Она пробиралась сквозь густые заросли к павильону. Сад теперь выглядел значительно чище и ухоженнее, чем тогда, когда она впервые увидела его. Педро добросовестно ухаживал за доном Карлосом и совсем неплохо справлялся с обязанностями садовника. Что он делал на картофельном поле в тот раз, когда она увидела его впервые? Добывал себе пропитание? А может быть, выкапывал картофель Франциске для одного из ее необыкновенных блюд?

Лючия пошла в павильон, поскольку знала, что отец специально нанял пятнадцать слуг, которые должны были прислуживать за ужином; они были подробно проинструктированы о предстоящей работе.

Она с волнением приоткрыла дверь. Дон Карлос все так же лежал на полу. Лучи заходящего солнца падали в комнату, бросая причудливые отблески на большую вазу с бледно-красными розами, которую Лючия принесла из дома. Всю обстановку павильона составляли: столик, на котором стояла эта ваза, небольшой ящик, в котором хранились бинты и одеяла, на полу лежал коврик, а около больного стоял очень красивый стул, может быть, даже слишком красивый для этой небогатой обстановки.

Принести все эти вещи в павильон не составило для Лючии особого труда, поскольку ни сэр Джон, ни Кэтрин никогда не интересовались, где и какая мебель находится в многочисленных комнатах дома вице-губернатора. Она потихоньку перетаскивала в павильон то одно, то другое, стараясь сделать уютным убежище дона Карлоса.

Лючия присела на стул и стала смотреть на молодого мужчину, лежащего перед ней в беспамятстве. Почему-то ей всегда казалось, что она его прежде знала… И еще она хорошо помнила, какая энергия исходила от его портрета. Это не поддавалось никакому объяснению, как и то, что она испытывала, сидя в павильоне рядом с распростертым на импровизированном ложе доном Карлосом.

Внезапно, словно ощутив ее неотрывный взгляд, глаза больного медленно открылись, и у совершенно потрясенной Лючии чуть не остановилось дыхание.

— Где я? — Он произнес эти слова очень тихим голосом, но они были отчетливо слышны.

Лючия вскочила со стула и опустилась перед ним на колени.

— Вы в безопасности, — ответила она, — в полной безопасности.

Взгляд де Оланеты был пронизывающим, таким же, как у его двойника на портрете. Но видит ли он ее? Понимает ли дон Карлос, что с ним? Лючия представила, как трудно ему что-либо увидеть и понять, что происходит вокруг после столь длительного беспамятства.

Дон Карлос, как эхо, повторил вслед за ней:

— В безопасности?

Это было не утверждение, а вопрос, из чего следовало, что он пришел в сознание!

— В полной безопасности, — снова подтвердила Лючия. — Но сейчас вам лучше оставаться здесь, пока не окрепнете. Я уверена, утром вы почувствуете себя лучше.

Она осторожно провела ладонью по его прохладному лбу, на котором уже не было повязки. Похоже, дон Карлос успокоился и, облегченно прикрыв глаза, как ребенок, уткнул лицо в подушку.

Лючия чувствовала, как сильно бьется ее сердце. Через несколько минут она убедилась, что больной крепко заснул.

Пора было возвращаться назад. Она вышла из павильона и сразу увидела Педро, который шел с поля с полным ведром картофеля.

— Он приходил в себя, Педро, даже говорил со мной! — радостно воскликнула Лючия.

— Ему стало явно лучше, сеньорита, — согласился индеец.

— Да, лучше. Побудь около него, не покидай, пожалуйста, ни на минуту.

— Будьте спокойны, я не буду спускать с него глаз, можете мне верить.

— Благодарю тебя, Педро.

Она кинулась к дому, обеспокоенная, что отец или, еще хуже, Кэтрин заметят ее отсутствие. К счастью, они оба находились в своих комнатах, и Лючия начала потихоньку успокаиваться.

Как же тяжело ей было сидеть за ужином, вести учтивые разговоры с мужчинами то с одной, то с другой стороны, зная, что сегодня уже ни за что не удастся выбраться к дону Карлосу. Ведь ей предстояла поездка с сестрой и отцом в Ларреа-Манисьон на бал победы.

