Пола Льюис

Женская хитрость

До чего же странный звук у этого автомата!.. Веселый, заливистый...

Фрэнк с трудом выбирался из пучины сна. Его опять пытались зажать в кольцо, захватить живым. Навалилась целая сотня головорезов. А может, не сотня? Да какая разница! Главное — его схватили и отдали в руки этого зверя, полковника Агуэйру Рамиро.

Автоматы продолжали выводить странную мелодию. Фрэнк лежал в поту, не в силах разлепить тяжелые веки, сердце его бешено колотилось. Ну же, очнись! — беззвучно приказал он себе. Давай, парень, возьми себя в руки!

Неохотно, цепляясь за каждую клеточку пробуждающегося сознания, ночной кошмар наконец отступил, но явь еще не пробилась в дремлющий мозг. Этот звук... Как же он забыл! Пестрая птица-трещотка, кукабарра, как называют их здесь, в Австралии.

Тяжелые занавеси на окнах не пропускали яркого утреннего света. Может, поэтому и приснился кошмар? Нужно будет попросить повесить на окна что-нибудь полегче.

Фрэнк усмехнулся про себя и с трудом открыл глаза. Ничего не выйдет, приятель. Занавески ни при чем. Это нужно изжить, именно изжить. Затаиться и перемолоть в себе то, что пришлось вынести в этой чертовой африканской стране, куда заслал его Уильям Ренкли, чтобы вызволить из плена своего брата.

Старина Уилли... Если б не он, многоопытный бывалый вояка, вряд ли Фрэнку и многим другим удалось бы выжить в свое время в джунглях Индокитайского полуострова.

После очередной «экспедиции» капитан Фрэнк Баррингтон, «солдат удачи», решил поставить в военной карьере большую жирную точку и снял форму. Генерал Ренкли ушел в отставку и занялся бизнесом. Фрэнку очень не хотелось возвращаться в Штаты, и он с радостью принял предложение бывшего командира уехать в Австралию и поступить на работу в семейную фирму «Ренкли корпорейшн».

Казалось, бессонные ночи, ежеминутный риск для жизни, изнуряющая дневная жара и пробирающий до костей ночной холод, сутки напролет без питья и еды — все эти тяготы военной жизни навсегда ушли в прошлое. Но мог ли Фрэнк отказать Уильяму, когда тот обратился за помощью? Сколько бы злого цинизма ни накопилось в твоей душе, есть вещи, святые для каждого настоящего мужчины: воинское братство, воинский долг и еще — ненависть. Вот почему он непременно вернется на черный континент и отомстит своему мучителю. Это стало целью жизни.

Фрэнк с трудом перевернулся на бок, попробовал подтянуть к животу непослушные искалеченные ноги. Не отворачивайся от прошлого, парень, перебори его, и тогда ты снова обретешь мужество.

Ну-ка, напряги память...

Каким-то чудом ему удалось вырваться из деревянной клетки, в которую его, раненого, засадил изувер Рамиро. А потом он несколько ночей полз по этой прожаренной солнцем сковородке, ожидая — опять-таки! — какого-нибудь чуда. Рваная рана на ноге так и не затянулась — наверное, попала инфекция. Слава богу, гангрены еще не было, но долго ли до беды? Фрэнк полз и вспоминал рассказ времен второй мировой войны. Разведчик, возвращавшийся из вражеского тыла, наступил на мину, которая не убила несчастного, но изувечила ему ногу. Рана стала гноиться, а потом ткани потеряли чувствительность, и преданный долгу солдат, зная, что обязан выжить и передать командованию важную информацию о продвижении вражеских войск, отрезал пораженную гангреной ногу.

Но я больше не в армии, подумал тогда Фрэнк, и не располагаю важной информацией. И нет того, кому можно было бы что-нибудь передать. Меня никто не ждет и никто не станет по мне тосковать, если я сгнию в этих непроходимых колючих зарослях. Разве что встревожится старина Уилли, которому придется искать нового сотрудника в свою фирму.

Но как бы там ни было, я добрался до цели и спас брата Уильяма. Потому что, отправляясь в эту чертову страну, я поклялся, что выполню задание, даже если на всей земле не останется ни одной живой души. А теперь, когда я выполнил один свой долг, на очереди другой — отомстить садисту Рамиро. А потому — ползи! Стиснув зубы, преодолевая мучительную боль, от которой мутится сознание, считая каждый свой вздох последним, — ползи!

