Виной всему наша разобщенность и трусость. Мы совершили страшную ошибку, которая дорого обойдется и нам, и нашим потомкам. Сегодня на Делос отплывает корабль с подношениями Аполлону, хотя я уже не верю, что боги смилостивятся над нашим бедным городом. Сократ сейчас в тюрьме, он должен будет выпить яд, как только жрецы вернутся с Делоса. Судьи и вправду надеются, что его смерть спасет Афины от большой беды, но все станет только хуже: стоит отрубить гидре голову, и на ее месте вырастут три новых. И виноватых искать бесполезно. Весь город виноват.
По моему мнению (и мне будет очень интересно узнать твое), Сократ задел самое болезненное чувство афинян — гордость. Он заставлял человека встать на путь сомнения и приводил его на встречу с самим собой: слабым, нечестным, избалованным. Многих это оскорбляло. Главное правило риторики велит не касаться личности оппонента, но Сократ постоянно его нарушал.
На суде он вел себя так, словно не понимал, в чем его обвиняют. Сократ отказался прочесть отличную речь, которую по моей просьбе написал Лисий, и пытался защищаться самостоятельно. Его прямота лишь разозлила судей. А то, что он выкинул в конце процесса, вообще не поддается никаким объяснениям. Вместо того, чтобы просить о смягчении приговора и замене смерти вечным изгнанием, Сократ заявил, что самым справедливым «наказанием» для него будет пожизненное заточение во дворце для олимпиоников[71] в Пританее.
Я так и не поняла, что он хотел этим сказать. Безусловно, в его словах были не только сарказм и презрение, как показалось судьям. То была не шутка, нет, Сократ говорил серьезно, но что он хотел сказать? Понимал ли он, что подобное высокомерие может стоить ему жизни? Если да, то он просто самоубийца. Возможно, Сократ предпочел смерть изгнанию, или решил просто не унижать себя на старости лет просьбой о помиловании. Хотела бы я знать, что думаешь об этом ты.
И вот еще что: я узнала, что друзья Сократа решили помочь ему бежать. Казнь философа отложили на двадцать пять дней, до конца делийского празднества. Так что у заговорщиков было достаточно времени. Они даже подкупили тюремщиков. Но Сократ отказался покидать темницу: он заявил, что бежать — значит признать свою вину. Понимаешь, он отверг любую возможность спастись. Близкие Сократа, которые навещают его в тюрьме каждый день, говорят, что он спокоен, все время что-то напевает и нисколько не тревожится о собственной участи. Через три дня он умрет.
Умрет позорной смертью, оставленный всеми, кроме немногих близких друзей, и будет похоронен в безымянной могиле. Я хотела бы сочинить ему достойную эпитафию, но никак не найду подходящих слов. Возможно, ты мне что-нибудь подскажешь.
С этим судом как-то связано еще одно несчастье. Три дня назад, на рассвете, в одном из покоев «Милезии» нашли мертвым Анита. Он, как тебе известно, был очень влиятельным человеком, борцом против тридцати тиранов и кандидатом в стратеги; а еще он был главным обвинителем на процессе Сократа.
Как ты, наверное, слышал, правители пришли в бешенство, а по городу тотчас поползли слухи о новом заговоре аристократов. Меня самую и всех моих гетер таскали на Ареопаг, обвиняли в самых кошмарных преступлениях и страшно унижали. Мое доброе имя запятнано. Старые ареопагиты всегда косо смотрели на «Милезню». а теперь у них появился прекрасный предлог, чтобы ее закрыть. Они так и сделают, если я не выдам виновного, а расследование убийства, между тем, зашло в тупик. Говорят, что в «Милезии» и мышь не пробежит без моего ведома. Кажется, они решили свалить все на меня, вместо того чтобы искать настоящего убийцу. Какая низость!
Если дом свиданий закроют, я потеряю все. Это дело всей моей жизни, и я должна его спасти.
Письмо к тебе помогло мне скоротать дни в заточении. Теперь мне гораздо лучше. Но если бы ты знал, как пуст мой дом, как я скучаю по старым друзьям. Афины потеряли своих лучших сынов. А остались одни воспоминания. Приезжай поскорей.
Я никогда не забывала о тебе.
Твоя Аспазия.
ГЛАВА XV
Судебный совет Ареопага, заседавший на невысоком холме к западу от Акрополя, разбирал тяжкие преступления. В него входили старейшие аристократы, которые управляли Афинами, пока Перикл не передал весомую часть их полномочий Народной ассамблее и Совету Четырехсот[72]. Теперь на холме выносили приговоры самым опасным преступникам.
