Я замолчал. Крис смотрел на меня с нетерпеливым любопытством. Я думал о том, что мне сказать дальше, умолчать ли о Вильяме или нет.

— Давай, — потребовал он, — рассказывай, что потом было, что ты от нее скрывал, ты пообещал все до конца говорить.

— У меня был приятель, Вильям, мы с ним в основном так от случая к случаю общались, я тогда читал все дни на пролет, больше меня ничего не интересовало, в кино ходили, у него была девушка, он все меня спрашивал, что нужно делать, чтобы переспать с ней, но так чтобы она не забеременела, я его отговаривал, говорил, что будет скандал, но он настаивал говорил, что она сама этого хочет. Откровенно говоря мне это не нравилось, я знал, что выйдет что-нибудь скверное. Но это не важно, он с ней так и не переспал, они расстались. Я тогда рисовал и периодически ходил в студию, там можно было рисовать с натуры, а я тогда был подвинут на этом, мне хотелось достичь какого-то немыслимого совершенства, ну, все нормально, ходил и ходил, но один раз мы шли с Вильямом из школы, он предложил зайти сыграть в боулинг на пять минут, я отказался, сказал, что в студию опоздаю, а он мне сказал, что, если я с ним зайду он, так уж и быть согласен, чтобы я с него рисовал. Мне показалось это была неплохая идея. Я зашел с ним, мы сыграли и поехали к нему домой. Дома никого не было, Мы заперлись в комнате, долго искали подходящее освещение, накинули на окно покрывало. Он мне говорит: «Мне как раздеваться совсем?» Я безумно хотел его нарисовать, у меня просто какой-то императив был это сделать. Я ответил, что да, пусть совсем раздевается. Он снял с себя все, кажется, он даже не смущался и встал передо мной голый, я смотрел на него и мучался так, что у меня руки дрожали, он этого не замечал, это было не осознанное желание, мне и в голову не приходило, что я могу его трахнуть или вообще даже к нему прикоснуться. Я начал рисовать, он стоял и думал, видно, о чем-то, не обращая на меня внимания, не знаю, как объяснить, когда это закончилось, я приехал домой и столкнулся с мамой, она ждала гостей и готовила обед вместе с Констанс, точнее, распоряжалась, она меня увидела, спросила не случилось ли чего-нибудь. Я ответил нет. Потом она меня попросила одеться поприличнее. Сью тоже вернулась, потом пришли гости, бесконечные, отец приехал, я сидел, как во сне, ничего не соображая, я все думал о Вильяме, о комнате, где он стоял. Когда мне наконец удалось избавиться и улизнуть ото всех, я заперся в ванной и мастурбировал до изнеможения, пока не почувствовал, что у меня голова кружиться, не один и не два раза, я не задумывался о том, что со мной такое. Когда мы встретились на следующий день с Вильямом, я сделал вид, что все в порядке, ничего не произошло. Но он и не был способен что-то заподозрить, я сейчас понимаю, что он был вполне натурал, без отклонений, я думаю, скажи я ему что-нибудь, он бы меня послал куда подальше. Я не рассказывал об этом никому. Старался забыть, стыдился это до отчаяния. Заставлял себя общаться только с девушками, одно время у меня было столько подруг, что мне даже завидовали, думали они все в меня влюблены, но они не влюблялись, я это знал, они с удовольствием со мной болтали, ходили в кино, на дни рождения, на концерты, в театр, но больше ничего не было. С некоторыми из них я целовался и даже помню мне было весьма приятно, и точка. Я перешел в колледж, специализированный, художественный, с Вильямом больше не виделись. Там народ был свободный без предрассудков, меня там даже ханжой считали до поры до времени. Ладно, я сознаюсь, я трахался там первый раз, не меня, я сам. Потом с Лу начал встречаться, мы переспали с ней, но толку никакого, то ли я ее не устраивал, то ли вообще ничего не было, но это только два месяца продолжалось. Все остальное время мы были друзьями. Другой опыт был случайный, в основном с теми, кого приводили приятели. Вообще те два года были сумбурными, Сью с матерью ссорилась, она не хотела заниматься музыкой, хотела общаться с подругами, которые матери казались слишком распущенными, отец не давал мне денег, решив, что таким образом он оградит меня от основных пороков. Больше всего боялся, что я буду пить, такое сильное впечатление на него история с пивом произвела. Не знаю, мама тогда отца надоумила или он сам догадался, что время пришло, но он меня как-то вечером пригласил к себе и начал расспрашивать, сначала о колледже, потом о друзьях, потом о том, что я читаю, а я тогда читал Жене, и скрывал, естественно, от родителей, но сестре дал «Кереля». Она посмотрела и как-то вяло отреагировала, ей больше нравился Сартр, она им зачитывалась, ходила на какие-то семинары, обсуждения, вернула мне книгу и спросила, что мне так нравиться. Я пожал плечами. Она мне заметила, что пишет он неважно, и вообще ничего особенного. Отцу я что-то соврал, он мой выбор одобрил, потом поинтересовался не встречаюсь ли я с Лу, я ее приводил домой пару раз. Я ответил, что мы иногда общаемся, но так ничего серьезного, и тут он задал мне вопрос, к которому наверное готовился заранее: «Тэн, я надеюсь, у тебя есть голова на плечах, ты пользуешься презервативами?». Я его заверил, что тут все в порядке, и он вздохнул с облегчением. Он был вовсе не так уж непонятлив, пока дело касалось того, что он хоть и считал досадной издержкой, но по крайней мере это укладывалось в его представления о естественном ходе вещей. Больше мне вопросов не задавали, он даже стал давать мне деньги.

