Китайские источники датируют «Великие Ясы» Чингисхана 1227 годом. Хотя по другому мнению, они вошли в «Сокровенное сказание» монгольской хроники 1240 года. Работы Джувейни и Джузджайни окончены примерно одновременно — это 1260 год. А полтора столетия спустя, где-то в 1402 или 1403 году, появилось «Уложение» Тимура, по поводу которого знаменитый арабский историк Ибн Хальдун^[129] сказал, что это гениальное творение человечества, а после смерти Тимура добавил: в «Уложении» нет ничего от Бога, ничего коранического, обращение языческое, только к силе и небесам — это древний Китай, а мы добавим — и их «искусство войны». И если мы в свою очередь обратимся к первоисточнику Сунь-цзы, то в самом начале обнаружим: «Вообще, желательно не производить разрушений на захваченной территории; оставлять после себя руины — худший выбор. Выйти победителем из сотни сражений — это еще не показатель высшей степени военного искусства; победить врага без кровопролития — вот вершина этого искусства».

Уходя от исторических заумствований, отметим, что Тимур всегда окружал себя всякими мудрецами, всегда пытался почерпнуть из источника кладези мировых знаний, тем более если это касается стратегии войн, однако, видимо, этот важный абзац он либо прослушал, либо усвоил неважно, либо привнес что-то свое, ибо действовал он порою жестоко, бесчеловечно, хотя при этом постоянно кичился своей набожностью, выступал борцом за веру, изредка некие ритуалы соблюдал. Так это Тимур — злой, но гений, и в нем сочеталось и возвышенное, и самое низменное. И характеризовать его можно хотя бы одним: он мог за день дать указ десятерых из своего окружения казнить, а наутро, перед казнью, девятерых, если не всех, простить. Это философия Сунь-цзы, в основе которой лежит идея разумного сочетания военной стратегии и изощренной государственной политики управления. Так до этого Тамерлан дошел собственным опытом: претерпев в жизни все, он сам ковал свое бессмертное имя и «Автобиографию» и «Уложение» сочинял не для кого-нибудь, а прежде всего для своих сыновей, чтобы они несли его непоколебимое знамя из века в век. Однако с детьми Великому эмиру не совсем повезло: двоих старших он уже пережил, а два оставшихся — Мираншах и Шахрух — с ревностью и даже с ненавистью относились друг к другу. Тимур все это видел, переживал и, желая как-то утихомирить, он сыновей назначил ханами и поставил править захваченными территориями. Так, Шахрух стал правителем Герата и всего Хорасана (это территория современного Афганистана, восточного Ирана и Туркмении), а старшего, Мираншаха, — еще дальше, на запад. Он стал правителем крупнейшего города в регионе — Тебриза, в котором проживало в то время около миллиона человек, и всех прилегающих территорий (это современное Закавказье: Армения, Грузия, Азербайджан, а также большая часть Ирана и весь Курдистан).

В то время как таковых границ меж государствами или, точнее, княжествами не было. Кто был способен собирать с людей дань, тот и считался хозяином земель и поселений. В сборе податей Мираншах преуспел, да так, что с его земель потянулись многотысячные вереницы беженцев. Это жуткая картина, ее невозможно описать. Это черная нить, на которую нанизаны одинаково серые судьбы людей. Здесь не то что смеха или улыбки нет, здесь даже голос редко кто подает, лишь истошный крик детей и стон прирезываемой скотины. А в широко раскрытых глазах лишь тоска, страх перед будущим, полная неопределенность, мольба. С этим зрелищем столкнулся наш герой эмир Красный Малцаг, когда приступил к исполнению своих обязанностей — представителя мамлюкского султана на северных рубежах. Это функция не правителя, а в некотором смысле пограничника. Впрочем, то, чего хотел сам Малцаг. По сути, он волен и прямых указаний нет, а с другой стороны, содержание гвардии из казны и покровительство могущественного государства, что во все времена — сила. Правда, сам Малцаг в эту силу, опирающуюся на султана Фараджа, мало надеется. Да и что врать, даже судьба Египта его мало волнует, не смог он стать мамлюком, не смог он стать султаном в другой стране, и что ни говори, и кем ни будь, а Египет и Сирия — это чужбина, это другая история, и ныне о мамлюках там не вспоминают, разве как об извращенцах-рабах, которые коварством узурпировали власть. Но это все история, по фактам которой мы с легкостью пробежались на века назад и потом вперед. И это наука, она бесстрастна, и любое современное историческое исследование тяготеет все-таки к реабилитации, чему удивляться не приходится. Такова жизнь: плохое необходимо забыть и можно восторгаться варваром. Однако в мире есть литература, которая несет в себе разум и сердце, которая все исторические факты пропускает через душу, которая улавливает и ощущает все человеческие чувства, даже запах, боль, счастье и любовь. И, открыв всемирную историю конца четырнадцатого века, мы прочитаем лишь о Тамерлане, его женах, отпрысках, оргиях и войнах. И никаких эмоций — это средние века, нам там не жить, а если бы жить, то как Тимур, или подальше от него. (А что напишут историки про наш век, век цивилизации, прогресса и глобализации? Наверное, будет упомянут президент Буш, Садам, которого повесили, терроризм, Ирак, Афганистан, Чечня.) Так это все история — она фактографична, но бездушна, она рассматривает время как процесс лишь с одной стороны — хронологии и последовательности. Наверное, поэтому говорят, что история учит тому, что ничему не учит. По этому поводу английский историк Бокль^[130] сказал, что «масса историков не считает для себя обязательным обширное предварительное образование, которое бы позволило изучить предмет во всех его ипостасях».

