— О нет, благодарю! Я не один, со мной мой мул, и так нам все ж спокойней и быстрей.

— О да. За таким мулом наши кони вряд ли поспеют. А впрочем, не мог бы ты мне этого замечательного мула продать? Вижу я такую редкость! Почитаю за честь такого в табуне иметь.

— Что ж продавать! Дарю! Пожалуйста!

— Нет-нет, такую щедрость! Разве что куплю. Визирь, — ему в тот же миг поднесли мешок, он, не глядя, зачерпнул горсть монет и так же небрежно бросил их в карман халата историка. — Никогда не забуду твоей щедрости, — целуя, обнял. — В Каире еще увидимся, Фараджу привет, прощай!

Безусловно то, что Тамерлан привел свои войска в Дамаск не для благоговения. Тем не менее участь покоренных им городов была отнюдь не одинаковой, где-то он даже бывал более-менее сносным. Однако в Дамаске он лютовал, и виной тому все тот же султан Фарадж, который, убежав на значительное расстояние, немного очухался и послал противнику такое письмо: «Не думайте, что мы боимся вас. Нам пришлось отлучиться, чтобы навести порядок в нашей столице, но мы вернемся, как разъяренные львы, и поступим с вами, как поступали с созревшей пшеницей. Напрасны будут ваши слезы — пощады вам не будет».

Это письмо действительно вызвало слезы безудержного хохота, но трусливый Фарадж на этом ведь не угомонился: он всегда пытался неугодных исподтишка убивать. С этой целью по пути в Каир, будучи на землях Палестины, он свернул куда-то в неприступные горы, дабы встретиться с неким загадочным старцем.

Об этом старце, а точнее — странной династии, повествуют многие средневековые первоисточники. Дело в том, что где-то в горах Палестины некий местный князек-разбойник соорудил по-настоящему райский сад. А потом заманивал к себе нескольких молодых людей, давал им выпить какого-то напитка, после чего они погружались в глубокий сон, а проснувшись, юнцы обнаруживали себя в райском саду, где всюду музыка, красивые девушки, удовлетворяющие любую блажь, всякие яства, золото и все, что можно и невозможно представить, и постоянно опий, гашиш и вино в фонтанах.

Когда от этого «рая» юнцы начинают получать полный кайф, уже вкусили и вживаются, их вновь усыпляют, а просыпаются они в темном помещении, где пред ними, как Господь на величавом кресле, восседает старец и спрашивает: «Откуда ты пришел?». — «Из рая», — отвечал юнец. — «А ты хочешь снова туда попасть? Тогда исполни священный обет — убьешь нечисть, что я укажу. И даже если ты погибнешь, я пошлю за тобой ангелов, и они перенесут тебя в вечный рай».

Таких юнцов-убийц называли гашишниками. Они убили немало известных в истории людей, в том числе и крестоносцев. Вот такого убийцу, и не одного, а двоих, к своим услугам купил султан Фарадж. Один из гашишников направился в Бейрут. Лишь воинская закалка спасла Красного Малцага от неминуемой смерти, и все же кинжал задел грудь, тяжело ранил.

А вот второй убийца прибыл в Дамаск. И до чего надо быть умелым и целеустремленным, чтобы, несмотря на многочисленную охрану, этот гашишник как-то умудрился приблизиться к Тамерлану и нанес удар в спину — кольчуга спасла. Гашишника пытали раскаленными щипцами. Как все выведали — с него живьем стали отрезать мелкие кусочки мяса и кидать собакам. А Повелитель после этого свершил хотя бы одно доброе дело — «райский» сад и его хозяев буквально сровняли с землей. Почти что та же самая участь постигла и Дамаск: город был полностью разграблен, вся городская знать, в том числе и духовенство, были согнаны в древнейшую жемчужину Востока — священную мечеть Омеядов,^[216] и все было предано огню.

После Дамаска захватить Каир, казалось, не представляло особого труда. Почему-то Тимур на то не пошел. Наверное, потому, что боялся, как бы Баязид не ударил в тыл, когда углубится очень далеко, да к тому же надвигалось нещадное аравийское лето, и он решил отдохнуть в полюбившемся ему уголке земли — в прохладе Кавказских гор.

