Олег не выдержал — позвонил Павленко и обрадовался, что тот оказался на месте:

— Я тут хотел уточнить по поводу алиби Широкого…

— Понятно, — прервал его Павленко. — Можешь этим не заниматься. Широкий — конченый алкоголик с интеллигентной внешностью. Такой пошел бы на убийство, но не в день зарплаты, а когда денег нет. И настолько детально продумать все он вряд ли смог бы. Если не веришь, повидайся с ним — может, я ошибаюсь. Все, бегу, у меня своей работы достаточно.

Олег решил увидеться с Иваном Широким. Ведь если он будет во всем идти след в след за Павленко, то, как и тот, в итоге упрется в тупик. Надо делать и проверять самые невероятные предположения и, может, тогда к чему-нибудь удастся прийти.

Удостоверение в красной обложке было почти как настоящее «эмвэдэшное», за исключением того, что согласно ему Олег являлся частным юрисконсультом, и подтверждалось это соответствующей печатью, не гербовой. Мельком показанное удостоверение оказало гипнотизирующее действие на вахтершу. Олегу тут же дали провожатого — низенького веснушчатого мужчинку, говорившего несколько писклявым голосом. Это был заведующий реквизиторским цехом.

— Без меня вы запутаетесь в наших лабиринтах, — по ходу объяснял мужчинка, назвавшийся Альбертом Ивановичем. — Ведь театр — не только вешалка, фойе, зал и сцена. Очень много механизмов скрыто за кулисами, а большинство декораций подвешены на канатах, перемещаются с помощью элеваторов, имеющих с другой стороны контргрузы, калкаши. Чтобы вам было понятно, это мини-фуникулеры. Декорацию опускаешь вниз — контргруз наверху. Декорация наверху — контргруз внизу. А если взять поворотный круг на сцене…

Олега это не интересовало, и он прервал провожатого, направляя беседу в нужное русло:

— Вы так хорошо все знаете! Видно, работаете здесь давно?

— Да уж — третий десяток пошел, как я здесь. Пришел сразу после школы — думал артистом стать, но не вышло. А начинал я рабочим сцены.

— Какого вы мнения об Иване Широком?

— Человек как человек… — Веснушчатый мужчинка пожал плечами. — А вообще-то пьяница — все пропивает. Является на работу пьяным — все ему сходит с рук. Другого бы уволили давно.

— Почему такое снисхождение к Широкому? — заинтересовался Олег.

Веснушчатый понизил голос, оглянулся и торопливо произнес:

— Они с директором вместе учились на актерском, тот его и покрывает. Но никому не говорите, что это я сказал! — испуганно закончил он.

— А с директором я смогу сегодня увидеться?

— Нет. Он вчера уехал в отпуск — за границу, на две недели. А вообще у него отпуск большой, так что появится ближе к осени и тут же устроит разнос замдиректора Чайковскому за плохую подготовку к новому сезону. — И он снова испуганно сказал: — Но я вам…

— … ничего не говорил, — закончил за него Олег.

— Теперь нам надо будет немного помолчать — на сцене идет репетиция, — извиняющимся тоном попросил Альберт Иванович.

Они стали подниматься по деревянным лестницам круто вверх. В стороны уходили горизонтальные галереи, вдоль которых блестели смазкой вертикально стоящие рельсы и висели канаты. На третьем ярусе они пошли по горизонтальной галерее и вскоре столкнулись с мужчиной лет сорока пяти, в пропотевшей майке, плотно облегавшей мускулистый торс, и темных штанах спецовки. Его длинные волосы были заплетены сзади косичкой. На красивом мужественном лице, немного оплывшем в связи с возрастом и чрезмерным употреблением алкоголя, выделялись орлиный нос и горящие огнем глаза. С такой внешностью ему бы играть мушкетеров или пиратов, а не тягать канаты на задворках сцены.

— Ваня, тут к тебе гости, — елейным голоском произнес Альберт Иванович.

— Гостям мы всегда рады, а для врагов-недругов имеем шашку! — прогрохотал Широкий чуть ли не басом и махнул рукой, словно рубанул шашкой.

Веснушчатый испугался.

— Ваня! Репетиция же, — прошипел он.

— Физику учи, Альбертушка-Вертушка! Куда звук распространяется — вверх или вниз? Хочешь, сейчас крикну, а внизу меня не услышат? — предложил он, и Альберт Иванович, несмотря на полумрак, стал белым, словно мел.

