Алина тихонько вздохнула, представляя все, что им предстоит сделать. Знать бы еще, что от этого будет толк. Найдут ли они их? А если найдут, то не навредят ли им этим?

— Скажи, а… тебе было очень тяжело, когда… ну, когда ты проснулся?

Виталий помолчал, допивая чай, потом кивнул.

— Очень. Война войной, рука… черт с ней, а вот Дашка…

— Они очень жестоко с нами поступили, — пробормотала Алина, водя указательным пальцем по столешнице. — Почему они не стерли все это? Почему хотя бы не сделали это этаким туманным и быстро забывающимся, как все сны? Для нас оно отступает в прошлое не как сон, а как события, которые произошли с нами на самом деле.

— Наверное, им что-то помешало. Помнишь, ты говорила о том человеке, вокруг которого они суетились? Человеке с разноцветными глазами? — Виталий нахмурился и провел пальцами по левой брови. — Странно, у меня такое ощущение, что ты говорила о ком-то знакомом. Словно не так давно я тоже видел такого человека. Вернее, глаза… Разноцветные глаза — явление довольно редкое.

— Жаль, что такое явление нигде не регистрируется, иначе мы бы живенько его нашли, — заметила Алина. — Если он еще жив, а у меня насчет этого большие сомнения.

— Есть еще телефон, — напомнил Виталий. — Если он действительно выпал из кармана одного из этих кадров. Ведь вполне возможно, что его мог потерять кто-нибудь другой — давным-давно. У это-го помещения были какие-нибудь особенности?

— Абсолютно никаких. Большое просторное помещение. Не новое. Цементный пол. Куча электроники, — Алина развела руками. — Нет, ничего.

— Жаль, — Виталий приподнял чайничек, потом поставил его на поднос. — Будешь еще?

— Наверное, да, — Алина зевнула, деликатно прикрыв рот ладонью. — Можно уже и без пирожных.

Мэй, поднявшись, обошла столик, понюхала вазочку с оставшимися пирожными, но не сделала попытку стащить одно из них, а села и посмотрела на Виталия с укоризненной тоской, но тот сделал вид, что ничего не замечает. Поняв, что здесь ничего не добьется, чау-чау раздраженно махнула пушистым хвостом и покосилась на Алину, давая понять, что, возможно, пересмотрит свое мнение о ней, если та убедит хозяина, что она, Мэй, имеет право по меньшей мере на одно пирожное.

— А можно я дам ей кусочек? — жалобно спросила Алина, правильно истолковав собачий взгляд. — Она так смотрит, что я себя чувствую последней мерзавкой.

Виталий сердито взглянул на Мэй, которая сейчас представляла собой воплощение терпеливой кротости, укоризны и обездоленности, вынужденной влачить жалкое существование в мире жадных объедающихся двуногих.

— Вообще-то ей сладкое нельзя, — сказал он. — Ладно, дай ей половинку, а то на нее и впрямь смотреть невозможно.

Мэй испустила тяжкий старческий вздох. Алина разломила пирожное пополам и протянула ей половинку.

— Вух! — сказала чау-чау, подпрыгнула на негнущихся лапах и вопросительно посмотрела на хозяина.

— Можно, — сказал Виталий, поднимая поднос. Мэй осторожно подошла к Алине и приняла у нее пирожное с таким видом, словно делала ей величайшее одолжение. Секунду задумчиво постояла, держа половинку трубочки в зубах, потом рухнула на пол и принялась жевать. Алина засмеялась, Виталий тоже усмехнулся и пошел к двери.

— Знаешь… я ведь не просто так спросила тебя… каково тебе было?

Виталий молча обернулся.

— Просто… мне необходимо знать, — Алина нервно вытерла пальцы салфеткой и смяла ее в комок. — Если ты хочешь найти их, тех, чтобы поквитаться, это одно. Но если ты хочешь найти их, чтобы они… вернули тебя обратно, то я… лучше давай все свернем прямо сейчас.

— Совсем недавно твоя нынешняя жизнь не имела для тебя никакого значения, — размеренно произнес Виталий, глядя мимо нее. Алина удрученно покачала головой.

