В этом месте Луицци прервал чтение в полном смятении; все это слишком походило на его собственные приключения в Тулузе, и внезапный страх обуял его. Но, сопоставив даты, вспомнив, что прошло всего два с небольшим месяца, как он неосторожно сыграл злую шутку с честью госпожи Дилуа, он успокоился. А затем — ведь люди, как правило, с необычайной изобретательностью находят оправдания собственным некрасивым поступкам и с искусством, не знающим пределов, осуждают других — подумал:
«Госпожа де Фаркли, видимо, в курсе моих тулузских похождений, а потому использует их, вставляя в свой роман, лишь бы заставить поверить меня в эти сказки; слишком грубая хитрость — меня этим не проймешь!»
Освободившись от беспокойных мыслей, Луицци снова принялся за чтение:
«Меж тем, еще до первой роковой дуэли, испугавшись до дрожи в коленях, я прибежала к той даме, что открыла мне тайну моего рождения и имя моего отца; поначалу, от безграничного отчаяния, я обрушилась на нее с упреками за то, что она привезла именно ко мне малышку, ставшую причиной стольких страданий; но только слезами я могла ответить ей, когда она воскликнула:
„Эта малышка — ваша сестра! Это… это наша с вами сестра!“
„Как это — наша?“
„Да-да, все мы, все трое, вышли из лона одной и той же нагрешившей всласть женщины!“
Благородная и святая мученица, несчастная сестра моя, которой нет больше на этом свете! Имела ли я право плакаться тебе на собственные злоключения, когда ты поведала мне тайну своей жизни?
Но в тот момент я еще не знала всего и спросила:
„Но что стало с ней самой? С мамашей, породившей все наши несчастья?“
„Ее нет во Франции. Я и знать не хочу, что с ней, под каким именем она теперь скрывается, и да хранит нас Бог узнать его когда-нибудь! Но, — продолжала она, — это еще не все. Самое ужасное — это то, что человек, который погубил тебя, является братом спасенного тобой сироты…“
Я поспешила домой, но поздно: юноша был уже мертв. Тогда-то в горячке я и написала то роковое письмо, которое стало достоянием гласности. Я покинула дом своего мужа, а позже узнала, что он нашел смерть во второй дуэли, уже зная о моей полной невиновности.
Теперь, Арман, теперь Вы должны понимать смысл письма, которое я тогда написала Вам и которое до Вас, видимо, не дошло, ибо Вы так и не ответили мне… Но теперь-то вся эта история не является для Вас загадкой, ведь так? Вы должны уже догадаться обо всем. Не буду излагать полностью признания моей несчастной сестры — увы! — бедняжка открыла мне все. Ни слова больше! Уж слишком много болезненных воспоминаний связаны с этими событиями; и сегодня, сейчас, Арман, я не хотела бы предаваться бесполезным взаимным упрекам».
Луицци протер глаза — может, он еще спит? Бред какой-то! Он словно грезил наяву, преследуемый беспрерывно сменяющими друг друга призраками; он встал, прошелся по комнате, пытаясь найти какое-нибудь объяснение прочитанному, и пришел к выводу, что или он сам не в своем уме, или сошла с ума женщина, писавшая ему. Наконец, лишь бы отвлечься от переполнявшей его мути, он продолжил чтение:
«Началась еще одна эпоха в моей жизни. Мой батюшка, узнав обо всех моих несчастьях, призвал меня к себе; он увез меня в Италию, выдал замуж за господина де Фаркли, переменил даже имя, данное мне при крещении, дабы никто не проведал о моем оклеветанном прошлом. Но в Милане один наш землячок, Гангерне, опознал меня, и пару дней спустя все знали… нет, не истинную историю моей жизни, а лишь ее лживое, искаженное подобие. Меня оскорбили и изгнали из высшего общества. Мой новый муж пытался защитить мою честь, но также погиб. Теперь вы понимаете, что женщина, о которой говорят, что из-за ее распутного поведения погибли два мужа и один любовник, вполне может считаться падшей, а значит, и обращаться с ней будут соответственно? Все! На этом я останавливаюсь. Вечером, сегодня вечером, придете ли вы на свидание? Со мной будет и батюшка, и я добьюсь — он простит вас. И может быть, согласится даже рассказать, что стало с моей матерью. Он обмолвился как-то, что она жива, и, мало того, он думает, что знает, как заставить ее впредь заботиться о брошенной когда-то дочери…
Любите же меня, Арман, любите; меж нами — реки слез, и несмотря на планы и обещания батюшки, вы — моя единственная надежда.
