Магнолия никогда не спрашивала Гайлорда, куда он идет. Но взгляд, который она бросила на него, был на этот раз так выразителен, что он счел необходимым как-нибудь ответить на ее безмолвный вопрос:

— Потерпи немного, дорогая! Я нашел выход.

— Какой, Гай?

— Есть один человек, которому я не раз оказывал услуги. Она должна помочь мне.

Он думал вслух.

— Она?

— Не все ли равно?

— Она, Гай?

— Разве я сказал «она»? Но все равно! Я попытаюсь.

Он вышел.

За эти годы Магнолия привыкла никогда не спрашивать, откуда у Гая появляются деньги, и никогда не жаловаться на отсутствие их. Они часто обсуждали вместе вопрос о том, где бы им достать несколько долларов. Они часто брали в долг и часто давали в долг. Все это было в порядке вещей. Все это вполне соответствовало веселой, беспечной, беззаботной жизни одним днем, которую они вели в Чикаго. Но жизнь эта изменилась. Изменился и Чикаго. Собственно говоря, от прежнего Чикаго не осталось и следа. На его месте появился другой — холодный, строгий, чинный город.

Конечно, Магнолия вполне освоилась с денежными кризисами. Но все же она была достаточно умна, чтобы понять, что на этот раз это был не кризис, а, действительно, катастрофа.

«Надо выпутаться!» — сказал Гай. Но как? Выхода, по-видимому, не было. Люди, у которых он мог прежде взять взаймы, находились теперь в таком же плачевном положении, как и он. Источники их существования иссякли. Все игорные дома были закрыты. «Есть один человек, которому я не раз оказывал услуги когда-то. Она должна помочь мне...» Страшное подозрение мелькнуло у Магнолии. Оно было до такой степени ужасно и неприглядно, что она попыталась отогнать его. Но подозрение это уже не желало уходить. Магнолии казалось, что она видит недобрый оскал чьего-то рта, нашептывающего отвратительные вещи.

Она снова взялась за шитье, стараясь сосредоточить свои мысли на Ким. Девочка уже спит. В большом монастыре на Уобиаш-стрит царит холодное безмолвие. Французский язык, рукоделие, хорошие манеры, рисование, белые монашеские платки, синие платья, длинные темные коридоры, бледные лица, желтые восковые свечи, статуи святых, по ночам превращающиеся в фавнов... Вдруг раздается какой-то стук. То один из святых уронил свои четки на холодный блестящий пол... И это вовсе не четки... Это якорь «Цветка Хлопка».

Магнолия проснулась. Ее разбудили ножницы, соскользнувшие на пол с колен. Лицо ее было заплакано. Она выпрямилась, вздрогнула и снова взялась за шитье. Должно быть, уже поздно. Магнолия привыкла бодрствовать до двенадцати, до часу, до двух. Но сейчас, конечно, еще позже (ее золотых часиков, которые обычно лежали на комоде, давно уже нет). Об этом говорили ей густой мрак за окном, тишина комнаты, зловещее молчание грязных стен. Дешевенькие часы, стоявшие на полке, остановились. Стрелки на них показывали двадцать минут третьего. Нет, двадцать одну минуту третьего. Она сама не знала, зачем ей понадобилась такая точность.

Перед самым рассветом пришел Равенель. За окном уже стало слегка сереть. Магнолия не узнала его легкой походки. Он стал зажигать лампу. Но еще прежде, чем свет ее упал на его лицо, Магнолия скорее угадала, чем увидела непривычное для нее выражение его глаз. Впервые за их совместную жизнь Гайлорд Равенель был пьян.

Магнолия села в кровати, взяла платок, лежавший у нее в ногах, и зябким движением набросила его на плечи. Равенель держал себя с большим достоинством, даже чуть-чуть торжественно. Он слегка покачивался, взгляд его был мутен.

— Выпутался! — сказал он, как бы продолжая разговор, начатый в девять часов вечера. Он аккуратно поставил в угол тросточку с набалдашником из слоновой кости, скинул пальто, сюртук, не забыл снять шляпу. Это показалось Магнолии просто диким, тем более что обычно он раздевался и одевался в высшей степени тщательно. Слегка покачиваясь, он вынул из кармана туго набитый бумажник и бросил его на кровать. Рука его немного дрожала.

