В детективных романах автором провокации должен был бы оказаться тот, на кого меньше всего подумают. Например, Гай Юлий Цезарь, которому надоело ждать, пока Катилина колеблется, и подвигнуть его на любые действия, а там видно будет. Но жизнь, как правило, проще и скучнее детективных романов.

Самое вероятное — «трое первых и самых влиятельных в Риме людей — Марк Красс, Марк Марцелл и Метелл Сципион» — собрались вместе и решили, что идея заговора скисла, или же, прикинув возможные доходы и убытки, решили, что первые не покроют вторые. Приняв решение, они договорились с Цицероном, как быстро погасить мятеж в зародыше. Остальное — дело техники.

А если уж копнуть глубже, то можно назвать и Клодия Пульхра, который не так давно пытался засудить Катилину за его делишки в провинции, но неудачно. Клодий и есть тот самый персонаж, чем-то напоминающий Цезаря, и к нему, Клодию, мы еще вернемся.

Впрочем, любознательный читатель может и сам предложить несколько не менее правдоподобных версий — скудная информация о тех днях дает простор воображению. Для нас же достаточно, что заговор Каталины стал причиной одного из самых блестящих образцов ораторского искусства, а также некоторых выражений, вошедших в плоть и кровь нашего языка.

Речь идет о «Первой речи против Луция Каталины».

Вслушайтесь в чеканные фразы Цицерона, которыми он начал свою речь 8 ноября 63 года до P. X.:

«Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды? Неужели тебя не встревожили ни ночные караулы на Палатине, ни стража, обходящая город, ни страх, охвативший народ, ни присутствие всех честных людей, ни выбор этого столь надежно защищенного места для заседания сената, ни лица и взоры всех присутствующих? Неужели ты не понимаешь, что твои намерения открыты? Не видишь, что твой заговор уже известен всем присутствующим и раскрыт? Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого созывал, какое решение принял?».

И сейчас выражение «доколе» частенько можно услышать или прочитать у посредственных журналистов — со временем оно, увы, поистрепалось.

А вот следующие два слова, которые произнес Цицерон, мы часто цитируем, забыв, кому они принадлежат:

«О времена! О нравы!» (и далее: «Сенат все это понимает, консул видит, а этот человек все еще жив», но в наши как бы вегетарианские времена публичные призывы к физической расправе не корректны).

Далее он произносит еще много слов, но для нас достаточно и этих, чтобы оценить силу удара по заговорщикам.

Катилина, выслушав Цицерона, понимает, что обречен, и в ту же ночь покидает Рим. Он пишет письмо Катулу, объясняя причины своего бегства именно в невиновности, жалуется на несправедливость обвинений, но дело сделано.

Теперь следовало разобраться с оставшимися в Риме сторонниками Катилины, и Цицерон приступает к чистке.

Процесс

Катилина, сбежав из Рима, присоединяется к войскам своих сторонников в Этрурии. Манлию удалось собрать почти два легиона, костяк которых составляли бывшие воины Суллы, опытные бойцы, готовые сражаться за своего вождя и за добычу. К ним примкнули и разорившиеся мелкие землевладельцы, тоже надеющиеся поживиться. Но плохо вооруженная армия Каталины не могла оказать серьезного сопротивления регулярной армии, и в сражении при Пистории в 62 году до P. X. была разбита, а сам Катилина пал во время битвы.

После бегства Каталины обстановка в Риме вместо того, чтобы прийти в норму, наоборот, раскалилась до предела. Мятежники чутко уловили состояние умов сограждан. Как писал Саллюстий, «безумие охватило не только одних заговорщиков; вообще весь простой народ в своем стремлении к переменам одобрял намерение Каталины. Именно они, мне кажется, и соответствовали его нравам. Ведь в государстве те, у кого ничего нет, всегда завидуют состоятельным людям, превозносят дурных, ненавидят старый порядок, жаждут нового, недовольные своим положением, добиваются общей перемены, без забот кормятся волнениями; так нищета легко переносится, когда терять нечего». Теперь еще раз перечитайте слова Саллюстия и напомните себе, что это он говорит о состоянии умов Республики накануне ее падения, а не о наших с вами временах.

