— Можно будет посмотреть. Возможно завтра утром, если сможем позволить себе потратить несколько часов.

На следующее утро видим людей идущих к лодкам цепочкой по пояс в воде и с тюками на головах. Мы подходим к ним.

— Куда вы направляетесь? — Спрашивает Лиззи женщин. Они отвечают жестами, указывая на туманный силуэт Танзании на западе. Через несколько минут беседы и жестов Лиззи объясняет — Эта лодка, что-то вроде парома, перевозит людей с острова на берег. Но я не поняла название места, куда они идут и вернутся ли до вечера.

Другая парусная лодка полна мужчин и отправляется на рыбную ловлю.

— Можно с вами? — спрашиваю одного из высунувшихся из за борта. Они смотрят на нас молча, возможно не поняли вопроса, но утвердительно кивают головами. И мы, почти не подумав как следует, оказываемся на борту с ними, оставив тендер на якоре на рифе, как и лодку, в надежде найти их на том же месте по возвращении.

Выходим в море. Нас на борту двадцать семь человек. Шкипера зовут Масуд и, так как он единственный, кто носит футболку, его легко узнать, когда он стоя на корме управляется с румпелем. Его футболка выделяется в толпе голых торсов, чёрных голов и курчавых волос.

Лодка бежит среди рифов курсом на север, парус надут пузырём, словно спинакер. Человек на носу пристально вглядывается в мутные валы и иногда выкрикивает предупреждения, в результате которых Масуд меняет курс и каждый раз мы проходим рядом с вершинами кораллов, которые появляются в последний момент.

— Ты понимаешь, что если мы налетим на один из них, то пойдем на дно в течении двух минут?

— Надеюсь они знают что делают. — говорит Лиззи, проявляя необычное спокойствие.

На этой лодке нет спасательных жилетов, нет спасательных плотов и радио, чтобы вызвать помощь. Но даже если бы и было радио, в этой зоне нет никого, кто мог бы принять наш sos.

Действительно, человеческая жизнь мало стоит в этих краях. В случае крушения наиболее удачливые смогли бы продержаться несколько десятков часов на обломках, увлекаемые на юг субэкваториальным течением, но потом всё равно всем наступил бы конец.

Через час посреди моря появляется одинокая белая песчаная коса. Мы поворачиваем на ветер, мужчины подбирают парус и лодка накреняется, дрожит и вибрирует от нагрузки. Все бросаются на наветренный борт, переходим и мы, чтобы помочь откренивать, и лодка, после недолгих колебаний, выпрямляется и начинает подниматься на ветер.

Ещё десять минут, последний выкрик, парус падает на палубу, якорь уходит в воду и начинается ритуал рыбной ловли.

Мужчины разделяются на две группы. Половина заходит в воду по шею и растягивает длинную сеть, которую держат поднятой за один край, словно демонстранты несущие транспарант. Другие же превращаются в загонщиков. Приближаясь вплавь они хлопают по воде ладонями и кричат, чтобы напугать рыбу и направить её в сторону сети. Это долгий и медленный процесс. Мы не поняли всех тонкостей, но длится он несколько часов.

Солнце поднимается всё выше и сеть медленно приближается к рифу преодолевая сопротивление воды и постоянно цепляясь за кораллы на дне. Рыбаки работают босиком, не боясь наступить на морских ежей, мурен и рыб бабочек, у которых такие ядовитые шипы, которые могут парализовать конечность на несколько дней. Мы вдвоём снимаем по очереди фотоаппаратами и телекамерами.

К полудню в прилив вода поднялась и песчаная коса исчезла. Я тоже спускаюсь в воду и становлюсь тянуть сеть рядом в парнишкой, который смотрит на меня с недоумением. Но через несколько минут усердных усилий жестокая боль в ноге почти парализует меня: я наступил на морского ежа, одного из тех, с длинными иглами, что даже мои резиновые сандалии не сумели защитить от них. Возвращаясь на лодку вплавь я думаю про себя: «Да по сравнению с ними, мы просто неженки.»

— И долго они ещё будут работать сегодня?

— Думаю ещё прилично. Если бы у нас была хотя бы вода.

Рыбаки, так же как и мы, с утра не притрагивались не к пище не к воде, но, в отличии от нас, кажется они этого не ощущают — кричат, суетятся, хлопают по воде, и возбуждение нарастает по мере того, как сужается кольцо.