— Сосчитай! — сказал он резко. — Десять бумажек по сто долларов каждая и еще десять бумажек по сто долларов каждая. Итого двадцать. Всякий, кто скажет, что я ошибаюсь, — лжец. Две тысячи долларов. Не б... будете ли вы так добры сосчитать их, миссис Равенель? Надеюсь, — у него был важный и вполне деловой тон, — надеюсь, я сосчитал п... правильно.

Кутаясь в платок, Магнолия Равенель смотрела, словно зачарованная, на маленький кожаный бумажник. Но все-таки она не дотронулась до него.

— Две тысячи долларов? — спросила она.

— Н... надеюсь, я сосчит...тал п-правильно...

Речь Гайлорда становилась все менее внятной.

— Откуда они у тебя, Гай?

— Не все ли равно? Я выпутался!

С некоторым усилием Гайлорд расстегнул жилет. Он безостановочно зевал. У него был вид человека, который тяжким трудом заработал право на отдых.

Магнолия пристально смотрела на мужа. Лицо ее напоминало в эту минуту рисунок, сделанный тушью: белые щеки, громадные глаза, черные волосы.

— Ты взял эти деньги у Хетти Чилсон?

Гай не снял, а сорвал с себя воротничок. У него был оскорбленный вид. Не рассерженный, а именно оскорбленный.

— Как ты можешь говорить такие вещи, Магнолия! У милой старой Хетти я взял только одну тысячу. Ни цента больше. Потом я пошел к Шиди и выиграл тысячу. Мне адски повезло. Ведь там рулетка! Я не спец... ц... циалист по этой части. Не л... люблю рулетку. Др...ругое дело фараон! Ар...ристократическая игра! Т...тысячу у Хетти... другую на рулетке... выиграл... Т...тысячу... Тыс...

Он упал на кровать.

Заснул Гай сразу, тяжелым, глубоким сном. Его изящная голова лежала на самом краю подушки. Став на колени, Магнолия попробовала устроить его удобнее. После некоторых усилий это удалось. Она укрыла его одеялом. Потом снова закуталась в платок и словно застыла, пристально глядя на туго набитый бумажник. Взошло солнце. В комнату медленно вползла серая мгла рассвета. Нужно было потушить лампу. Магнолия встала. Взяла в руки бумажник. Перед тем как выключить газ, она старательно отсчитала десять бумажек по сто долларов. Тысяча долларов. Она прикасалась к ним очень осторожно, немного брезгливо. Легкая гримаса отвращения искривила ее рот. Отсчитанную тысячу она положила на комод. Бумажник с оставшимися деньгами сунула под подушку. Равенель не пошевелился. Погасив Лампу, Магнолия вернулась к кровати и надела стоявшие рядом с ней туфли. Потом вынула из комода чистую белую блузку, а с вешалки, покрытой белой простыней, сняла юбку и жакетик. Она согрела воду, вымылась, причесалась, оделась, положила шляпу на комод, потом уселась в единственное более или менее удобное кресло — грязное, продавленное кресло, красная бархатная обивка которого говорила о лучших временах — и стала ждать. Ей даже удалось немного вздремнуть. Безжалостный утренний свет падал ей прямо в лицо. Магнолия проснулась около полудня. День был пасмурный и слегка туманный, как, впрочем, почти всегда в Чикаго. Она внимательно посмотрела на Гайлорда. Тот все еще спал. Он казался таким юным, беспомощным, невинным, жалким. Магнолия снова сварила кофе и большими, жадными глотками выпила его. Поставив на место чашку, она надела жакетик и шляпу, положила в сумочку тысячу долларов и посмотрела в зеркало.

— Как плохо я выгляжу, — подумала она равнодушно.

Неопрятная хозяйка, стоявшая у подъезда, вытряхивала половики прямо на улицу, как будто считая своим долгом внести личную лепту в уличную грязь Чикаго.

— Что заставило вас подняться в такую рань, миссис Равенель? Дело или безделье?

Собственная шутка показалась ей, очевидно, очень удачною.

— Дело, — ответила Магнолия.

Глава семнадцатая

Красный кирпичный дом, охраняемый каменными львами, показался Магнолии зловещим. Тяжелой пеленой нависла над ним привычная мгла Чикаго. Ступени подъезда казались осевшими. Даже у львов был какой-то жалкий вид. Освещенное бледными лучами солнца, преломлявшимися в густом тумане, здание это производило впечатление рябой, морщинистой, злой колдуньи, сидящей на корточках посреди рыночной площади и вспоминающей о лучших днях.