Зато столкнувшись с настоящими шифрами, когда с помощью того или иного метода кодировки прозрачная формула скрывалась от посторонних лиц, Петров радовался, как дитя. По его словам криптография, как серьезная наука, появилась лишь в начале двадцатого века, а древние шифры разнообразием не отличались.

Во время очередного ланча, когда в душе Петрова боролись удовлетворение от того, что он расколол скорлупу очередного крепкого орешка, с разочарованием тем, что внутри не оказалось ничего интересного, он вдруг решил познакомить меня с историей криптографии. Оказалось, что шифрование применялись уже в третьем веке до нашей эры. Принципом этой древней кодировки была замена одного алфавита на другой. Этот подход мне хорошо известен. Именно таким образом я начал переписываться на уроках со своим другом классе примерно в третьем. Я передавал ему записочку через соседние парты, а нескромные одноклассники пытались ее прочитать. Раскрыв записку, они видели загадочные иероглифы и, преисполнившись уважения, передавали записку дальше. Вскоре мода на секретные алфавиты охватила весь класс. Мне припоминается, что все алфавиты, по сути, были одноразовыми. Уже на следующий день шифровальные таблицы утеривались и бодро создавались новые. Увлечение продолжалось примерно одну четверть, после чего было благополучно забыто. Мода есть мода.

В мировой криптографии эта мода продержалась подольше — тысячу-другую лет, пока какая-то умная голова не сообразила, что не нужно придумывать специальный алфавит, а достаточно заменять одну букву своего собственного алфавита на другую. Шифр этот назывался «атбаш». С помощью такого шифра скрыта пара слов в книге пророка Иеремии. Я спросил у Петрова зачем, и он признался, что тоже не понимает.

Сам император Цезарь использовал похожий шифр для секретной переписки. Неудивительно, что формулы секвенций тех времен были зашифрованы подобным образом. В эпоху Возрождения начали применять шифрующие таблицы. Такие шифры, по словам Петрова, знающий человек разгадывает на раз. После этого, увлекшийся лектор начал меня знакомить с шифровальными трафаретами, отдельно упомянув решетку Кардано. Когда Петров перешел к описанию шифра Playfair, использовавшегося в Первую мировую войну, я не сдержался и зевнул. Петров немедленно отреагировал:

— Что, Траутман, скучно?

Я вынужден был признаться, что, когда речь заходит о математике в любых ее проявлениях, я абсолютно стекленею, и все силы вынужден тратить на то, чтобы не заснуть. Я постарался особо подчеркнуть, что личность лектора и степень моего уважения к нему не играют здесь никакой роли. И будь на месте Петрова (тут я призадумался, кого бы из уважаемых людей мне назвать) сам Эйнштейн, я так же позорно бы зевнул. Петров царственно принял мои извинения и предложил еще немного поработать.

В целом, от наблюдения за Робертом Карловичем и Петровым, у меня сложилось впечатление, что Роберт Карлович неустанно заготавливает патроны для нашего пулемета. Надежного пулемета, который будет косить врагов, что бы ни случилось. А Петров хочет изготовить атомную бомбу, чтобы разобраться с врагами раз и навсегда. Правда, с бомбой у него пока не очень получается. А еще мне пришло в голову, что Петров ищет какой-то конкретный рецепт, который обязательно должен оказаться среди вступительных взносов. Довольно скоро выяснится, что это моё предположение было верным.

А сегодня воины петровы захватили языка. Дело было так. Среди ночи меня снова разбудил шалимар. Я тут же позвонил Роберту Карловичу, после чего, наш ночной дозор, и без того немаленький, был усилен отдыхающей сменой, и отправлен на поиски чего-нибудь необычного. Вскоре ребята, как говорят пожарные, обнаружили «задымление» в скверике, находящемся в сотне метров от банка. А прибыв «на место возгорания», обнаружили девицу, сидящую в окружении четырех чадящих треножников. Охранникам всё это показалось достаточно необычным, и они быстренько доставили все находки, включая девицу, в банк. К тому моменту, как я добрался до лаборатории, девушку разместили на стуле в середине помещения. Роберт Карлович сидел напротив нее и о чем-то пытался спросить, а огромный Петров ходил кругами, и щелкал костяшками пальцев. Отвратительная привычка, между прочим.