Луицци чувствовал, что теряет разум; мысли безумным хороводом кружились в его голове, он не мог ни успокоить, ни хоть как-то упорядочить их, и в отчаянии он воскликнул:
— О! Нет, не могу больше ждать — это невозможно, я бесповоротно сойду с ума!
И тут же, в бешеном истеричном порыве, он с силой встряхнул магическим колокольчиком. Дьявол не появился, но дверной звонок, как показалось Луицци, отозвался зловещим эхом. Ледяные мурашки заставили его застыть в кресле, а в комнату легко впорхнула госпожа де Фаркли.
— Лора! Лора! — вскричал барон. — Ради всего святого, объясните, что все это значит? Или же я рехнусь! Лора, кто вы? Как вас звали раньше?
— Вы еще спрашиваете? — кокетливо усмехнулась госпожа де Фаркли. — Ах! Быстро же вы забыли свои грешки!
— Лора, пожалейте, скажите же, кто вы? Как вас звали, когда вам привезли несчастную сиротку?
— Софи. Вы ведь знаете, что незаконные дети не имеют фамилий.
— Но… А когда вы вышли замуж?
— Софи Дилуа.
— Так это вы? Но ведь прошло только два месяца… Этого не может быть! — закричал барон. — Не может быть…
Дверь комнаты открылась, и лакей вручил барону еще один конверт. Не в силах совладать с естественным порывом, Луицци тут же вскрыл его и прочитал:
Просим Вас почтить своим присутствием похоронное шествие, отпевание и погребение госпожи де Фаркли, которые состояться в понедельник утром, … февраля 182… года.
Луицци, похолодев, выронил письмо и, с совершенно подавленным видом, обернулся к женщине, стоявшей рядом с ним. Она растаяла, словно невесомое облачко дыма, и перед его взором предстала сатанинская личина нечистого, пылающая злорадной ухмылкой, уже причинившей Арману столько горя… Луицци в ярости хотел было наброситься на него с кулаками, но нечеловеческая сила словно пригвоздила его к месту.
— Может, объяснишь мне наконец, аспид, что это за страшный ребус?! — заорал Луицци, изнемогая от бешенства и отчаяния.
— Объяснить? Нет ничего проще. Элементарная арифметика, не более того, — захохотал Сатана. — В тысяча семьсот девяносто пятом году, в возрасте шестнадцати лет, госпожа де Кремансе родила самое что ни на есть законное дитя; девочку назвали Люси. В тысяча восьмисотом году она разрешилась от греховного бремени; ребенка окрестили Софи. В тысяча восемьсот пятнадцатом году, уже будучи вдовой, она родила еще одну незаконную дочь, ту самую, которую ты имел честь видеть в доме госпожи Дилуа; впрочем, ты вполне можешь подарить ей свою фамилию, ибо она является дочерью не кого иного, как твоего собственного папаши, достопочтенного барона де Луицци.
— Так это моя сестра!
— А Шарль, между прочим, — бесстрастно продолжал Дьявол, — еще один внебрачный ребенок, брошенный твоим отцом, благородным бароном де Луицци. — И добавил, хихикнув: — Твой братик…
— Но… ведь все они были живы всего два месяца назад; тогда же я видел и Софи… А сегодня она уже снова замужем и изменилась до неузнаваемости… А! Этого не может быть, я тебе говорю, все ты врешь, мерзкий пес!
— Нет, хозяин, сейчас я тебе говорю истинную правду. Я обманул тебя раньше.
— Как! — выдохнул Луицци.
— Ты помнишь самую первую нашу встречу? Ты еще собирался не растрачивать впустую дни и месяцы своей жизни… Ха! Нужно быть полным кретином, чтобы довериться мне хоть раз!
— Ты сказал, что забрал у меня шесть недель…
— Я отнял у тебя семь лет.
— Семь лет!
— Да. Семь лет, как погибла Люси, семь лет назад убиты господин Дилуа и Шарль — твой младший брат; семь лет прошло с тех пор, как ты угробил всех троих одной изящной шуточкой.