Я снова замолчал, естественным образом используя паузу для отделения одной части своего повествования от другой. Харди уже сидел на полу, вместе со мной и курил, он не переставал улыбаться и я спросил его что ему так весело.

— Ну у тебя и жизнь была, просто финиш, я бы свихнулся.

— Почему? — я не понимал, что его так удивляет.

— Ну, если тебе отец такие вопросы задавал, то я представляю как тебя пасли, хуже, чем Джима. Ему хотя бы дома позволялось отсутствовать неделю. А тебе?

— Я иногда оставался ночевать у друзей, но родителям это не очень нравилось, они мирились, конечно.

— Валяй, дальше, это правда интересно, Тэн, ты очень классно рассказываешь. Я теперь представляю себе, что для тебя тогда наша встреча была. Я думал ты нарочно надо мной издевался. А теперь понимаю, тебе это действительно тяжело было.

— Да, нет не тяжело, я не уверен был, что ты действительно хотел того, что и я. Я был уверен, что ты меня пошлешь.

— Я? — Харди изумленно уставился на меня, — да я готов был что угодно сделать, чтобы ты только не отдергивался каждый раз от меня, неужели ты и правду не видел?

— Я видел, — сознался я, — но это ничего не значит. Ты забываешь, я тогда много чего не знал и боялся нажить еще кучу проблем в придачу к тем, что уже были. Ты мне тогда сказал, что я только Моцарта слушал, это не так, мы увлекались Ником Кейвом, в колледже, да и в университете, его все слушали, на концерт его было не пробиться, помню, как пришлось Сью вытаскивать из толпы, у меня как-то с тех пор до нашей встречи было довольно неприязненное отношение к рок-концертам. В университете, все было иначе. Я занимался графикой, тогда я уже знал чего я хочу, Томас читал нам лекции по истории рисунка. Ему было около тридцати восьми, ты видел его портрет, мне он казался тогда не то чтобы красивым, он был очень странным человеком, я бы сказал, что в нем была какая-то одержимость, хорошо скрытая под холодной рассудочной маской. Помню он тогда рассказывал о Дюрере, я слушал, как околдованный, он говорил так словно сам был знаком с Дюрером и был свидетелем того, как он работал. После лекции я подошел к нему, мы побеседовали, он очень заинтересовался моими работами, мне это льстило. Я хотел с ним общаться больше, чем то, что позволялось по этике между преподавателем и учеником. Он сначала держался очень отстранено и даже как мне казалось избегал меня, но через некоторое время мы познакомились ближе. Это было в университетском кафе, я был с приятелем, он собирался на переэкзаменовку, у меня занятия закончились, Томас вошел и, увидев меня, кивнул и сел за соседний стол. Приятель ушел, и я долго не мог понять, имею ли я право пересесть к Уиллису, или же это будет бестактностью, пока наконец он сам не сел ко мне. Так просто, словно мы были коллегами. Мы говорили о живописи, о моей будущей специальности, он рассказывал мне о своей точке зрения на современную графику и ее направления. Вообще все было очень интересно. Потом он пригласил меня в свой кабинет, показал пару своих работ, и мы расстались. Я вернулся домой после этой встречи, и ужасно хотел рассказать обо всем Сью. Но потом передумал. Я слишком много вспоминал его, слишком волновался перед каждой его лекцией и с ума сходил, если у него не было времени со мной поговорить, чтобы не понять наконец, что я испытываю к этому человеку не только ученический интерес, мне всегда хотелось чтобы он ко мне прикоснулся, я был готов на колени встать, чтобы он позволил мне стать ему ближе, но он держал меня на определенном расстоянии. Он хорошо умел это делать. Я был уверен, что вообще ничего не замечает, но просто не хочет опускаться до моего уровня из обычного снобизма университетских преподавателей, но однажды, он попросил меня зайти к нему в университете, когда у меня окончатся занятия. Я зашел, он дал мне конверт и попросил его передать, дал адрес и я поехал, счастливый и совершенно безумный от того, что на прощание он положил мне руку на плечо. Мы стали встречаться чаще, я показывал ему все свои наброски, он критиковал меня жестоко, но не без пользы, а передачи я так и возил, он ссылался на то, что у него нет времени. Потом я привел Сью и познакомил ее с ним, он был очень вежлив, очень корректен, но ей не понравился. Она начала мне советовать не иметь с ним дела, я прекратил этот разговор и продолжал делать то, что считал нужным. Я хорошо помню, что это был вечер, был семинар по средневековому искусству, я какой-то доклад делал по Фра-Беато Анджелико, провалил его и