Какую-то личную и отнюдь не враждебную заинтересованность Андропова в моей работе я ощущал в 1969 году. Это были, конечно, очень косвенные, но важные для меня сигналы. Опасаясь обысков, я держал копии некоторых важных для меня материалов у других людей, связь с которыми была лишь эпизодичной. Так, например, в 1969 году меня пригласил к себе мой старый студенческий товарищ Юрий Красин, работавший в аппарате ЦК КПСС в качестве консультанта секретаря ЦК Бориса Пономарева. Как бы мимоходом он сказал мне, сославшись на Георгия Арбатова, что моя большая рукопись и некоторые другие материалы попали в руки Ленинградского управления КГБ во время одного из обысков в Ленинграде. Я сразу понял, что эти сведения Арбатов мог получить только от Андропова и что речь могла идти лишь о моем друге Игоре Николаеве, доценте кафедры философии одного из ленинградских институтов, который хранил у себя копии некоторых моих материалов. Уже на следующий день я узнал, что Николаева арестовали по доносам студентов и все его бумаги и часть книг были изъяты, включая и собрание сочинений Ленина, так как на полях некоторых работ карандашом были проставлены не слишком лестные заметки. В некоторых отношениях ленинградские власти проводили свою более жесткую, чем в Москве, политику, и московские власти были вынуждены считаться с этой «автономией». Другой пример связан с моим исключением из КПСС. При обсуждении моей апелляции на горкоме партии один из членов бюро весьма решительно заявил, что если я буду продолжать свои «вредные изыскания» по истории, то ко мне будут приняты более действенные меры. Это была явная угроза. Вскоре, однако, в институт, где я работал, пришел бывший парторг Министерства просвещения и главный редактор одного из педагогических журналов. Он не скрывал своих связей в «инстанциях». При внешне доверительной беседе он убеждал меня, что исключение из партии не отразится на моем служебном положении, но лишь в том случае, если я не буду издавать своей книги за границей. «Но мне угрожали арестом», — сказал я, имея в виду заседание горкома партии. «Горкомы не арестовывают», — с какой-то озлобленностью ответил мой собеседник. Я же думал, напротив, что только публикация моей книги на Западе будет для меня надежной защитой.

Однако главным мотивом для такой публикации являлась медленно продолжавшаяся политика реабилитации Сталина.

Еще в 1969 году в США издательство Колумбийского университета опубликовало книгу Жореса «Подъем и падение Лысенко». Это была расширенная и дополненная версия рукописи 1962–1964 годов. Продолжая свою научно- публицистическую деятельность, Жорес подготовил две книги — «Международное сотрудничество ученых» и «Тайна переписки охраняется законом». Обе содержали убедительный и яркий материал о том, как ограничение сотрудничества ученых всех стран и жесткий контроль за их перепиской мешают развитию советской науки. Рукописи получили распространение в самиздате и вызвали явное раздражение власть имущих. Жорес еще в конце 1969 года был уволен из Обнинского института медицинской радиологии. Теперь было принято решение обрушить на него новые репрессии.

29 мая 1970 года в квартиру Жореса в Обнинске против его воли и с применением силы ворвалась группа милиционеров и психиатров. После недолгих препирательств мой брат был принудительно препровожден в калужскую психиатрическую больницу. Эта акция вызвала широкие протесты как в нашей стране, так и за ее пределами. В борьбу за освобождение Жореса включилась большая группа ученых, включая академиков А. Сахарова, П. Капицу, Н. Семенова, Б. Астаурова, И. Кнунянца и других. Активно помогали в этой борьбе такие деятели культуры, как А. Твардовский, М. Ромм, В. Тендряков, В. Каверин, В. Лакшин, В. Дудинцев. С резким протестом против психиатрического произвола выступил А. Солженицын. Многие из этих людей приезжали в Калугу для беседы с Жоресом и врачами. Столь необычная и дружная активность интеллигенции привела к быстрому освобождению Жореса. Уже 17 июня он смог вернуться домой в Обнинск. Осенью того же года мы с Жоресом написали книгу об этой короткой эпопее «Кто сумасшедший?», которая была издана в конце 1971 года в США и Англии, а позднее и во многих других странах, включая Китай. В Советском Союзе она была опубликована в 1989 году в журнале «Искусство кино» в № 4–5. Мы воздержались от описания ряда эпизодов, ибо это могло в то время повредить некоторым людям. Об одном из таких эпизодов следует рассказать в данной работе.