Когда я вошел, ни один из присутствующих даже не повернул головы в мою сторону. Я взял стул и поставил его так, чтобы видеть и девушку, и Роберта Карловича в профиль. Пока я усаживался, Роберт Карлович монотонно спрашивал, явно уже не в первый раз:

— Что вы делали в сквере в три часа ночи?

Девушка никак не реагировала. Хотя она смотрела прямо перед собой, казалось, что моего наставника она не только не слышит, но и не видит.

У девушки были темные, мелко вьющиеся, очень густые волосы. В отличие от моих, спадающих, как и положено, к плечам, у нее они торчали в разные стороны. Не скажу, что это было не красиво, скорее наоборот. Чувствовалось, что волосы не просто так разлохмачены, а это прическа. Лица видно не было из-за волос. Я наклонился вперед, пытаясь его разглядеть, но увидел только подбородок. Воображение тут же восполнило недостающее. Получалось довольно соблазнительно. Мой взгляд скользнул ниже, и я увидел небольшую грудь, плотно обтянутую сиреневым пуловером. Еще ниже были синие джинсы. Ни обуви, ни носков на девушке не было. Я подумал, что она не очень большого роста, и, если станет рядом, её макушка будет ниже моего плеча. Я ощутил на себе взгляд Петрова, и мне стало неловко. Они тут поймали вражеского агента, а я думаю непонятно о чем.

Девушка сидела очень прямо, не опираясь на спинку стула. В позе совсем не чувствовалось напряжения. Было видно, что она всегда сидит с прямой спиной, и ей так удобно.

Роберт Карлович рядом с ней выглядел не слишком симпатично. Спина, обтянутая черным пиджаком, согнута, кулаки уперты в колени, взгляд пытается высверлить дыру во лбу девушки.

Я встрял в разговор и спросил пленницу:

— Скажите, вы совсем ни с кем не собираетесь разговаривать, или у вас какая-то неприязнь именно к этому человеку?

Девушка медленно повернула лицо ко мне. Лицо довольно привлекательное, но не думаю, что все мужчины поголовно огладываются на нее на улице. Не совсем правильные, какие-то острые черты лица. Глаза не очень большие, но выразительные. В полутьме лаборатории кажутся совсем черными и не блестят. Из-за очень длинных ресниц, наверное. Небольшой рот ярко-красного цвета чуть резковатой формы. Перед выходом «на дело» девушка явно сделала вечерний макияж. А сейчас уже почти утро, мелькнуло у меня в голове.

Девушка несколько секунд молча смотрела на меня. Сначала в лицо, потом ее взгляд опустился ниже, но вскоре она снова смотрела мне в глаза. Я почувствовал, что между нами что-то возникает. Меня охватили совершенно неуместные нежность и желания. По глазам девушки я понял, что она ощущает то же, что и я.

— Вы — Траутман? — хрипловатым голосом спросила вдруг девушка. Не знаю почему, но голос очень подходил к ее внешности.

— Да, — просипел я в ответ, откашлялся и добавил, — да, я Траутман.

— Докажите это, — вдруг сказала девушка.

— Простите? — не понял я.

— Докажите, что вы — Траутман. Мне нужно поговорить с Траутманом.

Я беспомощно посмотрел на Петрова, которого орбита вращения вокруг двух стульев как раз привела за спину к девушке.

— Траутман, покажи ей паспорт, — басовито хохотнул Петров.

— Не надо, — неожиданно произнесла девушка. — Я верю. Отставьте нас, пожалуйста, — обратилась она к Петрову, — я готова поговорить с Траутманом, но наедине.