Хотя военные действия велись в Этрурии, в Риме царили панические настроения. Цицерон, оседлав волну настроений и чувствуя себя спасителем Отечества, чуть ли не каждый день оповещает сограждан о все новых и новых заговорах оставшихся в городе сторонников Каталины, которые затаились для того, что нанести удар по нему и по другим сенаторам. Он рассказывает о готовящихся убийствах и отравлениях, а красноречие консула, помноженное на страх народа перед новой гражданской войной, рождает в умах граждан подозрение друг к другу.

Пугал Цицерон в общем-то по делу. Люди Каталины действительно собирались действовать, и действовать, в отличие от своего вожака, решительно. Одним из главарей подпольщиков был Публий Корнелий Лентул, по описанию Плутарха, «человек высокого происхождения, но дурной жизни, изгнанный из сената за беспутство и теперь вторично исполняющий должность претора, как принято у римлян, когда они хотят вернуть себе утраченное сенаторское достоинство».

Планы у Лентула были грандиозные. Если верить свидетельствам, он намеревался ни много ни мало убить всех сенаторов, а город сжечь дотла, не щадя никого. Впрочем, детей Помпея они должны были захватить живыми и держать в качестве заложников — разговоры о том, что он возвращается со своим войском, становились все громче и громче. Заговорщики собирали оружие, а для поджогов серу и паклю. Все это они накапливали в доме Гая Корнелия Цетега, тоже бывшего сенатора. Цетег накануне бегства Катилины из Рима собирался заколоть консула, но покушение было сорвано благодаря своевременному предупреждению Фульвии, шпионки Цицерона.

Лентул сотоварищи подошли к делу серьезно. Город был разделен на сто частей, и сто человек должны были поджечь его со всех концов. Назначили также и людей, которые должны были перекрыть водопроводы и убивать всех, кто попытается тушить пожары.

Был назначен день уничтожения Рима, и к Катилине отправили некоего Тита Вольтурция из Кротона. Осведомители Цицерона сообщили ему об этом, ночью устроили засаду и перехватили Тита с письмами.

Утром Цицерон зачитывает письма перед сенаторами. В доме Цетега проводят обыск и обнаруживают целый арсенал. Тит, которому сенаторы пообещали неприкосновенность, сдает Лентула и других. Заговорщики вынуждены признать свои печати в письмах. Лентула, Цетега, Статилия, Габиния и Цепария передают преторам для заключения под стражу.

И тут возникает новая интрига. Шитая белыми нитками, правда.

«На следующий день в сенат привели некоего Луция Тарквиния, который, как утверждали, направлялся к Катилине и был задержан в пути. Он заявил, что даст показания, если ему от имени государства будет обеспечена безопасность; получив от консула приказание сообщить все, что знает, он сказал сенату почти то же самое, что и Вольтурций, — о подготовленных поджогах, об избиении лучших граждан, о передвижении врагов; далее — что его послал Марк Красс сообщить Каталине: пусть арест Лентула, Цетега и других заговорщиков не страшит его, и пусть он тем более поторопится с наступлением на город, дабы поднять дух остальных заговорщиков и избавить задержанных от опасности».[56]

Реакция сенаторов была бурной, и под крики о том, что их пытаются обмануть, осведомителя поместили под стражу, чтобы потом разобраться, где правда, а где ложь. Кстати, Саллюстий, свидетель всех этих событий, говорит о том, что лично слышал, как Марк Красс обвинял Цицерона в этом навете.

Одновременно с доносом на Красса пытаются нанести удар и по Цезарю: Гай Кальпурний Пизон, сильно невзлюбивший его после судебного процесса, и Квинт Катул, возненавидевший его после поражения в борьбе за пост понтифика. Они распускают слухи о причастности Цезаря к заговору Каталины и оказывают сильное давление на Цицерона, требуя привлечь его к суду.