Несколько иначе обстоит дело в литературе. Конечно, здесь нет строгой научной доктрины, здесь много вольностей, фантазии, выдумки. И база в литературе иная, это не только научная историческая мысль, а больше фольклор, мифология и легенды. Так, вокруг личности Тамерлана тоже много легенд, и где правда, а где вымысел — самим историкам неизвестно, но вслух не говорят, а меж собой «Сказкой Востока» все это называют. Зато литература, в отличие от истории, знает, что, в конце четырнадцатого века помимо Тамерлана на земле были такие герои, как Шадома и Малцаг, Молла Несарт и купец Бочек, доктор Сакрел и юная Седа. И не думайте, что это вымышленные персоны.

О них, хотя бы в двух словах, упоминали историки, говоря о великой личности Тамерлана. Вот здесь просматривается роль литературы. Именно она должна этот вроде бы незыблемый фактологический материал несколько повернуть, присмотреться и увидеть в другом ракурсе и понять, что изучать и хулить надо не тирана Тамерлана, а людей, именно людей, которые ему противостояли, с ним боролись и не дали этой гнили разрастись, — они отстояли жизнь, они всегда есть, эти невидимые герои, и для них Бог создал не «искусство войны», а искусство мира, где есть доброе слово, появляется письменность и литература, а следом и культура жить.

С самого отрочества, если не с детства, Малцаг по воле судьбы владел лишь одним — оружием. Он не имел дома, не помнил семьи, у него не было привязанности к очагу, после гибели брата — азнаура Тамарзо — у него только один друг, и то временный, — это конь под ним; бурка и седло — крыша над головой и покой сна у изголовья.

Будучи воином, он, до пленения, всегда пребывал на войне, а там, где война, там всегда масса беженцев. Эту категорию людей он не то чтобы не признавал, он их даже не замечал, а если видел средь беженцев мужчину, тем более молодого человека, способного сражаться, то презирал, порою попрекал и оскорблял. А если кто из таковых начинал ему возражать, тем более огрызаться, он поучал плетью, а при малейшем противлении и до сабли доходило. Да это было давно, еще на Кавказе. С тех пор много воды утекло, многое и сам Малцаг повидал, многое пережил, на многое по-иному стал смотреть, в том числе и на беженцев. И теперь, когда он видел средь беженцев массу мужчин, он их не то что не презирал, а страшно жалел. Только теперь он понимал, каково им, отцам семейств, за которыми стоят голодные дети, беззащитные жены и сестры, старые и беспомощные родители. Как их всех прокормить? Как их всех огородить от бесчинств, издевательств и насилия диких варваров-захватчиков? И откуда они бегут? С благодатного Кавказа, с верховья рек Тигр и Евфрат, где в районе озер Ван и Урмия на прекрасном нагорье согласно Библии находился Эдем — райский сад, благодать, и первые люди на земле. А куда они теперь бегут? А бегут-то они не куда-нибудь, а на юг, в сторону бескрайней, безводной, жестокой Сирийской пустыни.