Но он не торопится возвращаться на родину. Он захвачен американской жизнью, пленен бесом коммерческой предприимчивости. Ему хочется поскорее приобщиться к тому творческому практицизму, образцы которого он видел в Новом Свете. Он едет в Мексику и подает мексиканскому вице-королю смелый проект — проект сооружения Панамского канала, соединяющего Атлантический и Тихий океаны. Разумеется, проект этот, не соответствующий ни техническим возможностям того времени, ни ресурсам испанского казначейства, проваливается, и Сен-Симон возвращается на родину (в 1784 году).
Приезжает он во Францию другим человеком. Неопределенные юношеские мечты уступили место вдумчивому и трезвому подходу к жизни. Америка показала ему, как можно сочетать отвлеченные принципы с практической работой, и он твердо запомнил эти уроки. Запомнили их и его соратники, офицеры из аристократического общества. Это целая фаланга аристократов-либералов, которым суждено было сыграть немалую роль в революционных событиях. Маркиз Лафайет, будущий комендант парижской национальной гвардии, деятель трех революций; виконт де Ноайль, один из видных ораторов левой дворянской группы в Учредительном собрании; граф Лозен, будущий командующий французской революционной армией на севере, в Альпах и на Корсике в 1792 и 1793 гг., сложивший голову на эшафоте; граф де Латур дю Пен Гуверне, будущий военный министр революционной Франции, тоже казненный, — все они и многие другие, менее известные, привезли с американского материка новые взгляды, жажду деятельности. Если энциклопедисты расшатали их старую идеологию, то Америка окончательно разбила ее, хотя и не могла пересоздать их классовую природу. Окунувшись в революцию, они остановились на полдороге — и погибли: Америка швырнула их вперед ровно настолько, чтобы отбросить от трона к гильотине.
Сен-Симон санкюлот
Итак, здравствуй, французская казарма! Встреча для Сен-Симона не очень приятная, хотя на этот раз казарма более милостива к молодому офицеру: его назначают помощником командира в Аквитанскии полк, дают чин полковника, назначают две пенсии — в общем до 3 тысяч ливров. Начальство аттестует его очень благосклонно. В 1784 году инспектор армии Шастеллу ставит под его именем отметку: «прекрасный офицер». В 1785 году отметка звучит еще внушительнее: «много усердия и ума» Характеристика — завидная для той эпохи, когда очень хорошей аттестацией считалась фраза: «весьма красивый офицер».
Полк стоит в Мезьере. Сен-Симон муштрует солдат и по долгу своего звания посещает версальский двор. Трудно сказать, какая из этих обязанностей для него скучнее. «Заниматься военным ученьем летом и ездить ко двору зимой было для меня нестерпимым образом жизни», — писал он впоследствии об этом периоде своей карьеры. К счастью, в Мезьере имеется высшая военно-инженерная школа, одним из профессоров которой состоит знаменитый математик Монж. Сен-Симон садится на ученическую скамью, прилежно изучает науку и скоро вступает в тесную дружбу с Монжем. Но одним этим нельзя заполнить досуги. Скучно. А тут еще перед глазами неотступно маячат образы Америки: просторы степей, широкие планы, пляска миллионов, подвиги индустрии.
Карикатура на судью-взяточника. Из книги Сеньяка «Революция 1789 года»
Надо ехать вон из Франции. Кроме Америки на земном шаре есть еще одно соблазнительное место, принадлежащее, к несчастию, англичанам, — Индия. Индия должна принадлежать Франции, и задачу эту выполнит граф Клод Анри де Сен-Симон. Не беря даже отпуска, Сен-Симон в 1785 году едет в Голландию и там вместе с французским посланником Вогиньоном составляет план: Голландия пошлет эскадру в индийские воды, Франция даст свою армию — и Индия будет наша. Но голландское правительство не рискует ввязываться в столь рискованное дело, и Сен-Симон в 1787 году уезжает в Испанию.
