Это все продукция рекламщиков-экспатов, и Тринидад смиренно и благодарно замирает перед нею. В то время как саму идею современной рекламы повсюду критикуют все кому не лень, Тринидад предоставляет ей убежище, поскольку официально признано, что тринидадцы не умеют делать рекламу. В самом деле, без внешней поддержки коммерческому радио вряд ли удалось бы закрепиться. В те далекие дни, каждое утро в четверть восьмого, Дуг Хаттон приветствовал вас «Лучшими покупками» — смесью музыки и информации. Иногда он звонил по телефону и спрашивал у людей, узнают ли они «номер», который сейчас звучит; если да, то им выдавался приз, предоставленный какой-нибудь фирмой, желающей внести лепту в общественные развлечения. В восемь Хаттон покидал эфир, уступая место недолгим местным новостям, еще кое-какой информации и объявлениям о смертях. А в половине девятого заступал на вахту коллега Хаттона Хал Морроу с «Каруселью Морроу» — смесью информации и музыки. Она продолжалась до девяти, и в течение всего остального дня никаких Морроу и Хаттонов больше не было, до тех пор пока они не возвращались вечером с викториной или конкурсом талантов, еще музыкой и еще информацией. Они рановато ушли на пенсию, Хаттон и Морроу, но Тринидад неустанно почитал их: ведь это были простые люди, о чьей работе широкий мир не узнает никогда, но которые повернулись спиной к успеху и популярности в метрополии и посвятили себя служению жителям колоний.
В общем, Тринидаду, который рожденные им таланты торопились покинуть, всегда везло в привлечении людей авантюрного духа.
«Я второсортник, — сказал один успешный американец-бизнесмен англичанину, который и передал мне это, — но это третьесортное место, и я тут преуспеваю. Зачем мне отсюда уезжать?»
С таким упором на все американское, все английское считается здесь старомодным и провинциальным. Чем хороша современность в Тринидаде — это тем, что здесь хорошо готовят еду самых разных кухонь. Однажды я был в английском ресторане. Замечание Троллопа о картофеле все еще вполне применимо, и ресторан, который был тем местом, где за каждым блюдом следует «и чипсы», привлекал ностальгирующих экспатов и англофильскую трини-дадскую элиту. Официанты были одеты как на парад. Мой официант держался не менее угрюмо, чем я сам, пока я не спросил, что у них на сладкое. Сперва он, казалось, был в затруднении, а потом наконец сказал: «Хлебный пудинг», с трудом сдерживая смех, как бы снимая с себя всякую ответственность за подобную нелепость.
Итак, Тринидад создает впечатление развивающегося, полного сил, даже несколько сумасшедшего островка. Благодаря нескольким пожарам главные улицы Порт-оф-Спейна были перестроены, и здание Салватори символизирует собой все, что есть в городе современного. В других районах еще стоят каменные дома с плоскими фасадами — жилые дома, превращенные в ответ на потребности растущего города в магазины. Машины еле ползут по забитым улицам, с парковкой проблемы. В магазинах товары без лейблов низкого качества, а цены сногсшибательные; наценка — пятьдесят, а то и сто процентов, а на некоторые товары, такие как японские безделушки, она достигает трехсот процентов: тринидадцы не купят то, что считают дешевым. В декабре 1959 года после того как государственные служащие получили надбавку к зарплатам, в Порт-оф-Спейне были распроданы все холодильники. На тотализаторах можно делать ставки на сегодняшние забеги в Англии. Да и в самом Тринидаде существуют многочисленные лошадиные забеги. Когда я был ребенком, они проходили только три раза в год. Скачки — одно из немногих развлечений на острове, они и всегда были популярны, а теперь, с притоком денег, тотализатор стал повсеместным. Тотализатор — это респектабельно, это практически отдельная индустрия. Мне рассказывали, что многих государственных служащих он привел прямиком в руки ростовщиков.
