«Лишь только Лопухин от нас уехал, как влетел Лермонтов. Для избежания задушевного разговора я осталась у карточного стола; он надулся, гремел саблей, острил без пощады, говорил вообще дурно о светских девушках и в самых язвительных выражениях рассказывал громогласно, относя к давно прошедшему, мои отношения к Лопухину, любовь свою ко мне и мое кокетство с обоими братьями.

Наконец эта пытка кончилась; взбешенный моим равнодушием и невмешательством моим в разговор, он уехал, но, однако же, при всех пригласил меня на завтрашнюю мазурку».

Отправляясь с Лопухиным на бал, Екатерина заранее «трепетала».

«Лопухин пришел в восторг от моего сиянья, как он выразился, и поцеловал мою руку, — какая разница с поцелуем Лермонтова! Тот решил судьбу мою, в нем была вся моя жизнь…»

Лопухин спросил, как Екатерина провела остаток вечера. Та отвечала, что приходил Лермонтов.

— Лермонтов был! Невозможно! — Лопухин был искренне удивлен.

— Что же тут невозможного? Он и третьего дня был!

— Как! В день моего приезда?

— Да.

— Нет, тысячу раз нет.

— Да и тысячу раз да, — отвечала Екатерина, которую обидело это недоверие.

Мы знаем, как Лермонтов и Лопухин провели день лопухинского приезда — они были вместе и «хохотали как сумасшедшие»… Екатерина «предчувствовала какие-то козни, но не пыталась отгадывать и даже боялась отгадать, кто их устраивает; я чувствовала себя опутанной, связанной по рукам и по ногам, но кем?..»

На балу протанцевал с Сушковой две первые кадрили, после чего уехал, обещав возвратиться к мазурке. «Он сдержал слово и возвратился на бал, когда усаживались к мазурке. Он был весел, шутлив, говорил с восторгом о своей неизменной любви и повершил тем, что объявил, что он очень счастлив».

Между тем совесть у влюбленной Екатерины болела: «Бедный Лопухин в таком миролюбивом расположении, так уверен во мне, а — я, я, мне кажется, его обманываю…»

«Ну что же, выходите за него; он богат, он глуп, вы будете его водить за нос. Что вам до меня, что вам любовь моя?., я беден! Пользуйтесь вашим положением, будьте счастливы, выходите за него, но на дороге к этому счастью вы перешагнете через мой или его труп, тем лучше! Какая слава для вас: два брата, два друга за вас сделаются непримиримыми врагами, убийцами. Весь Петербург, вся Москва будут с неделю говорить о вас! Довольно ли этого для вашего ненасытного самолюбия, для вашего кокетства?»

Не из этих ли слов Лермонтова сделала Алла Марченко вывод о тщеславии Сушковой?

Интересно здесь заметить, что «образ Сушковой», который создает в своем «романе» Лермонтов (романе в жизни), служит основой сразу для двух персонажей. Конечно, прежде всего сразу узнают окарикатуренную Екатерину Сушкову в облике перезрелой девицы Елизаветы Негуровой. Но и в образе княгини Веры Лиговской мелькают те же знакомые нотки, в первую очередь — ее брак по расчету с мужем богатым и глупым. Переносит Лермонтов эту идею и в драму «Два брата»: снова обманутая любовь, снова брак по расчету — и соперничество, едва не доходящее до смертоубийства, между двумя братьями из-за женщины. Впрочем, у княгини Веры Лиговской (точнее, у двух героинь с этим именем, из одноименного романа и из пьесы «Два брата») есть еще другой прототип, гораздо более близкий, — Варенька Лопухина, которая тоже вышла замуж «по расчету» и нанесла тем самым Лермонтову незаживающую рану.

Но все это — не вполне правда, оттого и так коварны, так обманчивы попытки расшифровать жизнь Лермонтова по его произведениям. Сушкова была вовлечена в эту зашифрованную романнодраматическую жизнь на правах персонажа; поэтому и сама она воспринимается так «зыбко».

