и сказал?

— Я был потрясен, конечно, и спросил его, зачем он сообщает мне это на закате моих дней. Какое извращенное удовлетворение он испытывает от этого? Ведь мне шел уже восемьдесят первый год, и я не мог уже ни бороться с ним, ни тем более убить. Жена моя умерла, я остался один и каждый вечер, ложась в постель, задавался вопросом: проснусь ли утром? «Зачем, Нильс? — снова спросил я его. — Почему вы сделали это и почему только теперь говорите мне об этом?»

— Он ответил?

— Да, мистер Хоторн, он ответил. Поэтому я и вернулся... Моего сына убил не случайный бродяга-наркоман, его методически убивали люди, которые, говоря словами ван Ностранда, «держали в руках его будущее». Сейчас мне восемьдесят шесть, я и так слишком задержался на этом свете, чем постоянно привожу в недоумение своих врачей. Но скоро, в один прекрасный день, я не проснусь и не увижу солнце, и я готов к этому. Но я не хочу унести с собой в могилу тайну моей бесчестной жизни, которая в конечном итоге убила моего сына.