И он полз, определив для себя примерное направление. Туда, где, по его расчетам, ждал друг, Жозе Орланду.

1

Интересно, что происходит? — недоумевала Джейн Ренкли, наблюдая, как зеленый военный фургон, подкатив по широкой подъездной дорожке, остановился у парадной двери. Может, нас хотят взять в осаду?

— Как поживает самая прелестная девушка Австралии?

Джейн обернулась и ласково улыбнулась своему статному седовласому отцу. Настоящий породистый аристократ времен викторианской Англии, подумала она, хотя семья Ренкли, которая, перебралась в Австралию еще в начале века, была отнюдь не аристократического происхождения.

— Ты преувеличиваешь, папочка. На последней вечеринке Джессе даже не взглянул в мою сторону, — шутливо отозвалась Джейн.

Она спокойно относилась к своей внешности и не считала себя писаной красавицей. Конечно, ей были приятны комплименты отца, но откровенная лесть молодых людей оставляла ее равнодушной, — Джейн хорошо знала, что за этим стоит. Ведь ее отец, Мартин Ренкли, был одним из состоятельнейших людей континента, а она — его единственная дочь. И потому ее сердце до сих пор оставалось свободным.

— Джессе еще не показатель, — усмехнулся Мартин Ренкли. — Его последний брак оказался настолько неудачным, что он возненавидел всех женщин мира.

Внешнее спокойствие отца не могло обмануть Джейн. Он никогда не отличался веселым нравом, а после недавней неудачной поездки в Африку испытываемый им душевный дискомфорт не всегда мог укрыться даже от постороннего взгляда, а уж тем более от любящих глаз дочери. Сильнее обычного в Мартине Ренкли прорывалось теперь недовольство однообразной сытой жизнью, которую он вел.

— Папочка, пожалуйста, перестань терзаться, — сказала Джейн. — Я вижу, у тебя опять была бессонная ночь. Ты честно зарабатываешь деньги и можешь тратить их, как тебе заблагорассудится.

— Ну, последнее утверждение не совсем верно, — улыбнулся Мартин. — Это ведь также и твое наследство, и я обязан заботиться об увеличении капитала.

Он нежно посмотрел на дочь и погладил ее по щеке.

— Джейн, любимая, единственный свет моей жизни.

— Прости, папочка, но, кажется, нас ждут дела. У парадной двери стоит какая-то машина...

— У тебя немного усталый вид, дорогая. Почему бы тебе не принять душ, а потом встретимся в библиотеке, и... я кое-что тебе скажу.

Джейн не хотелось оставлять отца одного, но она послушно отправилась в душ, предаваясь на ходу размышлениям. Ее часто смущал вопросительный, ищущий взгляд отца. Он словно хотел увидеть в лице дочери лицо другого, навсегда покинувшего его человека. Джейн на всю жизнь запомнила печальные, проникновенные слова, которые много лет назад — тогда ей было двенадцать — вырвались у дяди Уильяма:

«Господи, Джейн, у тебя такая же атласная кожа, как у твоей матери, и такие же золотистые с рыжинкой волосы, и те же прозрачные янтарные глаза, — с удивлением произнес он. — Если бы не курносый носик и не пухлые губки... — Уильям внезапно смутился и скомкал свою тираду: — ...ты была бы ее точной копией, можно сказать — двойником».

Уже тогда Джейн поняла, почему отец избегает разговоров о матери, почему единственная фотография Джессики Ренкли висит у нее в комнате, а не в комнате отца. Он жил дорогим воспоминанием о женщине, которую боготворил и потерял, но так и не смог смириться с потерей.

Быстро приняв душ, Джейн спустилась вниз. Взяв стакан с апельсиновым соком, который заботливо налил ей отец, она с ногами забралась в большое кожаное кресло и, прислушиваясь к скрежету металла, спросила:

— Сей божественный звук доносится из солярия, не так ли, папа?

— Я знаю, девочка, это один из твоих любимых уголков, — извиняющимся тоном сказал Мартин, — и мне жаль, что приходится занимать именно это помещение, но мне оно показалось самым подходящим...