«Теперь на бале, в кругу блеска, золота, веселья, — укоряет она Лермонтова, — меня преследует ваш образ окровавленный, обезображенный, я вижу вас умирающим, я страдаю за вас, готова сейчас заплакать, а вы упрекаете меня в кокетстве!»

Лермонтов, веселый и оживленный, сыплет намеками:

— Я начал славное дело, оно представляло затруднения, но по началу, по завязке, я надеюсь на блестящее окончание.

Екатерина простодушно спросила:

— Вы пишете что-нибудь?

— Нет, но я на деле заготовляю материалы для многих сочинений: знаете ли, вы будете почти везде героиней.

— Ах, ради Бога, избавьте меня от такой гласности.

— Невозможно! Первая любовь, первая мечта поэтов везде вкрадывается в их сочинениях; знаете ли, вы мне сегодня дали мысль для одного стихотворения?

— Мне кажется, что у меня в это время не было ни одной ясной мысли в голове и вы мне придаете свои.

— Нет, прекрасная мысль! Вы мне с таким увлечением сказали, что в кругу блеска, шума, танцев вы только видите меня, раненного, умирающего, и в эту минуту вы улыбались для толпы, но ваш голос дрожал от волнения; но на глазах блестели слезы, и со временем я опишу это. Узнаете ли вы себя в моих произведениях?

Вот и еще один штрих, взятый от Сушковой и вложенный в абсолютно другой литературный образ — в образ совершенной любви:

Это потрясающее стихотворение написано в 1841 году и не Сушковой посвящено, а все же в нем вдруг мелькнул отблеск давнего светского разговора с женщиной, которую Лермонтов считал «стареющей кокеткой».

Интересно, что Сушкову прямо обвиняют в том, что она «считает себя вдохновительницей лучших произведений Лермонтова». Но ведь это не так! Если перечитать «Записки» без предвзятости, то видно: Сушкова не преувеличивает своей роли. Но и не преуменьшает ее: Лермонтов ведь действительно был увлечен ею в юности, и некоторые стихотворения действительно посвящены ей. Этого-то у Екатерины Александровны не отнять!

П. Висковатов безжалостно пишет: «Графиня Ростопчина не без иронии указывала на то, что кузина ее увлеклась желанием прослыть «Лаурой» русского поэта. Это желание так увлекало Екатерину Александровну, что она совершенно сбилась в хронологии. Считая себя вдохновительницею лучших произведений Лермонтова, она рассказывала, между прочим, что стихотворение «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана») было написано им, когда поэт делал вид, что вызовет на дуэль жениха ее, друга своего Лопухина, то есть в 1835 году, тогда как стихотворение это черновым находится в альбоме, подаренном Лермонтову князем Одоевским… (1841)».

Следует справедливости ради заметить, что о стихотворении «Сон» в своих «Записках» Сушкова вообще не упоминает; об этом пишет издатель «Записок» (1870) М. И. Семевский: «Когда Екатерина Александровна была сговорена, Лермонтов вознамерился вызвать ее жениха на дуэль, о чем и предупреждал ее. По этому случаю он написал стихотворение «Сон»»…

У графини Ростопчиной были собственные причины высмеивать кузину; что до «Лауры», то она нигде не утверждает в своих записках, будто являлась единственной и главнейшей любовью поэта; не говорит она и о том, что «Сон» посвящен ей или ею вдохновлен. Но то, что Лермонтов мог воспользоваться образом девушки, которая на балу вдруг явственно увидела своего далекого возлюбленного убитым, — это вполне возможно. Сам он на балу, «пестрою толпою окружен», переживал явственные видения былого, детских лет, — почему бы и какой-нибудь любящей женщине не испытывать то же самое? Обыкновение Лермонтова брать из действительности кусочек и переносить его фотографически точно в собственную картину, многих сбивало с толку. В «Сне» вполне может быть «кусочек Сушковой» — это не противоречит тому, как Лермонтов вообще поступал с «жизненным материалом». Интересно отметить, кстати, что фразу Лермонтова «Я на деле заготовляю материалы для многих сочинений», которую он сказал Сушковой (согласно мемуарам той же Сушковой), Висковатов под сомнение не ставит.