Темнеет. Кто греется, кто сушит промокшую обувь. Ждем, когда сварится уха.

С нами у костра и две женщины с бата, и проводники, и Максимов. Уже совсем темно. На небе взошла луна. По быстрой воде Амгуни ложатся лунные дорожки, сзади за рекой — фантастическая сопка Юкачи, покрытая лесом. А мы на низком бережку; сзади за нами — густой еловый лес.

Пока варится уха, Литвиненко готовит ночлег для нашего лагеря. Мужчины уходят в лес и тащат оттуда еловые ветви. Ветви укладываются в ряд с одной стороны костра. Это будет общая постель всего нашего «гарнизона». Решили, что спать будем все рядом, — так теплее. Литвиненко распоряжается поддерживать костер всю ночь. Из лесу прозапас притаскивают целые деревья.

Лейтенант Олянишин громко восклицает:

— Последняя проба ухи!

Он берет ложку, торжественно, при общем молчании, пробует уху и заявляет, что обед готов.

Наливают уху. Кому в кружку, кому в стаканчик от термоса, кому в стаканчик от фляжки. Вытаскивают из котелка душистые разваренные куски кеты и, обжигаясь, торопливо едят, чтобы поскорее освободить посуду для товарищей. Это — первая настоящая горячая трапеза экипажа самолета «Родина» и всего нашего десанта. Уха бесподобна. Я десять суток не пробовала соли. С большим удовольствием смакую и глотаю слегка пересоленную уху.

Все веселы, по телу приятно расходится тепло.

Вот подошедший, наконец, к костру хлопотливый Литвиненко получает свою порцию. Он присаживается и говорит:

— Ах, кто придумал эту уху? До чего вкусна!

Закипает и второй котелок. К нему присаживаются наши проводники. С ними едят наши новые приятельницы из Дуков. Пир идет во-всю. Когда кончается уха, открываются банки с консервированным сгущенным молоком, и получается недурной дессерт. Мы уже ложимся спать, а Олянишин еще долго угощает проводников шоколадом и галетами.

Проводники уходят ночевать на опушку леса. Там загорается второй костер. Ложимся все в ряд. В темноте слышу тихий женский голос:

— Не ложитесь так. Возьмите наше ватное одеяло. У вас ведь ноги больные.

Это говорит женщина-метеоролог. Она отдает мне свое теплое ватное одеяло. Его расстилают поверх ветвей, и на нем умещаются Валя, Полина, я и лейтенант Олянишин, который был легче всех одет. Очень утомленные, все быстро засыпают. У костра остаются дежурные. Метеоролог из Дуков пошла к реке, набрала полный чайник прозрачной амгуньскои воды и ловко приспособила его над костром. Вода закипела. Дежурные у костра пили горячий чай.

Мне в эту ночь не спалось: болела нога. Я лежала и наблюдала феерическую картину вокруг себя. Все мне казалось сказочным и заманчивым: и костер, и Амгунь, и луна. Ветер разметывал искры от костра в разные стороны. А метеоролог из Дуков, глядя, как меняется ветер, тихо говорила:

— Погода будет ухудшаться…

Долго не засыпал и Литвиненко. Он все следил, чтобы костер не поджег ноги спящим товарищам и чтобы огонь не подобрался к еловым ветвям, на которых мы спим. Дежурные говорили:

— Товарищ комиссар, ложитесь спать, ведь рано утром опять в путь.

Но Литвиненко улегся только тогда, когда окончательно убедился, что все на местах и дров хватит на всю ночь.

Наступила полная тишина. У костра тихо разговаривали двое дежурных. Они вспоминали переход по болоту к реке Амгуни.

Вдруг в темноте появилась новая фигура. Я приподнялась, чтобы посмотреть, кто это. Оказывается, это бродит капитан Полежай. Заметив, что я приподнялась и не сплю, Полежай подошел, поправил одеяло, на котором я лежала, и говорит:

— Отчего вы не спите?

— Не спится, ноги болят. Присядьте, побеседуем.

Он сел тут же на ветвях и сразу начал говорить. Очевидно, у него накопилось очень много мыслей, которыми обязательно нужно было с кем-то поделиться. Он начал так:

— Вы не можете себе представить, какую колоссальную пользу извлек я из этой десантной операции.