Покинув балкон в доме Хуана Ларреа после триумфального въезда «освободителя», она обратила внимание, что в городе началась подготовка к предстоящему вечеру. После ужина перед домом Каннингхэмов уже собралась целая вереница экипажей для желающих прокатиться по булыжным мостовым, ярко освещенным праздничными факелами.

Перед домом Ларреа-Манисьон стояло много индейцев в ливреях и коротких, до колен штанах. Их униформа была совершенно непривычна для англичан, так как они обычно видели местных крестьян в простой одежде и, как правило, босыми.

Все комнаты в доме были ярко освещены, из окон раздавалась громкая музыка. Посреди большого двора, в окружении цветов, стоял большой каменный фонтан, где мраморные купидоны изливали журчащие струи воды.

Следуя за отцом и Кэтрин, Лючия в пестрой толпе приглашенных поднялась на второй этаж по широкой каменной лестнице.

Все молодые леди были одеты так, словно только что покинули Лондон. Оголенные плечи говорили о том, что последняя парижская мода не обошла стороной местных модниц. Покрой платьев непременно подчеркивал грудь, а украшения были из кружев, цветов, перьев, серебряной или золотой вышивки. Самыми модными считались платья с большим декольте.

Пожилые дамы выглядели весьма величественно в плотно облегающих парчовых платьях, а обильно напудренные парики делали их похожими на страшноватых привидений, восставших из глубины веков.

Подавляющее большинство молодых людей под влиянием моды, принесенной в Англию королем Георгом IV, когда он был еще принцем-регентом, выступали в облегающих панталонах и отполированных до зеркального блеска ботинках. Мужчины с бакенбардами и прическами в популярном стиле «открытый всем ветрам» смахивали на денди, которые только что вышли из элитарного клуба на Сент-Джеймс-стрит.

После церемонии встречи Боливара Лючия уже успела рассмотреть зал, в котором должен был состояться бал. Он представлял собой громадное помещение с высокими решетчатыми окнами и бронзовыми канделябрами с множеством свечей, которые ожидали, когда их зажгут. Пол был отполирован до блеска, а в самом конце зала виднелся натянутый шелковый полог цвета республиканского триколора, под которым, как догадывалась Лючия, должен был стоять генерал Боливар, пока будут представлять гостей.

Поднявшись в зал, она выглянула из-за спины отца и поняла, что генерал уже здесь. Сейчас он не был похож на того Боливара, который въезжал в Кито в простом армейском кителе. Одетый в красный парадный мундир, расшитый золотом, с тремя звездами на эполетах, генерал выглядел совершенно иначе, торжественнее.

Он стоял на помосте, и Лючия обратила внимание, что его блестящие черные сапоги были на довольно высоких каблуках, видимо, Боливару хотелось выглядеть хотя бы немного выше ростом. Ожидая представления, Лючия подумала, что, кажется, понимает, почему так много женщин страстно искали знакомства с Боливаром.

Он не был в общепринятом смысле красавцем мужчиной, но обладал необыкновенным обаянием. Его глубоко посаженные глаза антрацитового цвета были властными и дерзкими, а перед белозубой обезоруживающей улыбкой Боливара не могли устоять ни молодые девушки, ни стареющие матроны. Кроме того, его манеры, галантность в общении с дамами и, конечно, каскад слухов и намеков на его любовные похождения подливали масла в огонь. Похоже, что все эти сплетни и пересуды были нужны Боливару как воздух, он просто не мог обойтись без ореола славы не только великого военачальника, но и любимца женщин.

Трудно было поверить, что во время последней военной кампании Боливару хватало времени и на Фанни, и на Изабель, и на Аниту, и на Бернальдину, и на… Но слухи! О! Слухи страшнее войны, их было вполне достаточно, чтобы он снискал такую известность.

«Если даже я слышала про него все эти вещи, то сколько, должно быть, знает Кэтрин!» — пробормотала про себя Лючия. Недаром, как только речь заходила о генерале, ее сестру охватывала нервная дрожь. В последние две недели она не находила никакой другой темы для разговора, и сейчас, когда отец представил ее Боливару, Кэтрин продемонстрировала все свое обаяние.