— Помоги своему лечащему врачу. Назови всех девушек, с которыми у тебя была связь за последние полгода.

— Это невозможно, — грустно сказал он. — За последние полгода у меня было больше ста девушек. Всех разве запомнишь?

Я положил трубку и обессиленно рухнул лицом в подушку. В голове грохотали взрывы — девяносто в минуту. Болело, кажется, все — от затылка до кончиков пальцев ног. Плюс немного подташнивало. Вот это я вчера дал…

Я осторожно повернулся на спину и прислушался. К тому, что происходило внутри, прислушиваться было противно, и я прислушался к тому, что происходило снаружи. В квартире определенно кто-то был. На кухне вполголоса мурлыкало радио, которое я с утра никогда не включаю. В душе слышался плеск воды. Кого это, черт подери, я вчера к себе приволок?

Оторвать голову от подушки и сесть было задачей, равносильной тому, чтобы руками остановить Луну. После того как я встал с кровати, я еще раз испытал, что именно чувствуют младенцы, только-только овладевающие искусством ходьбы. Зато первые глотки теплой и мерзкой воды из-под крана показались мне восхитительнее любого французского вина.

Похмелье — это всегда тяжело. Но когда похмельное утро начинается с неожиданностей — тяжело вдвойне. Как-то я проснулся от того, что радио в комнате хорошо поставленным голосом проговорило: «Московское время — два часа дня. Передаем криминальную хронику. Вчера оперативники задержали на Московском вокзале двух оборотней…» Первая же сформировавшаяся в мозгу версия звучала убедительно и недвусмысленно: так вот ты какая, белая горячка! Те полминуты, пока диктор не объяснил, что вообще-то «оборотнями» на милицейском жаргоне называют преступников, переодевающихся в милицейскую форму, я просто физически ощущал, как седею. А сегодня вот Осокин со своими гениальными гипотезами. Делать ему в больнице не хрен, вот и лезет к людям ни свет ни заря.

Хлебнув еще воды, я, скрипя суставами, натянул брюки и пошел в спальню выяснить, кто же это сегодня у нас в гостях.

На стуле аккуратно висели джинсы и футболка Дебби. На полу валялся ее распотрошенный рюкзак. Самой Дебби в спальне не было. Скорее всего она уже проснулась и отправилась в душ. Может быть, даже успев перед этим немного попрактиковаться в русской грамматике: на полу рядом с кроватью лежала открытая книга.

Кряхтя и чувствуя, как скачут перед глазами красные пятна, я сел, поднял книгу и прочел: «… Его мутные глаза еще не видели, но он уже мог стоять, чуть пошатываясь на своих тонких дрожащих ножках, и частая дрожь морщила его блестящую шкурку…»

Господи, спаси и сохрани! Что же это такое она читает? Уж не о моем ли сегодняшнем утре идет речь?

Я повернул книжку обложкой к себе и прочел: «Феликс Зальтен. Бэмби. Глава 1 — Рождение олененка». Тьфу ты!

— Привет, ковбой!

Она стояла в дверях. Мокрая, чистая, свежая, и смотрела на меня хохочущими зелеными глазами. Мое старое полотенце, которое она прижимала к груди, даже на треть не могло скрыть всех достоинств ее фигуры. Я сглотнул и как-то сразу почувствовал, что опять умираю от жажды.

— Доброе утро, Дебби, — произнес я дурацким фальцетом.

— Все в порядке? Пульс и дыхание в норме? Мокрое полотенце на лоб или что-нибудь еще?

— А нету пива? Холодного?

— Плохо?

— Лучше бы я умер вчера…

— Лучше бы ты что?

— Не обращай внимания. Это такой старый анекдот. Ты, наверное, хочешь одеться? Я сейчас выйду.

— Неловко просить тебя так напрягаться, — сказала она и отбросила полотенце в сторону. От того, что я увидел, похмелье мое обострилось до остроты приступа аппендицита.

— Ты не видел, куда я вчера дела свое белье? — сказала она, повернувшись ко мне спиной, наклоняясь и заглядывая под кровать. — Что-то не могу его найти.

— Дебби, — я укоризненно покачал головой, — ты ведешь себя как в дешевом кино. Не стыдно?

— Как в дешевом кино? — улыбнулась она, не разгибаясь. — Посмотри на себя в зеркало. На выражении твоего лица нужно ставить гриф «Детям до 16…».

