3

Немецкие войска вошли в Киев 19 сентября. Произошло это крайне неожиданно — улицы города, казалось, совсем недавно были заполнены отступающими советскими войсками, измученными боями. Еще вывозили раненых на автомобилях и на простых конных повозках, а уже слышался шум мотоциклеток разведки 6-й армии генерала Вальтера фон Рейхенау.

Подобно большинству жителей города, семейство Ройтман решило не выходить на улицу, пока ситуация не прояснится. Оставаться в неведении, сидя в четырех стенах, было ужасно, и Роза Генриховна начала заводиться по пустякам. Поняв ее состояние, Люба вызвалась пойти на разведку, и ее никто удерживать не стал.

Выйдя на улицу Чкалова, Люба поразилась: эта улица, где она прожила почти год и, кажется, знала каждый камень мостовой, стала совсем незнакомой. И все из-за непривычной безлюдности, придающей домам хмурый, даже враждебный вид. А ведь эта улица, несмотря на спуски и подъемы, ей так нравилась! Отсюда и до Нового рынка недалеко, а там можно купить все, что душа пожелает, надо лишь спуститься к площади. А если нужны только овощи и фрукты, по ступенькам можно подняться к Сенному рынку. Рядом с домом зеленел скверик, а напротив стояло очень красивое здание, в котором до революции, хозяйка рассказывала, располагался женский университет святой Ольги. Центральный фронтон здания украшало изображение Афины Паллады, античной богини мудрости. Когда Люба ходила за покупками на Сенной рынок, то домой возвращаться не спешила — устраивалась на скамеечке полузгать семечки, что Роза Генриховна категорически запрещала делать в квартире. Люба частенько разглядывала профиль греческой богини, словно это могло приобщить к мудрости. Однажды та даже приснилась ей.

Поднявшись на Ярославов Вал, Люба наконец встретила людей, испуганно жавшихся возле своих домов. Она спустилась к Владимирской. Здесь было больше народа, слышался нарастающий гул моторов, и вскоре со стороны университета показались бронетранспортеры с пулеметами, полные солдат в непривычной форме и касках. Большинство людей как ветром сдуло с улицы, в их числе была и Люба. Она вернулась домой и сообщила:

— В городе немцы!

Новая власть не дала времени на раскачку, сразу стала издавать приказы, которые, как по волшебству, появлялись каждое утро на стенах домов, несмотря на то что в вечернее и ночное время был объявлен комендантский час. Приказы регламентировали все, даже количество продуктов, которое можно было держать в квартире, — не больше чем на сутки. Излишки следовало сдать, иначе — расстрел. Впрочем, расстрел стал обычным наказанием за неисполнение любого приказа, это все усвоили быстро. В начале бульвара Шевченко — теперь он назывался Ровноверштрассе — соорудили виселицы для показательных казней партийных и гэбистских[48] работников.

— Так что ты говорил о немецкой культуре и порядке? — издевалась над мужем Роза Генриховна. — Ты должен вынести из дома все ценности и провизию, стать на учет на бирже и трудиться, чтобы заработать на скудный паек, которого вряд ли нам будет хватать. Одним словом, «орднунг» — новый порядок!

Через неделю взлетела на воздух гостиница «Континенталь», где размещался штаб немецкого гарнизона и находилось много немецких офицеров. Затем начались взрывы по всему Крещатику и прилежащим улицам. Взрывы продолжались несколько дней. С удивительной избирательностью взрывались здания в центре города, облюбованные немецкими офицерами для жилья и работы. «Сатиновое радио» Евбаза распространило слух, что взрывы производятся дистанционно, как только подпольщики узнают, что в заминированный дом вселились гитлеровцы.

Дым от пожаров заслонил солнце, им буквально пропитались и стены, и обстановка квартиры. Было трудно дышать, одолевала головная боль. Люба не удержалась, вышла из дому и дошла до Прорезной. Внизу бушевало пламя, казалось, что главная улица города, Крещатик, навеки исчезла в огне. Испугавшись, что пламя перекинется на другие здания и дойдет до Чкалова, она поспешила вернуться в квартиру, чтобы рассказать о надвигающейся беде. За спиной она услышала шум моторов и взрывы.

