Каракас был разрушен до основания. Тысячи жителей оказались погребенными под развалинами храмов и домов. Ночь с четверга на пятницу являла взорам раздирающее душу зрелище отчаяния и горя. Густой слой пыли, поднявшейся над развалинами и висевшей в воздухе, подобно туману, постепенно осел. Никаких толчков больше не ощущалось; никогда ночь не была так прекрасна и тиха.

Почти полная луна освещала круглые вершины Сильи, и безмятежное небо представляло резкий контраст по сравнению с усеянной руинами и трупами землей. Матери несли на руках детей в надежде вернуть их к жизни. Безутешные семьи бегали по городу, разыскивая брата, мужа, друга, чья судьба была неизвестной, и все еще думая, что он затерялся где-то в толпе. Люди теснились на улицах, которые можно было узнать лишь по рядам нагроможденных развалин.

По отношению к мертвецам оставалось выполнить долг, диктуемый одновременно и жалостью, и страхом перед заразой. Так как нельзя было предать погребению тысячи трупов, наполовину засыпанных обломками, специальным уполномоченным поручили сжечь тела. Среди груд развалин разложили костры. Похороны продолжались несколько суток.

Священники и монахи денно и нощно проповедовали на улицах и площадях, призывая оставшихся в живых каракасцев «образумиться», отречься от республики и вернуться под покровительство испанского монарха и католической церкви. Иначе новые страшные и жестокие бедствия обрушатся на Венесуэлу. На одной из каракасских площадей Симон Боливар стащил со стола такого проповедника и, заняв его место, призвал соотечественников не верить антипатриотической пропаганде церковников.

— Если природа против нас, мы заставим ее подчиниться, — так говорил Боливар.

Между тем правительство республики растерялось. Оно оказалось не в состоянии принять решительные меры против врагов независимости. В этих условиях власть перешла к радикальному крылу патриотов, возглавляемому Франсиско де Мирандой и Симоном Боливаром.

Миранда был провозглашен диктатором и генералиссимусом войск республики, а Боливар после участия в подавлении антиреспубликанского мятежа в Валенсии, за что был произведен в полковники, стал комендантом военно-морской крепости в Пуэрто-Кабельо, где содержались пленные испанцы.

Однако ни Миранда, ни Боливар, ни их друзья не смогли предотвратить падения Первой Венесуэльской республики и победы сторонников Монтеверде. Отсутствие дисциплины в рядах патриотов, беспечность, доверчивость и недостаток политического опыта многих руководителей, страх, испытываемый некоторыми из них перед рабами, жаждавшими свободы, иллюзии, которые питали патриоты, в их числе и сам Миранда, относительно возможности демократических преобразований в самой Испании после принятия кортесами в 1812 году конституции, — все это привело к поражению лагеря независимости. И, как часто бывает в такие минуты, людьми овладели неверие в свои силы, отчаяние, подозрительность; друг ополчился против друга, брат против брата, сын против отца, ученик против учителя.

Каждому из участников казалось, что в гибели республики виновны все, за исключением его самого. Боливар не проявил должной бдительности в роли коменданта крепости Пуэрто-Кабельо, которую захватили заключенные в ней испанцы, нанеся тем самым смертельный удар по интересам республики. Миранда, усталый и разочарованный, потерял веру в победу и капитулировал, поверив обещаниям врага не применять репрессий против патриотов.

Капитуляция Миранды, позволившая капитану Монтеверде во главе отряда в 300 человек захватить Каракас, вызвала гнев и возмущение Боливара и его друзей, которые арестовали своего недавнего кумира, надеясь продолжать борьбу. Но было уже поздно. Арестованный ими Миранда попал в руки испанцев, а Боливар был вынужден бежать из Венесуэлы, причем не без согласия самого Монтеверде.

