— Эй, вы, чертовы негодяи проклятые! Вы у меня будете траву есть, все будете есть, я вас проучу!

Многие уверяют, что Блай, который был по совместительству экономом, хотел нажиться за счет команды и потому нарочно сократил рационы. Нет никаких доказательств этого. Напротив, он ревностно следил за тем, чтобы все было по справедливости. И не без основания: на флоте, увы, процветали всякие махинации и мошенничество, все знали, что поставщики обогащаются, сбывая недоброкачественный товар и недовешивая. Поэтому полагалось открывать новую бочку перед всей командой, чтобы каждый видел, есть ли недостача. Этот порядок, закрепленный в уставе, соблюдался и на «Баунти».

И вот однажды, когда вскрывали очередную бочку, произошел случай, который бесспорно компрометировал Блая. В бочке лежал сыр, и все увидели, что не хватает двух головок. Вместо того чтобы, как обычно, спокойно зафиксировать этот факт в судовом журнале, Блай твердо заявил, что сыр кто-то украл. Тут ко всеобщему удивлению взял слово бондарь Хпллбрант и бесстрашно напомнил командиру, что по приказу писаря Сэмюэля бочку уже один раз вскрывали, когда «Баунти» стоял в Лонгриче, и две недостающие теперь головки были отправлены на квартиру Блая. Побелев от ярости, Блай пригрозил бондарю жестоким наказанием, если он не замолчит, и распорядился прекратить выдачу сыра всем (включая унтер-офицеров), пока не будет возмещена недостача. А так как один из матросов вскоре же подтвердил в кубрике слова бондаря, сказав товарищам, что сам носил и сыр и другие продукты домой к Блаю, команда, понятно, сочла коллективное наказание вдвойне несправедливым.

Улики против Блая настолько серьезны, что нам остается лишь вместе со всеми осудить его некрасивое и неразумное поведение.

Но справедливость требует сказать, что большинство офицеров флота с ведома и одобрения высшего начальства жульничали гораздо беззастенчивее. Лорды адмиралтейства откровенно позволили Блаю наживаться в меру его способностей (он ведь был экономом) и даже срезали ему жалованье на два шиллинга в день: все равно наверстает. Насколько он воспользовался этой весьма сомнительной привилегией, уверенно сказать нельзя, но в личных письмах он то и дело жаловался на свое стесненное положение, так что вряд ли ему удалось обойти мошенников, которые поставляли на корабль провиант. Одно очевидно, и это можно подтвердить как цифрами, так и многочисленными свидетельскими показаниями: Блай всегда был крайне заботлив и щедр во всем, что касалось питания команды. Жалобы на плохой стол, как известно, неизбежны на любом военном корабле, в любой воинской части. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Блай, сочиняя свое письмо Данкену Кемпбеллу, не придал никакого значения ворчанию команды.

В первой главе уже говорилось, что лорды адмиралтейства, не дав Блаю помощника, допустили серьезную ошибку. Чем дальше, тем ощутимее она становилась, и Блай решил сам выйти из положения — временно назначить одного из младших офицеров лейтенантом и помощником начальника экспедиции. Устав предоставлял ему такое право. Единственным, кому Блай по-настоящему доверял, был Флетчер Крисчен. Нет никакого сомнения, что Крисчен был самым знающим и способным моряком на корабле, к тому же он пользовался общей симпатией и уважением, его распоряжения охотно выполняли. И 2 марта Блай при всем личном составе вручил Крисчену письменное распоряжение о производстве его в лейтенанты и помощники.

Вскоре был подвергнут телесному наказанию матрос Метью Кинтал за «строптивость и неповиновение» штурману. Проступок был серьезным, и у Блая не оставалось иного выхода, как назначить порку. (Это был первый из немногих случаев, когда Блай прибег к такой мере). Правда, виновный отделался двадцатью четырьмя ударами.

В это время (9 марта) «Баунти» находился уже на широте Буэнос-Айреса, и температура понизилась до пятнадцати градусов. С каждым днем становилось все прохладнее, небо хмурилось, сгущался туман, затрудняя навигацию. Много дней Блай не мог взять высоту солнца, и пришлось регулярно промерять глубину, чтобы незнакомые течения не увлекли корабль в мелкие и плохо изученные прибрежные воды Патагонии.