Пожар до дома Ройтманов не дошел — немецкие саперы действовали с грациозностью слона в посудной лавке — они локализовали пожар, подорвав соседние дома, и тысячи людей остались без жилья.

— Немецкая культура! — гневно бросила Роза Генриховна, вернувшись с улицы и неся в руках сорванный со стены очередной приказ. — Ты только послушай: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник, 29 сентября 1941 года, к восьми часам утра на угол Мельниковой и Дегтяревской улиц (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит вещи, будет расстрелян». О какой культуре можно говорить после таких выражений в официальном документе? Немецкая культура — это Гете, Гейне, Фихте, но не эта листовка. Кстати, этот приказ не подписан — может, это фальшивка?

— Мне уже сообщил о нем Борис, — как всегда оптимистично настроенный, заявил Шай Израилевич. — Он сказал, что раввины Киева подготовили совместное воззвание, в котором призывают к спокойствию, а также выполнению данного приказа. Нас как элитную расу переселят в другой район, более безопасный.

— Саша, — Роза Генриховна предпочитала мужа называть этим именем, а не Шаем, — ты думаешь, что говоришь? Тон этого приказа угрожающий — какая элита и какие безопасные места?!

— Не волнуйся, Роза, я вначале поеду сам, а когда там обустроюсь — вызову тебя с Мишей.

— Глупый ты, Саша. Я пойду с тобой, все там выясню и в случае чего вытяну тебя оттуда. Мне надо оформить «фольксдойче» — не забывай, у меня германские корни, ведь моя бабушка — Вайсман. Не зря я не захотела брать твою фамилию. Документы, доказывающие мое происхождение, у меня есть. «Фольксдойче» — это масса преимуществ, даже перед такой элитной нацией, как ты.

Роза Генриховна задумалась, затем внимательно посмотрела на Любу:

— Ты на биржу труда сегодня ходила?

— Да, Роза Генриховна. — Оформилась?

— Да, Роза Генриховна. Я получила мельдкарт[49]. — Какую профессию указала?

Люба покраснела и тихо произнесла: — Актриса театра.

— Что?! — Всегда невозмутимая Роза Генриховна была поражена. — Актриса?

— Так вышло, — еще тише сказала Люба. Неожиданно Роза Генриховна улыбнулась.

— Да, кое-чему я тебя научила. Только не знаю, то, что ты назвалась актрисой — пойдет тебе на пользу или во вред? — Конечно на пользу! — горячо воскликнула Люба.

— Я тебе этого желаю!

В дверь квартиры громко постучали — это оказался дворник Евсеич. Всегда предупредительный и вежливый, он теперь глядел волком, в руках у него был лист бумаги с фамилиями.

— Приказ знаете о регистрации и переселении жидов? — спросил он, по-хозяйски осматривая квартиру.

— Да, знаем, — вежливо ответил Шай Израилевич. — Евсеич, рюмочку водочки не желаете?

— Некогда мне с вами, жидами, водочку распивать! — внезапно разозлился дворник. — Вот здесь распишитесь, что всем семейством в количестве трех человек пойдете на регистрацию.

— Моя жена — «фольксдойче», а сын еще мал. Я, когда устроюсь, вызову их на новое место.

— Втроем пойдете на регистрацию — там разберутся! Выходит, ваша квартира высвобождается?

— Никак нет! — зло ответила Роза Генриховна, сверля взглядом хама. — Любочка остается в квартире хозяйкой — она в ней прописана, ей и хозяйничать.

— Нечего ей одной в таких хоромах делать! — так же зло сказал дворник, радуясь, что не надо больше подхалимничать ради рюмки водки и рубля на праздник.

— Ты приказ читал? — Роза Генриховна была непривычно груба. Она прочитала вслух выдержку из листовки: — «Кто из граждан проникнет в оставленные квартиры и присвоит вещи, будет расстрелян!» Ты понял?!