В какой то момент один старик оставляет сеть и возвращается к лодке, где остались только мы. Добравшись он совсем обессилел и не может даже влезть на борт. Он так и остаётся держась за планширь с гримасой страдания на лице и медленно соскальзывает в воду. На его бритой голове выделяются кости черепа и мутные безразличные глаза.

— Карло, нужно помочь ему.

— Подожди, я снимаю завершение.

— Да он умрёт! Бросай съёмку! — Кричит Лиззи.

Нужно поднять его взяв под руки и перетащить через борт. Бедолага оказывается лёгким, словно пустая коробка. У него закоченели ноги, и как только мы его отпускаем, он падает на дно лодки.

— Интересно, сколько ему лет?

— По моему не больше сорока.

— Если бы у нас была вода или что-нибудь дать ему поесть.

Неподвижный на грязном дне с закрытыми глазами, тяжело дыша, так что ходят ходуном проступающие рёбра, этот человек представляет собой символ этого мира и законов, которые мы никак не можем понять. Здесь жизнь это борьба в которой люди участвуют пока в состоянии делать это. Когда же они слабеют или стареют, то отступаются, сдаются и умирают. Как рыбы в сети, которые постепенно перестают трепыхаться во всё более тесном круге, который рыбаки подтягивают к борту. Масса созданий всевозможных размеров вываливается на дно лодки, рядом со стариком, который начинает приходить в себя.

Половина рыбы даже не съедобна. У сети нет глаз и вместе с carangide, aguglie e ricciole в неё попадают рыбы ангелы, рыбы шары, морские змеи, медузы, малосъедобные, а некоторые просто ядовитые. И все эти цветные украшения кораллового рифа приносятся в жертву напрасно.

Последние рыбаки добираются до лодки вплавь и мы отправляемся в обратный путь.

Бесконечные смены галсов, встречный ветер, встречное течение, перегруженная лодка, безмолвный экипаж. Светит солнце, но мы коченеем от брызг и ветра. Лица у всех хмурые и меня преследует неприятное ощущение, что мы здесь лишние. Ведь за весь день мы вряд ли обменялись более чем сотней слов. Наши обоюдные старания не сумели преодолеть языковой барьер. Возвращаемся когда солнце уже садится в море и в самый последний момент, когда мы уже сходим на берег, Масуд порывшись в куче без слов протягивает Лиззи самую большую рыбу.

— Asante sana, спасибо — По крайней мере это мы знаем как сказать.

Думаю о старике. Достанет ли у него сил, чтобы завтра начать всё сначала, и ещё о том, что эти люди, у которых нет ничего, сделали подарок нам, у которых есть всё.

На следующий день, прежде чем поднять паруса, мы относим маску для подводного плавания в подарок Масуду и флакон витаминов для старика. Может это чем то ему поможет.

21. Браконьеры

Я чувствую запах деревьев, слабый запах мускуса и мокрой земли которые ветер доносит до нас. Как здорово снова увидеть землю после долгого времени! Как хочется ступить на берег!

В действительности землю мы видели часто в течении последних двадцати дней плавания когда шли вдоль побережья Африки. Но это были недосягаемые берега: силуэты гор теряющиеся в дымке или острова трамбуемые мощным прибоем. Нашим миром в течении двадцати дней были лишь хаос огромных волн, грозы, ливни и лишь одна мысль: держаться, продолжать идти пока не дойдём до мыса Дельгадо, северного мыса Мозамбика. После Дельгадо африканское побережье поворачивает на юг, течение меняется и, самое главное, появляется множество больших бухт, где можно остановиться и укрыться при плохой погоде.

И вот наконец мы стоим. Мыс Дельгадо позади и «Barca Pulita» качается на якоре в нескольких сотнях метров от острова. Я умираю от желания сойти на берег. Это будет первая земля Мозамбика на которую мы ступим ногой.

Остров кажется необитаемым. Оно и лучше. У нас нет никакой информации о этой территории, потому что никто не заходил сюда на яхте, а если и заходил, то не подумал рассказать о том что видел. Мы знаем лишь, что Мозамбик выходит их хаоса многолетней войны, что это самая бедная страна Африки и что кто-то предупреждал нас быть здесь поосторожнее. Поэтому лучше если остров окажется необитаемым. Это значит что мы увидим здесь лишь природу, рыб и моллюсков.