В начале мая Тамерлан был в районе Мосула, когда ему почему-то показалось, что сирийская добыча не так уж и велика, и он решил направить корпус в ранее покоренный вассальный Багдад за положенной контрибуцией. На горе багдадцев этот десятитысячный корпус подвергся нападению туркмен Кара-Юсуфа, был полностью истреблен. Сам Тамерлан не мог поймать этого Кара-Юсуфа уже много лет, свою злость он решил вымесить на Багдаде, в этот зной сам отправился город вновь покорять.

Багдад решил обороняться. Безуспешная осада длилась более двух месяцев. В июле, когда зной в месопотамской долине стал особенно невыносимым, а солнце пекло так, что, по словам летописца, «птицы падали с неба, как сраженные молнией», оборонявшиеся надели шлемы на копья, дабы создать видимость своего присутствия, а сами пошли отдохнуть в тени. Тюрки это заметили и использовали момент.

Если пять лет назад Тимур Багдад еще пощадил, то на сей раз обошелся жестоко. За малым исключением все, не сумевшие спастись бегством, были уничтожены. Из отрезанных голов в разных частях города были сооружены так любимые Тамерланом башни, сами тюрки посчитали — более десяти тысяч.

В такую жару трупы быстро стали разлагаться, началась эпидемия. Предав город огню, Тамерлан приказал срочно уходить. За последний год он дал два очень крупных сражения, почти что полностью устранил всех союзников Баязида. В середине июля Повелитель вновь прибыл в Тебриз, а оттуда уехал на Кавказ, дабы отдохнуть и подготовиться к решающему сражению на западе, после чего он двинется на мечту его жизни — Китай.

* * *

Из всех мест, где побывал Тимур, он более всего любил Кавказ. В последние десятилетия он здесь проводил гораздо больше времени, нежели в родном Самарканде. Вот и осень-зиму 1401–1402 годов он находился то в Нахичевани, потом в Карабахе, после — на реке Кура, в Алазанской долине и даже в верховье Аргунского ущелья средь остроконечных вершин главного Кавказского хребта.

Здесь мягкий и уютный климат, очаровательная природа, пестрый пейзаж и масса дичи, так что есть возможность вдоволь поохотиться, насладиться видами Кавказа и заодно, как приспичит, «поохотиться» на местных горцев, дабы усмирились, забыли гордыню и почитали его. А в целом это отдых, блажь, он делает только то, что хочет. И хотя дошла до нас молва, что Тамерлан — суровый человек, так это только в бою и при приеме заморских послов, а так — он любит шутить, острить, и, порой, сам не прочь подурачиться. Правда, всяких придворных шутов и карликов он не любит, даже презирает, и ему, как дикому кочевнику, по нраву человек смелый, дерзкий и не льстец, как все вокруг него. Вот такого ему судьба послала в лице Моллы Несарта, и хотя последний за свою дерзость и непослушание должен был быть не раз уже казнен, да это, по мнению Повелителя, всегда успеется, такого непокорного и неугомонного он еще не встречал: кто ему еще в лицо правду скажет (разве что Сарай-Ханум, и та на старости лет свихнулась). А кто с ним в шахматы на равных сразится? А кто, в конце концов, обсерваторию Кавказа в Самарканд увезет? Только Молла Несарт, старый чудак. А этому старичку тяжело рядом с Повелителем жить, вот то прямо, то намеком Тимуру он твердит:

— О Повелитель мой любезный, позволь науку постигать. Вдруг я умру, а то не новость, кто ж обсерваторию построит, кто твоих внуков будет обучать?

— Да не волнуйся, старичок, такие, как ты, не помирают.

— Земля тиранов тоже не берет.

— Ты что сказал?

— Жить тебе вечно! И всех ты жен переживешь!

— А-а! То — иное дело. И как тебя я отпущу? Где я найду такого звездочета и предсказателя-льстеца?

— Не звездочет я и не льстец.

— А кто ты? Разве что осел?! О, как насупился. Ну ладно, к тебе всегда я очень добр, пожалуй, лучше отпущу, но при условии одном — найди достойную замену своей ослиной бороде, а сам займись обсерваторией. Ну что, ты рад? А как я щедр.

Не знаем, рад Молла — не рад, да только ровно через час к шатру явился он опять, но не один — с ослом.

— Ты что, совсем с ума сошел? Не видишь дорогой ковер? Твой запах еле выношу, а ты сюда еще осла?