— Он здесь, Василий Иванович.

— Алик,— после паузы позвал слабый голос из дверей.

Никита плечом толкнул Алика, и тот шагнул в темноту. Услышал, как за спиной осторожно прикрыл за ним мягкую дверь Никита.

Комната была пуста и темна, только на письменном столе горела настольная лампа, освещала маленький двухмачтовый парусный кораблик на месте письменного прибора.

— Алик, — опять позвал голос из темноты.

Алик шагнул на голос, шаг, потом другой и, когда глаза привыкли к темноте, увидел Василия. Тот сидел в углу мягкого дивана в вылинявшей тельняшке. Перед ним на журнальном столике стояла початая бутылка водки и грубо вскрытая банка судака в томате.

— Убежать хотел от меня, — печально сказал Василий, — от себя хотел убежать.

— Я же здесь, — сказал Алик и незаметно поправил за спиной пистолет.

Василий кивнул на кресло напротив:

— Я развязал с горя. Садись.

Алик опустился в мягкое кресло:

— Какое горе? Я здесь.

Василий печально улыбнулся:

— Тебе никуда отсюда не уйти. Это я знал.

— Так в чем же горе?

Василий оглянулся и щелкнул выключателем. Зажегся торшер у дивана.

— Смотри, в кого ты меня превратил.

Перед Аликом сидел старик. Бледный, худой, совершенно седой. Раньше его седина оттеняла энергию загорелого молодого лица. В той дисгармонии был редкий, так нравящийся женщинам сплав опыта и мужества. Теперь его седые волосы печально гармонировали с желтоватой стариковской бледностью. От крыльев носа к углам рта протянулись глубокие борозды. Но разные глаза смотрели цепко и хищно.

— Ну как, доктор? Как ты оценишь результат своего лечения?

Алик полез в карман за сигаретами. Но Василий плюхнул водку по граненым стаканам:

— Подожди курить, чума. Выпей сначала за дедушку. За дедушку Васю. Ха-ха, — он рассмеялся хрипло.

Алик взял протянутый стакан, выпил и поглядел на Василия. Василий морщился после водки, струйка катилась по обросшему седой щетиной подбородку. Алик сказал:

— Зато, Вася, в тебе сейчас ни капли чужой энергии. Ни капли Магамбы…

Василий оскалился зло:

— И своей ни капли, доктор!

Алик напомнил ему:

— А искорка? Голубая искорка… Теперь можно корректировать твое поле.

Василий его перебил:

— Ты снимаешь с себя вину?

— Ты сам растерял свою энергию, Вася…

Василий хлопнул стаканом по столу:

— В сорок лет?!

Алик сбивчиво стал ему объяснять:

— У каждого человека свой энергетический заряд… Если человек тратит энергию на подобное, то она возвращается ему обратно с лихвой… Если же он тратит ее на… на противоположное поле, его энергетика нейтрализуется, и он взамен не получает ничего…

Василий его понял:

— Ты хочешь сказать — я всю жизнь занимался не тем? Не своим? Это ты про концепцию?

Алик задумался:

— В ней что-то есть… про дважды сотворенного человека… про его вину… это правда… но дальше? Способ достижения бессмертия… всемирный ШИЗО… Может быть, здесь ошибка?…

— В чем ошибка? — резко спросил Василий.

— Бог дает человеку полную свободу. Свободу выбора. Даже в заблуждениях. Хочешь — этим путем иди, хочешь тем. Твое дело. А вы загоняете человека в ШИЗО. Вы лишаете его свободы выбора…

— На свободу нужно право иметь! — зло оскалился Василий. — У глиняного Маугли одна свобода — грызть насмерть себе подобных! Сначала нужно из Маугли человека сделать, потом его свободой одаривать!

Алик поглядел на порозовевшее возбужденное лицо Василия и улыбнулся. Из открытого окна в комнату «люкс А» донеслись издали низкие, пробирающие до самых печенок удары тяжелого рока, восторженный вой, женский визг.

— Что это? — обернулся к окну Алик.

— «Пионерская» дискотека, — криво улыбнулся Василий. — Вот тебе предел их свободы! Вот тебе идея раскрепощенного человечества!

Алик встал и закрыл тяжелую дубовую раму.

— Слушай, а зачем тебе это? Вся эта «пионерия»? Зачем?