был очень раздосадован, это значило, что мне придется сдавать экзамен. Вышел из аудитории, побрел вниз по лестнице и вдруг натолкнулся на Томаса, он стоял и курил. Не знаю почему, но я сразу понял, что он меня ждал. Это было очевидно, ему нечего было делать в это время в университете, да еще на черной лестнице. Он взял меня за руку и очень тихо стал говорить мне, что я должен немедленно бросить все и уехать, потому что завтра будет уже поздно, я уставился на него, не понимая, что происходит. Он объяснил, что конверты, которые я передавал содержали информацию небезынтересную для спецслужб и они арестуют его в ближайшие сутки, меня же уговаривал бежать. Просто сесть на поезд до Лондона, а после этого вообще за пределы страны. Мне это казалось дикостью, но он требовал, чтобы я немедленно это сделал, у меня даже денег на билет не было… но он сказал что купил и билет на самолет и билет на поезд, сунул мне их, приказал спешить. Я был в бреду каком-то от этой истории, он так настаивал, и запрещал мне звонить кому-либо домой, что я и возразить не посмел. Я сделал то, что он мне советовал. В результате приехал сюда, и уже думал, что это все шутка или ошибка какая-то, я не знал, что мне делать. Ни денег, ни вещей, ни документов, это был ад, я боялся, что меня остановят и начнется разбирательство, я думал, как мне назад вернуться, решил звонить домой с просьбой перевести деньги. Ситуация была нелепая, разыскал какой-то супермаркет, телефон, на последние деньги купил карту и пошел звонить, а там был огромный зал с телевизорами и я смотрю, что показывают арест Томаса и говорят, что он обвинен в шпионаже или что-то в этом роде, что это скандал для университета и прочее и прочее. Я от ужаса не знал, что мне делать. Домой звонить не стал, забился в какой-то темный двор и сидел всю ночь. Я протаскался по городу четыре дня, на пятый просто сел в поезд, без всяких целей и там я познакомился с Генри. Он дал мне свой телефон, я не сразу позвонил, только когда понял, что уже не дотащусь никуда, потому что заболел, температура была такая, что я ждал его и сидел на ступеньках, он меня привез к себе. У него была роскошная квартира в центре, он уложил меня спать, дал что-то выпить, мне уже все равно было, что он, что больница, я проболел полторы недели, у него тогда всем занималась пожилая дама, Магда ее звали, она сразу мною заинтересовалась, но я боялся, что она донесет на меня, я рассказал Генри о своей проблеме, все, что знал. Он не особенно обрадовался моему хвосту, но обещал, что что-нибудь предпримет. Я поначалу был уверен, что он правду говорит, но прошел месяц, а он не собирался ничем мне помогать, когда же я сказал, что должен вернуться или хотя бы позвонить домой, он мне ответил, что это скорее всего будет последним, что я сделаю по собственной воле. Я все же дураком был, поверил ему. Он убедил меня оставаться у него, а узнав, что я художник, предложил работу. Мне она показалась несерьезной, но выбора не было. Я и представления не имел о том, что он хочет. Уже через три месяца, он как-то пришел вечером, я собирался спать, он посмотрел на меня и, подойдя ко мне так близко, что я отступил назад, сказал, что нам пора перейти к более близким отношениям. Я спросил его, что он имеет в виду. И он ответил, что мы могли бы спать друг с другом, если я не возражаю, он это сказал так, что понятно было, это «если» значения не имеет. В первый раз я чувствовал себя отвратительно, но он как раз настаивал на том, чтобы я его трахал, он никогда не предлагал мне сделать того со мной, если говорить правду, то меня это более чем устраивало, я никогда бы не согласился на то, чтобы он мне вставил, Крис, теперь ты меня понимаешь, это было для меня унизительно тогда, я считал это чем-то позорным, чем-то что только при условии, что это делаю я, не низводит меня до уровня извращенца, от которого вся моя семья отвернулась бы с отвращением. Он стал всем представлять меня, как своего племянника, заставлял участвовать в этих нелепых комедиях с предсказаниями. У меня не было документов, пока он не сделал их нелегально. Денег он мне не давал даже за работу, я вынужден был сопровождать его во всех его поездках в Италию, Германию, Францию. Это было самое тяжелое время в моей жизни, я думал, что никогда не вырвусь из этой бесконечной игры, правила которой мне были омерзительны. Я испытывал к нему благодарность поначалу, но потом постепенно начал его ненавидеть. Сбежать от него подумывал, но мне практически некуда было податься…