— Ваня, не надо ничего делать! — попросил он и в тот же миг бросился по лестнице вниз.

— Чем я обязан вашему появлению в моих чертогах? — поинтересовался Иван Широкий, играя голосом, — то повышая, то понижая тембр.

— Я расследую обстоятельства смерти Любови Гавриловны Фроловой. Ведь вы были с ней достаточно близки?

— И я — тоже был, — трагически произнес Широкий, невольно вызвав в памяти Олега известную фразу Юлия Цезаря «И ты, Брут?».

— Что вы этим хотите сказать?

— То, что я был не один в ее списке. Вон Альбертушка, который вас привел, тоже пытался и даже был удостоен, но наутро с позором изгнан. А я сам ушел, и меня не гнал конвой.

— Я знаю, что в числе ее близких друзей был Рыков, который тогда здесь работал.

— Только ли он? Даже наш уважаемый директор, когда двадцать пять лет тому назад, будучи зеленым выпускником, попал сюда, не устоял перед ее чарами. Правда, в то время она была ничего, и ему пришлось потрудиться, чтобы снискать ее благосклонность.

— Она тогда работала дежурной?

— Да, левой стороны первого яруса, и ключи от директорской ложи были у нее. Предыдущий директор тоже был к ней неравнодушен, но его допросить не сможете — он уже на небесах.

— Как долго продолжалась связь с ней нынешнего директора Сомова, вашего однокурсника?

— Альбертушка наябедничал, что мы с Сомовым вместе учились?

— Давайте договоримся: вначале вопросы задаю я, а затем вы.

— Сомов у нее пожил недолго — месяц-два — и уехал работать в другой театр. Валера администратор неплохой, но артист был, скажу как профессионал, никудышный!

— Как же вы, такой талантливый, оказались здесь, тогда как он теперь директор? — не удержался от язвительного замечания Олег.

— Я был лучший на курсе, и все знали, что мне предстоит звездный путь. Поэтому я единственный тут задержался, но враги, плебеи, завидовали моему таланту, и мне не давали достойных ролей. Я стал возмущаться, но разве словом пробьешь стену? А во время очередной аттестации мне сделали ручкой. В насмешку предложили работать здесь, не ожидая, что я соглашусь. Но я, как Иисус, несущий свой крест, согласился, решив: пусть здесь, но зато рядом с Мельпоменой. Когда Валера стал директором, он предложил мне вернуться в артисты, но я не согласился. Ступивший на Голгофу должен пронести свой крест до самого конца!

— Где вы были в день смерти Фроловой?

— Вы не уточнили дату и время ее смерти, — издевательским тоном произнес Широкий. — Но мне это известно — предыдущий следователь меня просветил, поэтому отвечу: утром получил зарплату и в компании друзей отправился ее пропивать на Труханов остров — прекрасное тихое место. Если бы у меня было желание убить Любу, на что вы своими вопросами намекаете, то я бы это сделал именно там. Тишина, птички поют, природа! Вечером прибыл в театр, чтобы нести свою тяжкую ношу — до конца. — Он стал быстро тянуть канат, мышцы его рук вздулись, свидетельствуя о неплохой физической форме для его возраста. — Это подтверждает докладная Сидора Ивановича — моего начальника. Кстати, Альберт Иванович, Сидор Иванович — все они гниды! Может, это связано с тем, что они — Ивановичи? И мои дети тоже могут быть?..

И он застыл с открытым ртом, его лицо приняло дегенеративное выражение, но Олега не покидало ощущение, что Широкий устроил показушный спектакль, а сам наблюдал за ним трезво и расчетливо. Встреча с Широким не принесла ничего нового, лишь пополнился список подозреваемых новыми кандидатурами — нынешнего директора Сомова и веснушчатого Альберта Ивановича. Видно, неспроста Широкий подставил их, хотя директора — зачем? Ведь тот покрывает его. А может, он знает о Сомове такое, из-за чего тот вынужден терпеть все его выкрутасы? Надо было проверить алиби новых фигурантов, но как это сделать? Павленко было проще — за его спиной стоял закон и сложный, громоздкий, но эффективный механизм правоохранительных органов. Тому можно было задавать запросы и получать информацию от участковых, вызывать повесткой интересующих людей, а вот Олегу приходилось действовать в одиночку. И не мог он пугать людей фразой: «За дачу ложных показаний…», даже отвечать на его вопросы никто не обязан, и ничего с этим не поделаешь.