Василий опять плеснул водку по стаканам:

— Это проба. Это модель штрафного изолятора. Они приезжают сюда за большие деньги. Мы ублажаем их два дня. Мы обеспечиваем им все радости земные. А на третий день… «dies irae»! День гнева! Маленький Страшный суд. Настоящий концлагерь! Садись.

Алик сел опять напротив Василия:

— За что же их так?

— Маугли должны узнать себе цену. Увидеть всю свою грязь и низость.

Алик покачал головой:

— Сурово. Вы же теряете клиентов. Больше они к вам не приедут никогда.

— Наоборот! — отрубил Василий. — Многие здесь уже по третьему разу. И они сейчас оттягиваются круче всех. Потому что знают — пройдя наш концлагерь, они снова очистятся… Они уже не могут без нас… Они связаны с нами на всю жизнь.

Алик сказал задумчиво:

— Карманный ад?

Василий щелкнул выключателем, и комната опять погрузилась в темноту. Только у окна горела лампа на письменном столе, освещая игрушечный кораблик. Василий сказал:

— Так лучше. Не хочу видеть твои жалостливые глаза… — И вдруг спросил неожиданно: — А со Светкой ты о чем разговаривал?

Алик растерялся:

— Я не видел ее…

Василий взял со стола пульт дистанционного управления и нажал на нем кнопку. В дальнем углу зажегся экран, по нему побежали разноцветные полосы, а потом четко высветился снятый с залива берег, коренастые прибрежные сосны, зеленый перевернутый баркас на желтом песке. Алик увидел себя, как он подходит к баркасу. Картинка стала крупней. Из-за баркаса показалось удивленное лицо Светланы, она говорила что-то, прикрывала рукой голую грудь. Алик понял, что встреча была снята дежурной камерой с пирса, то, что он принял на берегу за отблеск бинокля, был объектив телекамеры. Василий выключил экран, сказал мрачно:

— Пусть это будет последнее вранье между нами. — И он хлопнул свой стакан о стакан Алика. — Договорились?

Алик понял все:

— Петрович… Это он мне показал Светлану… Он ждал меня на берегу.

Василий подмигнул Алику:

— А куда ты еще мог пойти? Всю ночь на берегу торчал твой Андрюша.

Алик кивнул и сам чокнулся с Василием, выпил и показал на экран:

— А звука нет?

Василий, сморщившись, полез вилкой в банку с судаком:

— Есть ты. Ты сам все расскажешь, чума. Чистосердечно!

Алик вздохнул с облегчением: о чем был разговор со Светланой, Василий не знал. Под настороженным взглядом Василия Алик, аккуратно подбирая слова, рассказал ему о встрече на берегу. Но ни словом не упомянул про Марину. Поберег его. Пожалел. Когда Алик закончил рассказ, Василий долго молчал, потом налил еще, выпил сам и спросил насмешливо:

— Значит, она считает, что я ее предал?

— А как еще объяснить твой поступок? Ты пропал, спрятался.

Василий засмеялся пьяно:

— Чу-ма! Ты же объяснил ей, как наследник Фрейда, — страх потери невинности! Ха-ха.

— Она мне не поверила.

— Она молодец! — хохотал Василий. — А ты чума! А не гений психоанализа. Чу-ма ты, Саша. Чу-ма!

Алик, пока он смеялся, тоже выпил, закусил не спеша судаком.

— Ну объясни мне, дураку. Объясни свой поступок, Вася. Открой новую страницу в психоанализе.

Василий оборвал смех:

— Это ты мне объясни, психиатр херов, объясни, почему человек любит одну женщину, а живет с другой? Объясни!

Алик руками развел:

— Примеры?

Василий вытер о тельняшку руку, запачканную томатным соусом:

— Примеры ему нужны?! Ты же сам мне про своего Фрейда говорил. Я тебе приведу еще великие примеры: Лев Толстой! Любил одну женщину, а женился на ее сестре. Настругал с ней кучу детишек, а Наташу-то Ростову, ласточку, он с той, со своей настоящей любви списал. А Диккенс?

— А что Диккенс? — подыграл ему Алик.

— Книжки надо читать, доктор! Та же история! Любил Диккенс одну, а женился опять на ее сестренке! Когда любовь его умерла в юном возрасте, Диккенс сам чуть не умер. А маркиз де Сад?

— И де Сад?

— А как же! Опять в ход сестренка пошла. Сестренка его настоящей любви. И влюбленный де Сад стал сексуальным маньяком! Почему?