Удивительно, но, несмотря на то, что первую серию я почти полностью уже видел частями, действие меня захватило. Судя по завороженному молчанию коллег, они тоже были увлечены. Вскоре случилось странное – в середине сорокаминутной серии, когда во второй раз зазвучал припев песни, исполняемой на два голоса, я ощутил грэйс неизвестной секвенции. К моему удивлению, грэйс вызывал ощущения сходные с теми, что я ощущал при недавнем просмотре смонтированной первой серии – с жерновами судьбы и звездной паутиной, которая пыталась их остановить. Ароматические темы грэйса сливались с чарующим звучанием песни, а я, предвкушая ароматический взрыв, пытался распознать составляющие секвенции – но пока безрезультатно. Грэйс продолжался невероятно долго, не меньше пяти минут, а потом начал затихать, с тем, чтобы снова зазвучать на фоне заключительных титров фильма. Я чувствовал, что сейчас грянет ароматический взрыв, но грэйс стих и исчез без следа. Раздались аплодисменты зрителей, а я ощущал глубокую фрустрацию, как человек, который сосредоточенно пытался чихнуть, но так и не сумел этого сделать. К моему креслу приблизились, чуть ли не в обнимку, Хоев и Коваленко – похоже, высокое искусство их примирило. В руке Стоян принес круглый поднос с бокалами, полными шампанского. Мы обменялись взаимными комплиментами и выпили по бокалу кисловатой шипучки. Затем подходили Барбариски в полном составе, Алёна и еще какие-то люди из нашей команды. А потом появились Петров с Робертом Карловичем.

В номере, куда мы скоро удалились втроём, Роберт Карлович первым делом начал выяснять, был ли грэйс. Я ответил, что, да – был, но ничем не закончился. Подробности грэйса я обсуждать отказался, объявив, что сначала должен выяснить отношения с Петровым. Мой наставник попытался тактично оставить нас вдвоем, но я попросил его задержаться – разговаривать с Петровым наедине мне было бы неприятно. Вместо того чтобы вслух излагать суть своих претензий, я распечатал свой отчет о посещении Ричарада, раздал по экземпляру гостям и отошел с сигаретой к окну.

 Первым закончил читать Роберт Карлович.

– Бедный мальчик! Как это, должно быть, ужасно!

Несмотря на несколько театральную форму сочувствия, мне показалось, что наставник действительно меня жалеет.

– А что скажешь ты? – мой вопрос был адресован Петрову. Развернувшись, я посмотрел своему бывшему другу в лицо. Петров не отвел взгляда, но ощущалось, что ему не по себе, как и мне, впрочем – терять друзей – неприятное занятие, доложу я вам.

– Траутман, это был не я, – наконец с явным трудом произнес он.

– А кто – я? – ответ не слишком умный, но попробуйте ответить иначе.

– Это был Ричард из другого мира, не я. Мой Ричард тоже был не сахар, но он тебя не убивал. Траутман, не скрою, я – сегодняшний мог послать твою копию на смерть, но только с твоего согласия – мы же друзья.

Я посмотрел ему в глаза и понял, что верю. А возможно, мне просто страшно было потерять друга, поэтому я с такой готовностью принял его объяснение.

– А что со мной сделал ты – тот Ричард, который стал тобой?

– Тот Ричард, которым был я, – почему, интересно, Петров избегает говорить просто «я», упоминая Ричарда? – тот Ричард велел тебя связать и оставил под охраной до утра. Не готов поручиться, что утром он бы тебя не казнил, но ты исчез – остались лишь веревки, и одежда. Тут-то я и сообразил, что ты говоришь правду. А от Иерусалима мы бы по любому ушли через пару дней, – добавил он, словно меня это хоть как-то могло волновать. Я решил продолжить выяснение отношений:

– Пять лет назад ты получил от Беливука письмо и ничего мне не рассказал. Какой смысл в этой секретности?

– Пять лет назад мы с тобой даже не были знакомы.

– Но вскоре после этого познакомились. Сначала с Робертом Карловичем, а затем тобой, и произошло это не случайно – с самого начала ты следовал собственному плану, а меня, как всегда, предпочитал использовать втемную. После этого ты с полнейшей безмятежностью продолжаешь называть меня своим другом. Почему ты не мог быть со мной откровенным с самого начала?