Так родилась и погибла Первая республика Каракаса[9], так появился из водоворота событий новый завоеватель Венесуэлы Монтеверде, так пал жертвой своих собственных ошибок Миранда и случайно спасся Боливар. Спасся, потеряв своего кумира, состояние, а для многих и репутацию патриота.

За событиями в испанских колониях внимательно следил Александр Гумбольдт. В 1812 году он заканчивал редактировать свой труд о путешествии в равноденственные области Нового Света. В предисловии к нему немецкий ученый не скрыл своих симпатий к сторонникам независимости, выразил уверенность, что, несмотря на трудности и поражения, их дело в конечном итоге восторжествует. Гумбольдт писал:

«После того как я покинул Америку, в испанских колониях разразилась одна из великих революций, время от времени потрясающих человечество[10], по-видимому, она готовит новые судьбы населению в четырнадцать миллионов человек, распространяясь из южного полушария в северное, от берегов Ла-Платы и Чили до северной Мексики. Глубокая ненависть, порожденная колониальным законодательством и поддерживаемая политикой недоверия, повела к кровопролитию… В Кито уже пали жертвой своей преданности родине самые добродетельные и самые просвещенные граждане. Описывая края, память о которых стала для меня столь дорогой, я то я дело переношусь мысленно в места, воскрешающие в моем уме воспоминания о погибших друзьях.

Когда начинаешь размышлять относительно политических волнений в Новом Свете, приходишь к выводу, что американские испанцы находятся в менее благоприятном положении, чем жители Соединенных Штатов, которые были подготовлены к независимости длительным периодом почти неограниченной конституционной свободы. Внутренних раздоров следует особенно страшиться в тех странах, где цивилизация не пустила еще достаточно глубоких корней и где под влиянием климата леса быстро снова завоевывают расчищенные, но затем предоставленные самим себе земли… Обращаясь к более приятным мыслям, я даже льщу себя надеждой… что под влиянием нового общественного строя эти страны достигнут быстрых успехов на пути ко всеобщему благополучию. И если тогда некоторые страницы моей книги избегнут забвения, житель Ориноко и Арабало[11], с восхищением убедится, что многолюдные торговые города и поля, обработанные руками свободных людей, раскинулась именно там, где во время моего путешествия были лишь непроходимые леса и пространства, затопленные водой».

Пройдет немало десятилетий, прежде чем эти надежды немецкого ученого воплотятся в жизнь. Но для того чтобы это стало возможно, нужна была победа над испанцами, а в те суровые дни 1812 года, в дни гибели Первой республики Каракаса, многим венесуэльцам победа дела независимости казалась не только далекой, но и недостижимой мечтой…

Любой другой на его месте, возможно, предался бы отчаянию, отошел от борьбы, занялся устройством своих личных дел или искал бы легкого утешения в вине и женщинах. Так поступали многие из людей его класса в подобных обстоятельствах.

Он мог уехать в Соединенные Штаты, во Францию или в Англию и переждать там, пока минует гроза и можно будет вернуться в Каракас, чтобы продолжать беспечно жить в одном из поместий, которые достались ему по наследству от отца и брата.

Но этот самый богатый мантуанец Венесуэлы меньше всего думал о личном благополучии, когда вспоминал постигшую его родину катастрофу. Поражение только озлило его, укрепило в нем решимость продолжить, и не только продолжить, но возглавить борьбу до победного конца за независимость Венесуэлы.

После того как Миранда попал в руки испанцев, пожалуй, никто лучше Боливара не был подготовлен для этой ответственной роли. Он был молод, энергичен, широко образован, знал иностранные языки, у него были влиятельные связи не только в Венесуэле, но и за рубежом — в Англии, США, Франции в даже в самой Испании, он состоял в родстве со многими богатыми семьями страны. Правда, его авторитет был подорван потерей крепости Пуэрто-Кабельо, но кто из патриотов мог похвастаться только успехами? Разве самый достойный из них — Франсиско де Миранда — не совершил серию трагических ошибок, жертвой которых стал он сам?