Утром 31 мая я оповестил о случившемся не только своих друзей и знакомых из числа ученых и писателей, но и своих друзей, работавших в аппарате ЦК КПСС, — Георгия Шахназарова и Юрия Красина. Я уже побывал в Калуге, встречался с врачами, а мои друзья из числа старых большевиков — И. П. Гаврилов и Раиса Лерт виделись с Жоресом. Я подготовил письмо-протест на имя Брежнева и Косыгина, но Юрий Красин забраковал мой текст. «Оставь бумаги, — сказал он. — Мы сами напишем, как это здесь делается». Уже вечером этого же дня или в понедельник 1 июня Александр Бовин, работавший тогда референтом Генерального секретаря, положил нужную бумагу на стол своего шефа и дал все необходимые комментарии. Брежнев с вниманием относился в начале 1970-х к Бовину. Генсеку нравились тексты тех речей и докладов, которые он для него готовил. Выслушав своего помощника, Брежнев сразу же связался с Андроповым. Вот как рассказывает об этом сам Бовин. «Брат Роя Медведева Жорес работал в биологическом институте, и в один прекрасный день его посадили в психушку. Ко мне обратились люди с просьбой помочь, и я пошел к Брежневу. Он меня принял. На столе у него стоял телефон с громкой связью, он тыкает кнопку, а трубку не берет, но все слышно. "Нажимает" Андропова и говорит: "Юра, что там у тебя с этим Медведевым?" А я сижу слушаю. Андропов: "Да это мои мудаки перестарались, но я уже дал команду, чтобы выпустили". Брежнев: "Ну хорошо, я как раз тебе поэтому и звоню"»^[141].

Организаторы акции, однако, еще упорствовали. Они пригласили в Калугу группу самых влиятельных тогда московских психиатров из Института судебной психиатрии им. Сербского и из Академии медицинских наук СССР, которые попытались утяжелить диагноз. В дело вмешался и министр здравоохранения академик Б. Петровский, который собрал в своем кабинете группу академиков, протестовавших против госпитализации Жореса, а также ведущих психиатров страны. Это совещание для Петровского кончилось неудачей. В закулисных обсуждениях ситуации принял участие и президент АН СССР М. Келдыш. А. Сахаров готовился выступить на двух международных научных конгрессах, подготовка которых проходила в Москве и в Прибалтике. По многим доступным ему телефонам звонил и академик П. Капица. Уже 13 июня мне сообщили, что решение об освобождении Жореса принято в «верхах», нужно соблюсти лишь некоторые формальности. 17 июня я уже говорил с Жоресом по телефону.

20 июня меня пригласили в приемную КГБ на Кузнецком мосту. Со мной встретился и около трех часов беседовал один из высокопоставленных работников КГБ, который представился как «генерал Теплов». Присутствовал и что-то записывал его помощник «капитан Петров». Было очевидно, что фамилии вымышленные, как это, впрочем, принято почти во всех подобных ведомствах. Речь шла о том, что произошло «недоразумение» и было бы лучше обо всем забыть. Жорес получит работу по специальности, и для него не будет в связи со случившимся никаких последствий. Эти обязательства были выполнены только частично. Осенью 1970 года Обнинский психдиспансер пытался вызвать Жореса для «амбулаторного лечения». Жорес, разумеется, от этого приглашения отказался и разрешил публиковать на Западе свои новые книги, а также нашу совместную работу «Кто сумасшедший?». Через 20 лет на Втором съезде народных депутатов СССР ко мне подошел «генерал Теплов». Мы познакомились. Это был один из заместителей Генерального прокурора СССР Иван Павлович Абрамов, работавший в прошлом в Пятом управлении КГБ. «А знаете, Рой Александрович, — сказал И. Абрамов, — мы хотели вас арестовать, но Андропов был против». «Нам было важно, — пояснил И. Абрамов, — выявить те нелегальные каналы, по которым уходили на Запад ваши рукописи. Для этого нужно было возбудить уголовное дело со всеми последствиями. Но Юрий Владимирович категорически отверг это предложение».