Сене стало стыдно. Словно он хотел обидеть Кочкарева своим отказом.

— Вы мне и так и жизнь, и свет показали, Артемий Никитич, — с чувством произнес он, — жизни мало, чтобы за все отблагодарить вас. Вы узнаете, узнаете…

У Сени стояли на глазах слезы, и он умолк.

— Ну, ну, — проговорил сам взволнованный Кочкарев. — Полно, полно!

И он обнял Сеню.

IX

У ТРЕДИАКОВСКОГО

В тот же день Сеня отправился на поиски квартиры. В самом городе, как он слышал, квартиры стоили дорого, и потому он решил поискать ее в каком-нибудь предместье.

Больше всего хотелось ему найти с этой стороны, где-нибудь в Аничковской слободе, потому что тут по Невской перспективе было совсем недалеко до Зеленого моста. Но если тут не удастся, — отправится на Петербургскую сторону по речке Карповке или на Васильевский остров, который за 13 линией считался уже за чертой города.

На месте нынешнего Загородного проспекта тянулась широкая просека. По ней и направился Сеня. Направо и налево шли такие же просеки, впоследствии ставшие улицами. Сеня повернул к Фонтанке. Около того места, где теперь министерство внутренних дел, Сене приглянулся небольшой хорошенький домик.

По другой стороне Фонтанки стояли дачи вельмож, а на этой стороне, от самого Аничкова моста до Чернышева, тогда еще не имевшего никакого названия, тянулся лесной двор купца Лукьянова. Кроме спокойного соседства, домик прельстил Сеню еще и тем, что за ним простирался большой ровный двор, с пристройками и сараями, очень удобный для работ и опытов. Кроме того, двор был обнесен высоким забором. И еще преимуществом этого места было то, что только обогнешь двор купца Лукьянова, как сразу выйдешь на Невскую перспективу, а там до Зеленого моста рукой подать.

Вследствие всех этих соображений Сеня решительно вошел во двор. На дворе никого не было. Он поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Дверь ему открыла старуха в подоткнутом платье.

— Чего тебе, золотой? — спросила она, окидывая Сеню с ног до головы внимательным взглядом.

Но вид Сени не внушал ни малейшего подозрения. Молодое лицо его с кроткой привлекательной улыбкой и большими голубыми глазами сразу располагало к нему.

Одет же он был, как одеваются купцы или зажиточные мещане. На нем длинный кафтан, вроде поддевки, высокие сапоги и на голове картуз.

— Я хотел узнать, бабушка, — ответил Сеня, — может, ненароком здесь конурка какая сдается.

— Хозяина дома нетути, — ответила старуха, — а сдаваться сдается, коли ты не будешь озорной человек.

— Кто там, Дарьюшка? С кем ты говоришь? — раздался в эту минуту чей-то молодой, свежий голос, и на пороге прихожей показалась красивая, стройная девушка, одетая в темное суконное платье.

Увидев незнакомого человека, она хотя слегка покраснела, но не опустила глаз и вопросительно посмотрела на него.

Сеня смутился гораздо больше, чем она. Он торопливо снял с головы картуз и, робея, повторил свой вопрос.

Смущение его видимо забавляло молодую девушку.

Она с улыбкой смотрела на Сеню и, наконец, видя его все возраставшее смущение, произнесла:

— Да, у нас наверху сдается горница, но батюшки сейчас нет. Ежели у вас есть время, подождите. Батюшка сейчас должен прийти из академии.

Слово академия заставило Сеню встрепенуться. Кто он? Ученый, или канцелярист, или копиист из академии? Кто бы он ни был, во всяком случае, он имеет связь с академией, этого довольно.

И Сеня, преодолевая свою робость, последовал за девушкой в комнату.

Первая комната, очевидно, была столовой. Простой стол был покрыт грубой скатертью. В углу стоял открытый шкаф, и в нем виднелась бедная глиняная посуда.

