Мейси посмотрела в ту сторону, куда указывала рука, на мужчину в кресле-каталке. Он сидел спиной к ним, лицом к фонтану, чуть склонив набок голову. Старшая медсестра подошла к нему, наклонилась и заговорила. При этом легонько похлопывала мужчину по руке. Мейси стояла неподвижно.

— Капитан Линч. К вам посетительница. Пришла вас проведать. Очень красивая дама.

Мужчина не пошевелился. Не отвернулся от фонтана. Старшая медсестра улыбнулась ему, подоткнула одеяло, закрывавшее колени, и подошла к Мейси.

— Хотите, я побуду здесь?

— Нет-нет. Со мной все будет в порядке.

Мейси закусила губу.

— Конечно. Минут двадцать? Потом я за вами приду. Одна вы не найдете выхода из этих джунглей.

— Спасибо, старшая сестра.

Женщина кивнула, посмотрела на приколотые к фартуку часики и пошла к выходу по кирпичной дорожке, над которой нависали ветви. Мейси подошла к Саймону и села перед ним на низкий бортик фонтана, подняла взгляд на человека, которого очень любила, со всей пылкостью первого чувства, выкованного в горячем огне военного времени. Мейси смотрела в лицо, которого не видела с семнадцатого года, в лицо, которое теперь очень изменилось.

— Здравствуй, любовь моя, — сказала Мейси.

Никакой реакции не последовало. Мужчина смотрел куда-то далеко позади Мейси, на место, которое мог видеть только он. Лицо Саймона было покрыто шрамами, седые волосы росли вдоль лиловых шрамов на темени.

Мейси протянула руку к его лицу и провела пальцами по этим негладким линиям, поражаясь тому, что результаты ранений оказались такими разными. Шрамы, так схожие внешне с ее шрамами, скрывали иное, гораздо более глубокое повреждение. По сравнению с ним ее раны от разрыва того же снаряда были поверхностными. Однако повреждение Саймона позволяло ему совершенно не ощущать еще более сильной травмы — разбитого сердца.

Саймон по-прежнему не шевелился. Мейси взяла его руки в свои и заговорила:

— Прости меня, моя любовь. Прости, что не приезжала к тебе. Я очень боялась. Очень боялась не вспомнить тебя таким, как ты был со мной…

Она потерла его руки. Они были теплыми, такими теплыми, что она ощущала холод своих.

— Поначалу люди спрашивали, почему я не приезжаю, и я отвечала, что мне не под силу тебя видеть. Потом с каждым месяцем, с каждым годом казалось, что память о тебе — о нас… о том взрыве — покрывается очень тонкой папиросной бумагой.

Мейси закусила губу, непрерывно поглаживая неподвижные руки Саймона и продолжая свою исповедь:

— Казалось, я смотрела в окно на свое прошлое, и оно не было ясным. Наоборот, становилось все более тусклым, и в конечном счете стало слишком поздно. Слишком поздно для того, чтобы приехать и увидеть тебя.

Глубоко вздохнув, Мейси закрыла глаза, собралась с мыслями и заговорила снова. Напряжение в ее голосе ослабло, когда облегчилось бремя не сказанных ранее слов.

— Отец, леди Роуэн, Присцилла — все они вскоре перестали спрашивать о тебе. Я держала их на расстоянии. Всех, кроме Мориса. Морис все видит насквозь. Он сказал, что если люди и не видят мою броню из папиросной бумаги, то ощущают ее и спрашивать больше не будут. Но он знал, Морис знал, что когда-нибудь я приеду. Сказал, что правда становится еще сильнее, если подавляется, и достаточно лишь крохотной щели в стене, чтобы она вышла наружу. Саймон, так оно и случилось. Стена, которую я возвела, рухнула. И я очень стыдилась того, что не могла взглянуть в лицо правде того, что с тобой случилось.

Саймон неподвижно сидел в кресле-каталке, руки его не шевелились, хотя кровь окрасила кожу.

— Саймон, любовь моя. Я так и не дала тебе ответа. Видишь ли, я знала, что должно случиться что-то ужасное. Я не могла обещать тебе совместную жизнь, будущее, когда никакого будущего не видела. Прости меня, дорогой Саймон, прости.