Двадцать второго марта разразился шторм — очень некстати, так как «Баунти» шел как раз в опасной близости от Огненной Земли и малейшая ошибка в навигации могла стать роковой. По Блай был уверен в курсе и продолжал идти на юг, лишь чуть зарифив паруса. Ночью между облаками выглянула луна и осветила горную гряду со снежными вершинами, а когда рассвело, оказалось, что корабль находится именно там, где ему надлежало быть, у входа в пролив Ле-Мер, между юго-восточной оконечностью Огненной Земли и островом Статен. Сильный встречный ветер не пропустил «Баунти» через пролив. Беда невелика, можно было просто обогнуть остров Статен, потеряв на этом всего около суток. И 24 марта в двенадцать часов Блай удовлетворенно записал в судовом журнале: «Сильный ветер, пурга. Вошли в Южные моря под марселями в один риф и брамселями в три рифа».

Восемьдесят семь дней минуло с начала плавания; идя со средней скоростью четыре узла, «Баунти» покрыл восемь с половиной тысяч морских миль. Иными словами, маленькое судно прошло уже больше полпути, до островов Общества оставалось «всего» семь тысяч морских миль.

Чтобы обогнуть мыс Горн, Блаю необходимо было спуститься еще градуса на два южнее, и, как только позади остался остров Статен, он взял курс на юго-запад. Благодаря тому что преобладал северо-западный ветер, маневр удался, и через пять дней они прошли меридиан мыса Горн, так и не увидев одноименного острова. По-прежнему серьезную угрозу представлял собой скалистый берег Огненной Земли, изогнувшийся огромной дугой на северо-запад до семьдесят седьмого градуса западной долготы; Блай знал, что надо идти прежним курсом еще не меньше трехсот пятидесяти миль, прежде чем можно будет повернуть на север. Теперь все зависело от того, как скоро «Баунти» одолеет это расстояние: близилась антарктическая зима, и не было еще создано судна, способного противостоять ярости здешних стихий в это суровое время года.

Остров мыс Горн был пройден 29 марта. А уже 1 апреля сильный встречный ветер перешел в шторм, и Блай, которого никто бы не причислил к робкому десятку, записал в судовом журнале: «Он превосходил силой все штормы на моей памяти, таких огромных волн я еще не видел. Из-за частой перемены ветра высокие волны обрушивались на корабль с разных сторон, опасные своей неожиданностью». Блай тотчас велел зарифить все паруса и лег в дрейф, оставив крохотный штормовой фок.

Четверо суток «Баунти», кренясь и качаясь, топтался на месте носом к ветру. 4 апреля упорство Блая было вознаграждено. Шторм утих, можно было продолжать путь на запад. Однако ликовать было рано. Ветер оставался настолько прихотливым, что приходилось непрерывно следить за парусами. Всего безопаснее было бы еще полежать в дрейфе, но Блай торопился и решил любой ценой пробиваться вперед. Он шел на риск, успех зависел от правильности его действий. С одной стороны, следовало нести достаточно парусов, чтобы идти с приличной скоростью. С другой стороны, опасно было ставить слишком много парусов, можно было потерять мачты.

Из-за недостатка людей свободные от вахты матросы то и дело вынуждены были подниматься на помощь товарищам; о полноценном сне говорить не приходилось. В довершение ко всему стоял собачий холод и либо валил снег, либо лил дождь. Работать на палубе и на мачтах стало подлинной пыткой. Да и под палубой было лишь немногим уютнее. Немногочисленные печи не могли согреть помещение и прогнать сырость. Все люки, кроме кормового, уже несколько недель были задраены, и при отсутствии иной вентиляции воздух в кубрике и каютах был такой, что хоть топор вешай. Он усугублялся запахом, исходившим от сорока шести немытых тел, от уцелевших свиней, коз, овец и кур, и едким чадом из камбуза.

Как обычно, Блай в эти тяжелые дни всячески старался поднять дух моряков и облегчить им существование. Так, в каждой вахте выделялись два человека, которые сушили одежду товарищей; по утрам команда получала на завтрак горячую овсянку. Но, разумеется, лучше всего согревала и ободряла дополнительная порция неразбавленного рома, выдаваемая ежедневно по приказу Блая.