— Больше нет. У меня… было время подумать. Возможно, мне никогда не удастся добиться того, что… было там. Но мне не нужна искусственная жизнь. И искусственная мечта мне тоже не нужна. Мне нужно что-то свое. Я понимаю… у тебя все иначе, но…

— Да, иначе, — негромко сказал Виталий. — Конечно, это привлекательно — спать и жить во сне так, как всегда хотел, и видеть тех, кого… Но я хочу просто жить. Я хочу прожить свою жизнь, а не проспать. Мы, похоже, и так уже достаточно выспались.

Алина кивнула с видимым облегчением.

— Хорошо.

— Кроме того, чем больше я думаю о наших, тем быстрее мне хочется их найти. Даже этого придурка Евсигнеева. Нам с тобой проще, потому что мы уже вместе и хотя бы отдаленно знаем, что к чему. А они одни. И наверняка тоже все помнят. Я даже представить не могу, как они прожили эти две недели. Кто из них смирился, кто тоже ищет ответы, как мы, кто из них сошел с ума? Пережить там реальный ужас и реальную боль, а здесь пережить разочарование, пережить то, что ты видишь в зеркале, пережить свое нынешнее положение, пережить то, что родственники или друзья, жившие в той реальности, в этой снова умерли, а враги, похороненные там, здесь снова ходят по земле. Это не просто плохо — это кошмар, причем такой, от которого нельзя проснуться. А мы сможем им хоть как-то помочь. Аля, с нами, на мой взгляд, поступили не просто жестоко — с нами поступили бесчеловечно, и я собираюсь именно поквитаться с теми уродами, а не выпрашивать у них еще один сон!.. Я ответил на твой вопрос?

— Вполне.

Виталий кивнул и ушел на кухню. Слушая, как он там чем-то звякает, Алина посмотрела на облизывающуюся Мэй, потом похлопала ладонью по дивану.

— Бух! — сказала чау-чау и задумчиво почесала ухо.

— Ну, иди сюда! Ты большая, теплая, замечательная собака.

Мэй насмешливо покосилась на нее, давая понять, что ей это известно. Потом неторопливо подошла к дивану, оглянулась на дверной проем, после чего подпрыгнула и с размаху плюхнулась на сиденье. Алина погладила лохматую голову — осторожно, готовая в любой момент отдернуть руку, но Мэй только сонно моргала, явно решив заключить временное перемирие. Потом закрыла глаза и громко уютно захрапела.

Дожидаясь, пока закипит чайник, Виталий курил и рассеянно смотрел в окно, думая, был ли достаточно искренен в своих словах. Если представится возможность… точнее, если ему снова доведется каким-то образом оказаться там — хватит ли у него сил отказаться от всего этого? Хватит ли у него сил заставить себя проснуться? Он не считал себя увечным, он не считал, что его жизнь сложилась плохо, но он очень сильно скучал по сестре. Даже десять лет спустя он все еще скучал по ней — и больше даже не по той Даше, которая к пятнадцати годам была шумной, строптивой красавицей, уже разбившей в своей школе не одно мальчишеское сердце, а по той маленькой Дашке с тощей русой косичкой, которая, сидя на старом плетеном диванчике под кривой яблоней, с открытым ртом слушала его россказни, по той Дашке, которая вместе с подружками собирала ирисы у озер и которой всегда хотелось дать подзатыльник, потому что она своим визгом распугивала всю рыбу, по той Дашке, которая всегда прибегала к нему жаловаться на подростков, отнявших у нее куклу или насыпавших шиповник ей за шиворот…

Виталий повернул голову и взглянул на телефон, валявшийся на столе. Его взгляд оббежал цифры. — 48-68-97.

Он шагнул к столу, потом отвернулся и едва сдержался, чтобы не ударить кулаком по стеклу. Щелкнувший электрочайник отвлек его внимание, и Виталий принялся заваривать чай. Теперь его мысли перескочили на то, что он силился понять уже не первый день. Он хотел забыть о войне — и в том мире он ее забыл — почти напрочь. Почему же Алина не забыла о том жутком происшествии из своего детства? Вряд ли она хотела бы это помнить. Она не похожа на человека, который смакует такие случаи. Но тогда почему же она ничего не забыла? В чем причина? Спросить у нее об этом он не решался. Чудо, что она вообще ему там об этом рассказала…

Виталий нахмурился. Он мог говорить о войне и о Дашке — не с каждым, и это было непросто, но он мог. Алина же сказала тогда, что до него никому этого не рассказывала. Может, в этом все дело?