– Андрей, – вступил в разговор мой наставник, – во-первых, вы бы не поверили. Вспомните, какой шок вы испытали, узнав про сам факт существования секвенций[13]. Если бы в тот момент вам рассказали о двух мирах и перемещениях между ними…

– Не в этом дело, – вмешался Петров, – рано или поздно, ты бы нам, конечно, поверил, хотя неоспоримых доказательств не было. А после этого, как мне кажется, ты бы принялся совершать разные необдуманные поступки.

– Какие такие – необдуманные?

– Для начала, полагаю, ты бы попытался связаться с Беливуком. Ничего из твоей затеи не вышло бы по определению, но последствия твоей активности были бы самые печальные.

– Например?

– Трудно сказать. Как вариант: ты посылаешь Беливуку послание посредством авиапочты, а самолет, не долетев до Штатов, пропадает где-нибудь посреди океана. Вместе с твоим письмом исчезает сам самолет с экипажем и сотня невинных пассажиров, но ты на этом не успокаиваешься и делаешь очередную попытку – безуспешную и трагическую. Признайся, ты ведь обязательно попытался бы провернуть что-нибудь такое?

– Совсем необязательно. Меня, по-твоему, ни в чем убедить невозможно?

– Не обижайся, Траутман, но я уверен, что ты бы много сил посвятил борьбе с оскорбительной предопределенностью своей жизни. Тем или иным путем обстоятельства заставили бы выполнить всё, что тебе положено, но средства убеждения оказались бы весьма болезненными для окружающих.

– Что ты, как можно обижаться на гуманиста и противника ненужных жертв! А что там мне Ричард рассказывал о трех тысячах беспомощных пленных, уничтоженных по его приказу? Как это согласуется с твоей заботой о невинных пассажирах? Или, снова скажешь, что это был не ты?

– Это было очень давно. Когда-то я действительно сделал это. Но я сильно изменился с тех пор.

Мне показалось, что Петров искренне расстроен. Уж не знаю чем именно – собственным давнишним отвратительным преступлением или моим нежеланием верить в его бескорыстный гуманизм, но определенно расстроен. Я решил этим воспользоваться, чтобы выяснить истинную цель нашего киношного проекта и задал соответствующий вопрос. Петров вопросительно взглянул на Роберта Карловича, и тот дважды кивнул головой и добавил:

– Думаю, что уже можно.

А потом они, сменяя и дополняя друг друга, рассказали мне следующее:

Кроме известных мне двух миров существуют и другие. По всей видимости, их шесть. На мой вопрос, почему именно шесть, Роберт Карлович объяснил, что шесть – это примерно, как впереди-сзади, сверху-снизу и справа-слева – всего шесть. Я представил себя висящим в пустоте и окруженным мирами (мне иногда снится что-то подобное) и спросил, где находится тот, относительно которого располагаются эти «сверху» и «снизу», и кто он такой. Петров рявкнул, чтобы я помолчал – судя по всему, его чувство вины передо мной уже осталось где-то в прошлом. Дальше я старался слушать не перебивая.

Итак, на данный момент существует связь только между двумя мирами – нашим и тем, где король Артур живет в замке Спящей царевны (я его называю замком Белоснежки), и где король Ричард так нехорошо обошелся с моей копией. Можно сказать, что эта конструкция, состоящая из двух миров, обладает абсолютной жесткостью, словно железный штырь, на концах которого навинчены два шарнира – наши миры. Именно эта жесткость обуславливает предопределенность того, что происходит в каждом из миров. Не исключено, что фатальный, то есть заранее предопределенный характер, носит не всякое пустяковое происшествие, а лишь исход наиболее важных событий, которые Петров назвал «реперными». По словам Петрова, обезглавливание моего двойника, совершенное Ричардом в соседнем мире, как раз и было событием пустяковым и несущественным – происшествием, которому не следует придавать значение. Я с трудом удержался от замечаний по этому спорному, с моей точки зрения, вопросу, и продолжил слушать своих товарищей.