Когда Анита нашли мертвым, в Афинах стали шептаться о новом заговоре. Члены Коллегии стратегов, в которую убитый в скором времени должен был войти, поспешили объявить, что демократия в большой опасности. Влиятельные друзья Анита жаждали возмездия и торопили судей.
Следствие началось весьма бодро, но вскоре потонуло в бесконечных допросах: многочисленные подозреваемые, в которые, не долго думая, записали всех, кто в тот вечер посещал «Милезию», громко возмущались, ныли и жаловались, недоумевали, с каких пор ходить в бордель считается преступлением, но так и не смогли сообщить ничего важного.
Горожане на чем свет стоит поносили медлительный суд и насмехались над дряхлыми архонтами. Досталось и гетерам: говорили, что они покрывают заговорщиков и заманивают мужчин при помощи колдовских чар. Впрочем, слухи только прибавили «Милезии» гостей: сыскалось немало охотников попасть в когти к безжалостным ведьмам и на собственной шкуре ощутить все ужасы небывалого заговора. Одни требовали немедленно закрыть гнездо разврата, другие с не меньшим пылом защищали Аспазию и ее заведение. Яростные политические баталии неуклонно сводились к судьбе «Милезии». В те времена на стене дома свиданий появилась знаменитая надпись, которую приписывали Аристофану:
Старцы-архонты давно позабыли, зачем мужчине нужен член, вот и злятся, что кто-то еще помнит.
Продик знал, что будет означать для города закрытие «Милезии». Гетеры занимали в Афинах не слишком высокое положение; они зарабатывали на жизнь, развлекая мужчин, и существовали в ночном мире, тайном, преступном и презренном, их влияние заканчивалось с наступлением рассвета. И все же «Милезия» была первой, робкой, но убедительной попыткой доказать, что женщина может быть не только рабыней мужа.
Во время войны, когда мужчины по большей части были вдали от дома, гетеры постарались наладить отношения с замужними афинянками, но когда наступил мир, женщины перестали пускать к себе питомиц Аспазии, опасаясь гнева своих мужей.
Спасти дом свиданий мог только Продик. Аспазия в этом не сомневалась: софист был наблюдателен, умен, въедлив, а главное — пошел бы на что угодно ради старой подруги. Несмотря на это, Продик слыл человеком очень осторожным, даже трусоватым, но любопытным. Он обожал всевозможные загадки и справлялся с ними на удивление легко. К тому же Продик был софистом, а значит, умел различать тайный смысл человеческих слов и поступков. В бытность послом он приобрел бессчетное количество полезных знакомств. Теперь, уйдя на покой, Продик, как никогда, нуждался в интересном деле, чтобы прогнать печаль и развеять страхи.
В юности Продик твердо решил следовать за мудрецами прошлого, чтобы укрепить дух и обрести покой. Он хотел достойно встретить старость и без страха взглянуть в лицо смерти. Старость пришла, но смириться с неизбежностью ухода Продик так и не сумел. Всех денег, что он скопил за свою жизнь, не хватило бы на плату за последнюю переправу.
С годами Продик понял, что едва ли перестанет бояться смерти. Путешествие в Афины было для него последней надеждой укрепить свой дух и набраться мужества.
Получив письмо Аспазии, софист тотчас нанял корабль, взяв гребцами команду крепких рабов. Продик собирался в путь, окрыленный новой надеждой. Кораблю предстояло пройти вдоль скалистого берега и обогнуть мыс Сунион со знаменитым храмом Посейдона. Летом там царил полный штиль, однако зимой северный ветер и встречные течения превращали окрестности мыса в сущую преисподнюю. В море бесчинствовали пираты, но утлое суденышко под флагом посольства едва ли могло показаться желанной добычей, и Продик решился путешествовать один. Едва ступив на берег, он собирался поклониться могиле Сократа, который, по словам Аспазии, принял смерть с исключительным мужеством. А софисту мужества как раз и не хватало. Сама мысль о многодневном плавании в открытом море, среди беспощадных волн, вдоль границы мрачного Аида приводила его в ужас. Много лет назад Протагор сказал ему: «Лишь тот, кто провидит свою судьбу, обретает покой. Смерть — твоя сестра, обними ее, погладь ее по волосам, протяни ей руку, ведь она всегда рядом с тобой, от рождения». Метафора Продику понравилась, но толку от нее было мало.