— Вы слышали? Я сказал, что вы свободны.
Это слово ошеломило Луицци, и он воскликнул:
— Свободен! Свободен!
С этим возгласом Арман бросился вон из камеры, вообразив, что его выпускают из тюрьмы. Но, едва спустившись с лестницы, которая вела во двор, он резко остановился и обернулся к тюремщику, который шел за ним смеясь, да-да, оказывается, тюремщики тоже умеют смеяться.
— В самом деле, — сказал Луицци, — я сошел с ума, я забыл, что не знаю, где здесь выход.
— Выход! — продолжал посмеиваться тюремщик. — Я сказал, что вы можете выходить из вашей камеры. Вы что, забыли, что скоро вас ждет суд присяжных? До тех пор вся ваша свобода — прогуливаться вместе с товарищами по несчастью.
Арман не ответил; прежде чем тюремщик успел договорить, он уже полностью осознал свое положение: свобода, которую ему предлагали, лежала перед ним, она ограничивалась четырьмя стенами, окружавшими площадку в двадцать квадратных туазов{502}. Он бросил быстрый взгляд на двор, где прогуливались уродливые мужчины, старики и юноши, почти все огрубевшие от порока, который ведет к преступлению, и от преступления, которое ведет к пороку, и уже хотел вернуться, как вдруг заметил, что один мужчина пристально рассматривает его. Арман испугался, что узнает в этом несчастном, оказавшемся в одной с ним тюрьме, еще кого-то, с кем сталкивала его жизнь. Он сделал шаг назад, но мужчина не дал ему уйти. Он быстро приблизился к барону и спросил зычным голосом:
— Это вы брат монахини, которую зовут сестра Анжелика?
— Да, это я, — ответил барон.
— Так это из-за вас погибли мой отец и сын?
— Из-за меня? — переспросил барон.
— Я Жак Брюно, — сказал заключенный.
Луицци наконец узнал его:
— Вы? Здесь? В этой тюрьме?
— Вы тоже здесь, — ухмыльнулся Жак Брюно.
— Я здесь за преступление, которого не совершал.
Ничто не передаст выражения ненависти и злобы, появившегося на лице крестьянина.
— Это как суд решит.
— Но вы, — перебил его Луицци, — что вас привело сюда?
— Доброе дело, которое я совершил: Коротыш убил моего отца и сына, я убил Коротыша.
— Но каким образом вы оказались в тулузской тюрьме, если совершили преступление в окрестностях Витре?
— Меня арестовали только вчера, я давно уже бежал из наших краев, задолго до ареста.
Луицци внимательно вгляделся в Жака Брюно — у него появилось впечатление, что он видел его после того, как покинул ферму, но где? Он никак не мог вспомнить.
Однако вопрос этот взволновал Луицци с такой необычайной силой, что на этот раз он не отбросил его со страхом, а с жаром принялся думать и вспоминать.
Какая бы роковая развязка его ни ждала, он почувствовал, как его охватило желание покончить с тайной, которая связала его по рукам и ногам, делала его слепым, заставляла содрогаться при малейших поворотах судьбы, плутать по дорогам, которые любому другому показались бы самыми простыми. Подталкиваемый этой мыслью, он вернулся в камеру и решился прочитать письмо, которое прислал ему поэт и которое он пренебрежительно отбросил.
Мы приводим его здесь дословно, но заявляем, что не несем за него никакой ответственности.
«Милостивый государь!
В тот момент, когда я оставил вас на дороге в Сар… около Буа-Манде с господином де Серни, я обещал вам рассказать если не всю мою историю, то по меньшей мере историю нашей первой встречи и того, что за ней последовало. Вы помните Буа-Манде? Помните кровать Папы Римского? Помните девушку, которая отдалась пассажиру с экипажа, в котором вы путешествовали? Помните, как этот пассажир убил человека, который хотел наказать его, и похитил девушку, которая отдалась ему? Этим пассажиром был я».
— Я был прав, — пробормотал Луицци, забыв, что Дьявол уже просветил его, — я был прав: час пробил, это еще один луч света, который посылает мне судьба. Зло, которое сопутствует мне, заставило меня совершить еще одну оплошность: я доверил письмо к госпоже де Кони форейтору, который вез Жаннетту, рок, который преследует меня, устроил нашу встречу в Буа-Манде!
«Помните, я сказал вам, что в этой женщине есть что-то необыкновенное?»
Луицци вспомнил эти слова Фернана и вспомнил, как кондуктор, говоря о Жаннетте, сказал, что ее история — не история служанки постоялого двора, что она не годилась для места, на котором находилась.