Я встал, обошел ее и поковылял на кухню варить кофе.

В раковине со времен какой-то из древних цивилизаций сохранилась пирамида грязной посуды. В нескольких стоящих на столе тарелках были набросаны окурки, горы окурков. Единственным более-менее чистым предметом на кухне была кофеварка. Неудивительно — ею я пользуюсь чаще, чем всем остальным.

Я намолол кофе, залил воды, воткнул кофеварку в сеть и обессиленно рухнул на диван. Странно — вечерами, когда я гляжу на неустроенность своего быта, я ощущаю приливы чистой, как слеза, вселенской тоски. Зачем я в этом мире, спрашиваю я себя, и не нахожу ответа. С утра ничего подобного я не испытываю. Похмелье, ставшее традицией, не допускает абстрактных вопросов. Не до них — выжить бы…

— Как ты живешь, Стогов? — сказала появившаяся в дверях Дебби. Одетая, причесанная и даже с подкрашенными губами. — Нет, ну как ты живешь? Ты же знаменитый журналист. Разве можно жить так, как ты живешь? Это же не дом, это помойка!

— Ты можешь пройти и портить мое прекрасное утреннее настроение сидя, — сказал я.

— На что это я, интересно, сяду? Вот на это? — показала она пальцем на один из моих лучших стульев. — Да он же сейчас развалится.

— А ты попробуй. Выглядишь ты вроде стройной. Не знаю, правда, сколько весит твое неистощимое чувство юмора.

Дебби скептически посмотрела на меня. Не знаю, что во мне не понравилось ей больше — опухшая физиономия или явно дрожащие руки, — но она молча прошла на кухню, вымыла нам по чашке, блюдцу и ложке и налила горячего, ароматного кофе.

— Пить-то хочешь? — спросила она. Если бы я знал ее чуть меньше, то сказал, что в ее голосе слышалось сострадание.

— Хочу, — честно признался я. — Пива бы сейчас. Или хотя бы кока-колы.

— Ты пьешь коку? Как ты можешь пить эту гадость?

— Ну почему сразу гадость?.. Нормальный напиток. Особенно в моей ситуации. А ты что пьешь по утрам?

— Я пью пепси. Не травить же себя кокой!

— Между ними есть разница?

Дебби с сочувствием на меня посмотрела. «Совсем плох, бедолага», — читалось в ее взгляде.

Мы молча допили первый кофейник, и Дебби намолола кофе для второго. Хорошо все-таки, когда в доме есть девушка. Как бы я проделывал все это сам — страшно даже представить. Иногда за такими вот муторными завтраками мне лезут в голову дурацкие мысли насчет того, что, может быть, зря я так щепетилен и старомоден в этих вопросах. Что, может быть, хоть какую-нибудь девушку было бы и неплохо завести. Хотя бы для того, чтобы по утрам она варила мне кофе и делала бутерброды.

— Знаешь, — сказала Дебби, — доктора говорят, что лучше всего от похмелья помогает хороший секс. По утрам секс получается наиболее эффективным.

Я что-то помычал в ответ в том смысле, что где это, интересно, она видела таких молодцов, которые в моем нынешнем состоянии были бы способны на секс? Тем более на «эффективный».

— Легче всего свалить все на похмелье. Ты, между прочим, и вечером был тот еще любовничек…

— Я надеюсь, вчера ты не воспользовалась моим состоянием для того, чтобы… — задал я давно интересовавший меня вопрос.

— Воспользовалась.

— Ты хочешь сказать, что мы…

— Естественно.

— Врешь?

— Естественно.

Дебби весело засмеялась. Судя по всему, она-то чувствовала себя просто великолепно.

— Смейся, смейся. Я ведь и разозлиться могу!

— Это не очень опасно.

Я выпил еще чашку кофе и посмотрел за окно. Там, снаружи, по-прежнему лил дождь. На какую-то минуту мне захотелось открыть окно и подставить потокам воды свой ноющий затылок. Может, хоть так полегчает. Несколько раз я протягивал руку к лежащим на столе сигаретам, но каждый раз отдергивал обратно. Мысль о сигаретном дыме вызывала ощутимое внутреннее содрогание.

— Это ты привезла меня вчера домой?

— Кто же еще?

— Спасибо.

Дебби, смеясь, поведала, как вчера меня, совсем уже пьяного и буйного во хмелю, она запихнула в такси и потом таксист с трудом отыскал нужную улицу в купчинских лабиринтах.