Вы только не подумайте, что он обабился или, как сказал бы любой ковбой, что «она взбила из него сто фунтов масла» — что вы! — не прошло и одного дня, как он, не моргнув глазом, ухлопал какого-то молодчика перед конюшней на постоялом дворе — тот то ли не знал, что перед ним Бешеный Билл, то ли наоборот — хотел прославиться от Вайоминга до Нью-Йорка, только Билл оказался всё равно быстрее, хоть и славы ему этот лишний покойник все едино не добавил; нет, я говорю о том, что появилась в нём какая-то трогательная незащищенность, исчезло то извечное напряжение, что сопровождало каждый его шаг по этой земле, и, может быть, поэтому он показался мне каким-то другим, совсем не таким Биллом, какого я знал по Канзасу и о котором сейчас столько понаписано.

Естественно, я не стал докучать ему расспросами о том, было у него что-то с Кэролайн или не было — не знаю этого по сей день и, скорее всего уже не узнаю никогда. Но если из области достоверного воспарить в сферы предполагаемого, то зная Кэролайн, можно прийти к выводу, что романтическое приключение с Биллом если и впрямь имело место — то только в недрах её больного воображения. С высоты моего возраста и опыта я отчётливо вижу Кэролайн и ясно понимаю, что выйти замуж было её самой заветной мечтой и, вследствие этого (как оно часто бывает), мечтой несбывшейся. Оттого-то она и впадала то в смех, то в слезы, а мне приходилось выслушивать её бесконечные россказни о бесчисленных ухажерах от несчастного Фрэнка до Бешеного Билла. Сейчас мне уже начинает казаться, что даже и Затейник никогда не предлагал ей ни руки, ни сердца, ни чего другого; а так, на беду свою зашел поболтать о том-о сём, неловко пошутил, а здоровье хлипкое, вот и очутился в покойниках раньше, чем успел понять, что с любовью не шутят. Впрочем, как утверждал один мой темнокожий приятель, каждый находит себе смерть но душе — не в том смысле, что какая больше нравится, а в том, что при всём богатстве, выбора-то у нас и нет: смерть у каждого своя, какая душа — такая и смерть.

Ну, да Бог с ним, с Затейником, а нот что касается Кэролайн, то крушение надежд ранней юности, конечно же, не могло не сказаться на её душевном равновесии. С возрастом пропасть между мечтами и действительностью только усугубилась — увы, все мы стареем, а Кэролайн на ту пору стукнуло ни много ни мало, а, дай Бог памяти, сорок четыре; замуж она так и не вышла, хотя и прилагала к тому все усилия — и так с того достопамятного дня пятьдесят второго года, когда пьяные Шайены, порезав мужчин каравана, побрезговали её девичьими достоинствами. Отдавая ей должное, нужно сказать, что сохранилась она прекрасно. В волосах — ни серебряной нити, на лбу — ни морщинки, ну разве что крупные черты лица обозначились резче обычного. Да если бы не отсутствие передних зубов да не это багровое ухо, вам бы и в голову не пришло, что ей за сорок! И вот, казалось бы: держи рот на замке, ухо как-нибудь да заживет, а нет — так и чёрт с ним! — можно и платочком прикрыть; а там, глядишь, кто-нибудь и клюнет — и не такие замуж выскакивали, но… если верно говорят, что браки заключаются на небесах, то небеса, видно, попросту позабыли о Кэролайн! Да-да, как это ни печально, но времени на решение матримониальных проблем у моей сестры больше не было…

Несмотря на бравый вид, исподволь, исподтишка и незаметно к сорока четырем годам сестру мою Кэролайн источила самая настоящая старость. Я не оговорился: то была именно старость, но старость не снаружи, а внутри, и насколько она пощадила её обличье, настолько же не пощадила её ум. Бедолашная Кэролайн тронулась рассудком. Разум её угас. Последней свечой, догорающей в кромешной тьме её сознания, оставалась её несбывшаяся мечта.

Окончательно я это понял, когда после встречи с Хикоком вернулся в гостиницу, где мы с Кэролайн снимали комнаты, и решил поставить её перед фактом его женитьбы — лучший способ прекратить дамскую истерику — это отвесить даме оплеуху.

— Слыхала новость? — говорю я как можно беспечнее, рассматривая потолок, а сам краешком глаза, конечно, наблюдаю за ней. — Бешеный Билл-то, — говорю, — однако жениться собрался!