Воспоминания заставили Луицци с удвоенным любопытством и решимостью пойти вперед по пути открытий, на который его увлекали, и он продолжил чтение:
«Неудивительно, что в этой девушке было нечто необыкновенное, поскольку странным было и ее положение: она была внучкой простого человека, ставшего знатным сеньором, история этого человека невероятна. Задолго до революции он был учителем танцев, и звали его Брикуэн. Он женился еще до 1789 года, но в девяносто третьем или девяносто четвертом году им овладела идея добиться состояния и руки некой госпожи де Кони, мужа которой он обрек на смертную казнь. Он был так ловок, что добился своего, бросил свою первую жену и дочь по имени Мариетта. Чтобы обойти закон и избежать наказания за двоеженство, он сменил фамилию и стал господином де Парадезом, и благодаря удаче, которая улыбается обычно самым последним негодяям, его первая жена умерла, ничего не узнав, и оставила дочь в самой ужасной нищете, от которой та избавилась, только пойдя по пути разврата».
Имя Мариетты, слово «разврат», ребенок, брошенный в Тулузе, — все это внезапно соединилось в сознании Луицци и напомнило слова Перин о девушке по имени Мариетта, которую она предоставила отцу Луицци. Неужели Жаннетта тоже его сестра? И он помог спастись тому, кто ее погубил, так же как отдал свою другую сестру, Каролину, ничтожеству, которое теперь не выпускает ее из своих лап? Он не осмелился задержаться на этом диком предположении и продолжил чтение со все возрастающей острой тревогой.
«Дочь, несмотря ни на что, выяснила, кто ее отец и где он теперь живет, и около двадцати лет назад явилась в Буа-Манде к господину Парадезу с ребенком, которого она родила в публичном доме Перин».
Барон содрогнулся. Чем дальше он читал, тем больше убеждался, что предчувствие не обмануло его: письмо наталкивало на странные открытия. Для всякого другого человека, для всякой другой жизни потребовались бы более весомые доказательства, чтобы только породить подозрение о том, что Жаннетта была его сестрой, но после всех удивительных встреч он не колеблясь принял полупризнание Фернана за предупреждение свыше, хотя и предположить не мог, что тайна, которая ему только что приоткрылась, далека от того ужасающего секрета, который ему еще предстояло узнать.
«Когда Мариетта приехала в Буа-Манде, вооруженная свидетельством о бракосочетании своей матери и свидетельством о своем рождении, в котором черным по белому было записано, что она дочь Брикуэна, она так напугала старика, что тот взял на себя заботу о ней и ее дочери. Господин де Парадез оставил ребенка при себе, а Мариетту отправил в Тулузу с таким мизерным содержанием, что она вынуждена была наняться служанкой. С ловкостью, достойной этой особы, она тщательно скрывала от отца смерть госпожи де Брикуэн, чтобы заставить господина де Парадеза плясать под свою дудку из страха обвинения в двоеженстве, но уже через год после того, как она уехала от отца, тот узнал о смерти своей первой жены. Тогда, поняв, что больше ему ничто не угрожает, но не имея возможности отобрать содержание у законной дочери, которую он признал своей, он выставил внучку, дав ей немного денег, и пристроил ее на постоялый двор, где я ее и встретил и где она росла до того дня, как я ее оттуда вырвал.
Вы должны помнить, милостивый государь, вы ехали в Тулузу с женщиной по имени Мариетта: то была мать Жаннетты, добрая мать, достойная своего отца; вы должны помнить, как тщательно она скрывала свое лицо под вуалью, и вот почему. Вся любовь, которую она питала к дочери, поскольку надеялась, что та изменит отношение к ней Брикуэна в лучшую сторону, улетучилась, как только ее ребенка выставили из замка; и хотя она знала, что ее дочь красивая, чистая и невинная, живет в Буа-Манде, она проехала мимо, не желая быть узнанной, она боялась, что служанка с постоялого двора попросит о помощи свою мать, служанку из хорошего дома; в своей деревенской дочери она не обнаружила ни грации, ни обаяния, зато Жаннетта, ставшая благодаря мне элегантной, а благодаря собственной натуре — самой хитрой плутовкой на свете, внушила ей большие надежды.
Мариетта нашла нас в Париже, Мариетта отняла у меня свою дочь, поскольку у нее был на примете человек, которому она могла ее продать, а продать она умела. Они вместе уехали из Парижа, и понадобился весьма необыкновенный случай, чтобы около года назад я снова встретил ее в Тулузе.
После их отъезда с отчаяния я нанялся на военную службу. Я мечтал о славе, о революции, я верил, что рука Республики сильнее руки Империи{503}. Я стал старшим сержантом, моим лейтенантом оказался некий Анри Донзо, он был любовником Жаннетты, он перевез ее из Экса, где мать обучила ее низкому ремеслу, которым сама занималась в прошлом. Я писал письма этого подонка Донзо к одной монашке из Тулузы, но однажды, напившись, он признался, что эта переписка имела другую цель: она должна была прикрыть ту переписку, которую он сам вел с новенькой воспитанницей по имени Жюльетта, и за тем же ужином один шут по имени Гюстав открыл мне, что Жюльетта была дочерью Мариетты, что Мариетта скрылась в Отриве под именем госпожи Жели и что Жаннетта зовется теперь Жюльеттой».