Я удивилась его деловому образу мыслей в такую замечательную ночь. А Полежай продолжал:

— Когда мы решали тактические задачи в своей части, мы подходили к задаче так: брали десанты, перебрасывали их по сопкам, болотам, — просто перекидывали с одного места на другое. Теперь я вижу, что настоящие десантные операции в тайге так делать нельзя. Я определил, что десант не может в тайге подвигаться более чем на один километр в час. Я вкусил настоящей тайги. Теперь, вернувшись в свою часть, я уже буду знать, как мне готовить свой десант, чтобы в случае надобности он мог работать в тайге.

Я поразилась, какие интересные выводы делает капитан Полежай из розысков нашего экипажа. А он не умолкал:

— Теперь меня занимает еще один вопрос. Я хочу его разрешить. Как можно с воздуха, с самолета, поднять человека из тайги, чтобы не бросать к нему десанта? Как бы его подцепить и забрать на самолет, не приземляясь? Когда вернусь в часть, обязательно предложу, чтобы все думали над этим, — как забрать парашютиста обратно на самолет.

Начала немного дремать. Проснулся Литвиненко, еще раз осмотрел дежурных, сменил их и приказал капитану Полежаю спать. Капитан послушно лег, а Литвиненко стал ходить у костра. Потом он подошел ко мне, спросил, почему я не сплю, и говорит:

— Какой чудесный старик! Я все время о нем думаю.

Спрашиваю:

— О ком вы?

— О Максимове, который вас вез на оморочке. Он техник связи из пункта Нелань.

Мы стали говорить о народах Малого Севера, о порабощении и угнетении, которые испытывали они до революции. Литвиненко рассказал мне об интервенции японцев в этом районе, о партизанской войне, о том, как женщины и старики-партизаны уносили и прятали в тайге золото, чтобы оно не досталось японцам. Я спросила:

— Что, Максимов давно живет здесь?

Литвиненко рассказал, что Максимов до прихода сюда красных жил не на Амгуни, а далеко от берега, в глухой тайге. Он был участником замечательного героического похода партизан, когда они гнали японцев через тайгу, через Амур.

Я узнала, что в поисках экипажа «Родины» участвовало почти все население Кербинского района. В Кербинский горсовет пришли шесть бригад охотников-эвенков, выразивших желание отправиться на наши розыски. Охотников снабдили всем необходимым, для каждой бригады составили маршрут. Эвенки вышли в тайгу.

Четыре дня пробирались они через болота, мари и буреломы. Они прошли огромную территорию бассейна реки Амгуни. К 1 октября остался необследованным только район сопки Юкачи. Сюда и решили отправиться председатель Кербинского горсовета Козлов, сотрудник райотдела НКВД Трифонов и комсомолец фельдшер Кральниченко. Проводником был Николай Максимович Максимов. Энергичный, бодрый старик еще до того исходил все места, где, по его мнению, самолет мог совершить посадку.

Николай Максимович только что вернулся усталый с поисков, когда ему сообщили, что его берут проводником. Он сразу ожил, немедленно стал проверять, все ли припасено и подготовлено для экспедиции, стал намечать варианты поисков.

1 октября группа Козлова вместе с Максимовым отправилась из Керби на катере. До Каменки дошли хорошо, но дальше катера никогда не ходили. Тут Николай Максимович решил доказать, что вверх по реке можно продвинуться еще километров на пятьдесят. Это удалось. И только, когда речные перекаты окончательно преградили путь катеру, Максимов пересадил всех в оморочки.

Чтобы сократить путь, Николай Максимович направил оморочки в протоку. Но, пройдя несколько километров, участники экспедиции стали с тревогой замечать, что протока все больше и больше мелеет. Вскоре стало ясно, что дальше двигаться по ней невозможно. Максимов предложил перетащить оморочки на себе. До Амгуни оставалось не менее четырех километров, но Максимов не дал людям даже подумать. Он первый вытащил из воды оморочку, прикрепил к ней веревку и потащил. Его примеру последовали все остальные.

Добравшись до реки, решили передохнуть. Максимов не терял ни минуты. Пока другие отдыхали, он осмотрел оморочки и спустил их на воду.

До сопки оставалось еще двадцать километров. Шли всю ночь, и, уже окончательно выбившись из сил, остановились на привал. Максимов развел костер, подвесил котелок. На этот раз Максимов не выдержал и заснул, но все же поднялся раньше всех. Солнце уже взошло. Максимов, недовольный тем, что долго спали, категорически возражал против чаепития. Пришлось уступить старику.