Кэролайн как раз готовилась отойти ко сну. Откинув покрывало, она сидела на кровати и сосредоточенно наводила педикюр — складным ножом чесала себе пятку правой ноги. При моих словах нож слегка помедлил, затем задвигался вдвое быстрее.

— И вовсе не на Джейн Баламутке, — добавляю ещё более беспечно, а глаз мой сам начинает коситься на этот ножичек.

Кэролайн заканчивает процедуру, спокойно складывает ножичек, подымает голову и гордо выпрямляется — ни дать ни взять — королева английская: «А я знаю, — говорит, — потому как НА САМОМ ДЕЛЕ он женится на мне!»

Тут я и сел. Тут я и понял, что НА САМОМ ДЕЛЕ её место не здесь, а в психушке.

Само собой, в первую попавшуюся я её не потащил, так как в Шайенне их не было, а надо бы, ох, как надо! — ибо стоило мне обмолвиться о Билловой свадьбе, как ни о чём другом ни говорить ни думать Кэролайн уже больше не могла. Проходит день, второй, третий, а она всё талдычит о своём замужестве — у меня мурашки по коже так и бегают: ну, что делать? Пришлось запереть её в номере, чтоб не шастала по городу и не позорила перед людьми, знакомство с которыми должно было споспешествовать моим дальнейшим начинаниям. В отместку Кэролайн ободрала в комнате все занавески, обмоталась ими, как огородное пугало, а ещё на голову нацепила, хренова невеста, фата, говорит, ей будет. Как же! И вот в таком виде она стала кружить по комнате, даже и не пытаясь ни выломать дверь, ни сигануть в окно, что само по себе уже свидетельствовало о её душевном нездоровье куда больше, чем любой медицинский консилиум. Впрочем, медицине я никогда особо не доверял: ну как, скажите, ей объяснишь, что нет и не было в мире силы, что заставила бы здоровую Кэролайн просидеть на одном месте целый день, тем более — в четырёх стенах, тем более — взаперти? А тут ведь не день и не два, а, почитай, без малого неделю! Да от такой жизни и нормальный с ума сойдет, чего уж говорить о больных! Так что, не мудрствуя лукаво, собрал я консилиум в одном своем лице и уже без тени сомнения объявил Кэролайн сумасшедшей.

Ближайшее «кукушкино гнездо», то бишь, соответствующее учреждение, находилось в Денвере. В Денвере я не был с того часу, когда в шестьдесят четвёртом злокозненном году вместе с Олгой и Гэсом поспешно покинул все блага цивилизации и устремился в неизвестность. Вернуться на пепелище семейного счастья с грузом прожитых лет за спиной и больной сестрой на руках — на это, согласитесь, способен далеко не каждый. Не рискнул и я. Не считаясь с затратами, погрузил я её, родимую, на «Юнион Пасифик» и повез на восток, в Омаху, В поезде Кэролайн вела себя на удивление тихо, потому как была убеждена в том, что церемония бракосочетания состоится именно там, куда я её везу, — пришлось приврать, конечно, но чего не сделаешь ради спокойствия близких! «Хикок, — сказал я ей, — приличный джентльмен, и хочет, чтобы всё было честь по чести, а главное — в большом городе». Это подействовало…

В те годы Омаха уже несомненно заслужила право называться большим городом: кроме тех благ цивилизации, что были в Шайенне, она имела и такое современное удобство как собственный приют для умалишенных. Приют помещался в довольно-таки мрачном здании с решетчатой оградой и с претензией на лужайку, а заправляли им такие умственно-причудливые субъекты, что если бы не специальная форма, то они смело могли сойти за собственных же пациентов. Передавать в их руки Кэролайн было совершенно безрадостным удовольствием, доложу я вам; но делать было нечего, и где-то даже обернулось к лучшему, — потому как Кэролайн приняла приют за собственный особняк, а этих, которые в форме, — за швейцаров, лакеев и прочую челядь, а посему немедленно занялась предсвадебными приготовлениями, тут же позабыв обо мне, своём брате Джеке Крэббе. Даже «до свиданья» не сказала…

А настоящую свадьбу Билла Хикока я пропустил. Состоялась она, как вы знаете, не где-нибудь, а в Шайенне, и сразу после свадьбы он укатил в свадебное путешествие. Так что лицезреть его драгоценную супругу при всём моём любопытстве мне не довелось…