Мейси обернулась, чтобы взглянуть, на чем сосредоточен его взгляд, и с удивлением увидела, что на окне, где они отражались вдвоем. На ней был синий костюм, синяя шляпка, волосы собраны в узел на затылке. Несколько черных прядей, всегда одни и те же, выбивались из-под шляпки и спадали на лоб и щеки. В отражении она едва могла разглядеть его шрамы. Стекло подшучивало над ней, показывая прежнего Саймона, молодого врача, в которого она так давно влюбилась.

Мейси снова повернулась к мужчине. Из уголка рта у него появилась тонкая струйка слюны и потекла вниз по подбородку. Мейси достала из сумочки свежий носовой платок, вытерла слюну и держала его руку в молчании, пока не вернулась старшая медсестра.

— Ну и как мы тут? — Она наклонилась, взглянула на Саймона, потом с улыбкой повернулась к Мейси. — А как вы?

— Отлично. Да, отлично.

Она сглотнула и улыбнулась в ответ.

— Прекрасно. Вы наверняка доставили ему много радости! — Старшая медсестра снова взглянула на Саймона и похлопала по руке. — Правда, капитан Линч? Много радости!

Саймон никак не отреагировал.

— Мисс Доббс, давайте я выведу вас из этого лабиринта!

Уходя, Мейси остановилась, взглянула на Саймона, потом на его отражение в окне. Он был там. Вечно молодой, привлекательный Саймон Линч, похитивший ее сердце.

— Вы приедете снова?

Они подошли к главному входу. Величественный дом теперь представлял собой приют для людей, для которых время остановила война, людей, безвозвратно замурованных в пещерах помраченного сознания.

— Да. Да, я непременно приеду. Спасибо.

— Правильно. Только предупредите нас. Капитан Линч любит посетителей.

Мейси приехала обратно в Лондон, помахала рукой Джеку Баркеру, когда «эм-джи» сворачивал с визгом колес на Уоррен-стрит, и остановилась перед своей новой конторой на Фицрой-сквер. Сидя в машине, она смотрела, как Билли прикрепляет к двери гвоздиками новую бронзовую табличку, потом отходит назад, чтобы определить ее местоположение, перед тем как закрепить шурупами. Он потер подбородок и переместил табличку Дважды. Наконец кивнул, убедившись, что нашел самое подходящее место для ее фамилии, место, которое будет говорить клиентам, что контора М. Доббс, психолога и детектива, открыта для работы.

Мейси продолжала наблюдать за Билли, начищавшим табличку до блеска. Потом Билли поднял взгляд и увидел Мейси в «эм-джи». Помахал ей рукой и, вытирая руки тряпкой, спустился по ступеням и распахнул дверцу машины.

— Надо приниматься за дело, мисс.

— Что случилось?

— Этот детектив-инспектор Стрэттон из Скотленд-Ярда, из отдела расследования убийств. Уже четыре раза звонил по «собаке и кости». Настойчиво. Ему нужно «посовещаться» с вами о каком-то деле.

— Черт возьми! — сказала Мейси, беря с пассажирского сиденья старую черную папку.

— Понимаю. Ну, что скажете? Надо браться за работу, мисс.

Мейси пошла вместе с Билли к двери, провела пальцами по надписи на бронзовой табличке и повернулась к своему новому помощнику.

Пора было приниматься за работу.

— Ну что ж, Билли, давай двигаться дальше!

Выражение признательности

Прежде всего я в долгу перед Холли Роуз, моей подругой и писательницей, которая прочла первые пробные страницы «Мейси Доббс» и потребовала, чтобы я продолжала писать. Эдер Лара, моя наставница в литературе, первой предложила, чтобы я всерьез задумалась над писательством, потом, после произошедшего со мной «несчастного случая», когда «Мейси Доббс» была едва дописана до середины, сказала, что выздоровление — идеальное время для завершения книги, несмотря на сломанную руку.

Мне повезло общаться с Эмми Реннерт и Рэнди Мюррей из «Агентства Эмми Реннерт», я очень благодарна им за мудрые советы, чудесный юмор, усердную работу и больше всего — за фанатичную веру в «Мейси Доббс». Повезло мне и с редактором, Лорой Хруска, способности которой делают ее одной из лучших редакторов, — в том числе, кажется, способностью заглядывать мне в душу.

Моя крестная мать, Дороти Линдквист, впервые повела меня в Лондонский имперский военный музей, когда я была еще ребенком, и этот поход придал новую реальность рассказам дедушки о Первой мировой войне. Теперь, много лет спустя, я очень благодарна сотрудникам музея за помощь и предоставленные мне для исследования поразительные материалы.