Мы отправились на скачки, покинув Порт-оф-Спейн по Райтстон-роуд, дороге с двусторонним движением, пролегающей между городом и осушенными землями в районе Доксайт, бывшей американской базы. Мы проехали технический колледж, он все еще был недостроен, отставая на несколько лет от своего собрата в Британской Гвиане, но, как говорится, за ним — будущее; проехали профсоюз моряков и береговых работников, новый штаб пожарной охраны. Затем мы выехали на шоссе Битам, новую дорогу, построенную на осушенной болотистой местности, чтобы разгрузить забитую Истерн-Мэйн-роуд. Справа от нас плыла городская свалка, затуманенная дымом горящего мусора. Слева был Шанти-Таун[2], прямо за городом, он лежал на холмах и был странно красив, каждая лачуга отбрасывала заостренную тень на красноватый холм, и так и хотелось зарисовать это на мокром срубом холсте. Шоссе патрулировали вороны. В Тринидаде эти черные птицы всегда где-то рядом; они садятся на изящные ветви кокосовых деревьев, и когда одна из бесчисленных городских бродячих собак на шоссе попадает под машину, ворон бросается вниз и до кости обгладывает изможденное тело, лишь время от времени тяжело отлетая, чтобы самому не попасть под колеса. Алые ибисы с грациозной неловкостью пролетели над мангровыми деревьями справа от нас. А на шоссе равномерно расставленные дорожные знаки в английском стиле предупреждали автомобилистов о необходимости держаться слева при обгоне.
В пути мы слушали музыку двух радиостанций. Всеми своими песнями, рекламой, постоянными сводками погоды (как если бы в любой момент все могло самым невероятным образом перемениться) и «новостями каждого часа» они давали нам понять, что мы находимся в возбуждающе роскошной столице с богатыми предместьями. Вскоре появились и предместья: повозки с лошадьми, маленькие домишки, люди на маленьких огородах. Мы со своей авторадиолой были в одном мире, они в другом.
Едущая навстречу машина мигнула фарами.
«Полиция, — сказал мой приятель, — скоростной контроль».
Каждая встречная машина сигналила фарами. И точно, вскоре мы проехали мимо несчастного, переодетого — точно напоказ — в штатское полицейского, который сидел на краю дороги и смотрел на что-то у себя в руке.
Деревенские жители, в основном разодетые индийцы, шли пешком в сторону ипподрома. Мы свернули с шоссе и увидели, что вся дорога, насколько хватает глаз, запружена машинами — разноцветными, новыми, сияющими на солнце. Это ничем не напоминало Тринидад, который я знал.
Когда Чарльз Кингсли[3] отправился на скачки в Порт-оф-Спейн в 1870 г., он наткнулся на умирающую лошадь, окруженную индийцами, которых он «тщетно» убеждал прикрыть лошадь попоной, «ибо у бедняги был солнечный удар». Кингсли приехал не делать ставки — он не был на скачках вот уже тридцать лет, — и он не рассказывает о тотализаторе. Он рассказывает о разбитой французской карусели («огромной махине с дурацкими снастями»), о людях, сидящих на траве («живых клумбах») и «совершенно отвратительном» запахе молодого рома. Он отправился на скачки, как он говорит, «чтобы походить в штатском среди толпы». Его очень впечатлило расовое многообразие, и гравюра, сопровождающая эту главу, изображает группу тринидадцев — негров, индийцев, китайцев — съехавшихся на скачки. Негры — мужчина и мальчик — в соломенных шляпах, рубашках без воротника и брюках в три четверти: сокращенная тропическая версия европейского наряда XVIII века, которая усилиями шоуменов в ночных клубах превратилась потом в народный костюм. Негритянка в тюрбане и накрахмаленных юбках, какие, сходя с парохода из Вест-Индии на остров Св. Фомы в конце 1858 года, Энтони Троллоп видел на продавщице цветов, стоявшей на пристани. «Эти юбки — пишет он, — придавали ее прямой фигуре тот вид легко сжимающейся массы, которая, что бы там ни говорил „Панч“, успела стать приятной для нашего взора». Мужчины-индийцы в тюрбанах, индийских жакетах и дхоти[4], в руках у них дубинки с железным наконечником (как у английских крестьян); индианки одеты в длинные юбки Объединенных провинций и орхни[5]. Китайцы — в китайской крестьянской одежде; у мужчин хвостик и в руках открытый зонтик.