Зачем? Сен-Симон вероятно не задает себе этого вопроса. Новая страна сама подскажет предприимчивому человеку новую задачу. И задача, действительно, находится. Около Мадрида начал прокладываться канал для соединения столицы с морем. Ныне канал этот заброшен за неимением средств, но его можно докончить, если найдутся деньги. Сен-Симон входит в компанию с графом Кабаррю, директором одного из французских провинциальных банков, и предлагает испанскому правительству проект: Кабаррю находит необходимые капиталы, Сен-Симон доставляет из Франции 6 тысяч рабочих и солдат и берет на себя заведывание работами, а испанское правительство отдает инициаторам дела доходы с канала. Переговоры затягиваются. Но Сен-Симон не теряет времени зря и между делом налаживает компанию дилижансов (для Испании того времени — неслыханное новшество), которая должна обслуживать прилегающие к Мадриду районы. Компания уже начинает приносить некоторые доходы, как вдруг из Франции приходит весть: в стране разразилась революция. Сен-Симон бросает и мадридский канал, и компанию дилижансов, и спешно уезжает на родину (в 1789 г.).
В Париже он застает небывалое оживление. Кризис, давным-давно назревший, наконец разразился, и события следуют друг за другом с головокружительной быстротой. 5 июня открываются в Версале Генеральные штаты. Все преисполнены пылких надежд, все восхищены мудростью короля, а между тем не проходит и нескольких дней, как уже назревает конфликт между третьим сословием и короной. Третье сословие считает Генеральные штаты верховным законодательным органом, единым и нераздельным, и хочет заседать вместе с прочими сословиями; король, наоборот, желает ослабить его авторитет и требует, чтобы дворянство, духовенство и третье сословие заседали отдельно.
17 июня депутаты третьего сословия провозглашают себя Национальным собранием. Король сначала колеблется, не зная, какой путь избрать, а потом решает распустить собрание силой и окружает Версаль войсками. Собрание энергично протестует, клянется не уступать штыкам, но что могут поделать слова против ружей и пушек? Собрание уже начинает готовиться к неминуемому концу, как вдруг «народ Парижа» приходит ему на помощь и 14 июля берет приступом Бастилию. А затем восстание разливается по всей стране, и в течение двух месяцев толпы крестьян и горожан жгут дворянские замки, громят архивы, где хранятся записи феодальных повинностей, и с корнем вырывают все остатки феодализма. В ночь на 4 августа дворяне в Национальном собрании торжественно отказываются от своих привилегий, хотя отказываться уже не от чего: привилегии перестали существовать.
События захватывают все умы. Кроме политики никто ни о чем не говорит — слово «реформа» висит в воздухе. «Считалось хорошим тоном исповедывать самые либеральные принципы, — пишет об этих месяцах в своих мемуарах маркиз Булье, видный деятель придворной партии, — фрондировать против мероприятий правительства, даже выражать желание им противодействовать, наконец объявлять себя сторонниками и покровителями народа, освобождение которого провозглашали, не думая о том, что народ может им злоупотребить; филантропия была догматом дня, которому каждый старался приносить себя в жертву столько же из тщеславия, сколько из усердия. Те самые люди, привилегии и злоупотребления которых перешли к ним по наследству, не говорили ни о чем, кроме реформ. Люди, больше всего гордившиеся своим рождением и рангом, были апостолами равенства прав; но под кажущимся бескорыстием можно было заметить и у целых групп, и у отдельных личностей намерение и надежду использовать для себя то, что они могли урвать из наследственного достояния короны».
При таком общественном настроении трудно было думать о коммерческих проектах. Прощайте, каналы и дилижансы! Но зато — добро пожаловать, американская действительность, перенесенная на французскую почву! Какое же место может занять в ней Сен-Симон — полковник без полка, делец без капиталов, аристократ без сословных традиций, теоретик без теорий? На этот вопрос тем труднее ответить, что в этот момент в сущности имеется две Франции, каждая из которых действует своими собственными методами и идет своими собственными путями.