Но все поражало своей чистотой: и пол, и скатерть, и окна, и образа в углу, и цветы на окнах, аккуратно расставленные в чистых горшках. Во всем чувствовалась заботливая женская рука, и Сеня невольно внимательно посмотрел на молодую девушку. Ей могло быть лет шестнадцать-семнадцать. Густые темно-русые волосы обвивали толстыми косами ее голову. Темные глаза глядели вдумчиво и серьезно. Все лицо ее поражало выражением мысли и задумчивости, но вместе с тем в очертании ее рта, в полных полуоткрытых губах было много почти детской нежности.

Из столовой виднелась другая комната.

«Нет, очевидно, тут живет ученый», — подумал Сеня.

Он увидел в соседней комнате стол, заваленный книгами и бумагами. На полках тоже стояли книги, на стене висели карты.

«Кто же живет здесь? — мучило Сеню любопытство. — Не сам ли Бог привел меня сюда, и я найду здесь покровительство и помощь?»

Девушка поняла любопытство молодого человека и сказала:

— Вы находитесь в доме секретаря русского собрания при Академии наук, профессора элоквенции [4] и пиита, Василия Кирилловича Тредиаковского.

В голосе молодой девушки послышалась гордость.

— А я его дочь, прозываюсь Варварой, — закончила она.

Хотя Сеня смутно слышал о пиите и ученом Тредиаковском, но слова «академия», «профессор» совершенно ослепили его, и он смущенно, почти с благоговением опустил голову.

— А кем вы изволите быть, сударь? — без стеснения спросила Варвара.

Сеня сказал.

Узнав, что он поповский сын из Саратовской губернии, Варвара весело улыбнулась.

— А батюшка тоже поповский сын, — отозвалась она, — да и сосед вам, потому что он из Астрахани. Вот славно, — батюшка, наверное, рад вам будет.

Милое, свободное обращение девушки ободрило Сеню. Он забыл свою робость и с удовольствием подумал снова, как было бы хорошо остаться здесь. Только мысль о том, что ее отец такой ученый, академик, смущала и пугала его. Как-то он отнесется к бедному, неученому поповскому сыну?

— А по каким делам вы в столицу явились? — снова спросила Варвара.

Сеня охотно начал свой рассказ, но не успел он сказать и нескольких слов, как в сенях послышались чьи-то шаги, потом кашель.

— Это батюшка вернулся! — воскликнула Варвара, вскакивая с места и бросаясь в сени.

Несколько мгновений Сеня слышал в сенях ее торопливый шепот, потом дверь растворилась, и на пороге показался мужчина в сером грубом камзоле, перепоясанный шпагой.

Сеня с сильно забившимся сердцем вскочил с места и низко поклонился.

Вошедший мужчина был человек средних лет, невысокий, коренастый, чуть-чуть полный.

Голова его казалась очень большой, под коротко остриженным напудренным париком. Лицо у вошедшего было полное, круглое, с небольшим тупым носом.

В этом лице особенно поражал лоб, очень высокий и сильно выдающийся. Небольшие глаза глядели зорко и проницательно. Верхняя часть лица ясно говорила об упорстве, энергии, привычке к умственной работе. Но выражению ее странно противоречили губы с какой-то привычной, растерянно заискивающей улыбкой.

Он не без достоинства ответил на низкий поклон Семена и, протянув ему руку, произнес приятным голосом:

— Прошу, сударь, садиться, и мы сейчас потолкуем, надо только совлечь сию парадную шкуру, — и он ткнул себя в грудь. — Варенька, готовь стол, — закончил он, уходя в свой кабинет и прикрывая за собой дверь.

Варенька живо принялась накрывать стол. Она поставила на стол три прибора, мило проговорив Сене:

— Батюшка будет в обиде, коли вы не откушаете с нами.

Сеня только молча покраснел и наклонил голову.

Когда через несколько минут Василий Кириллович вышел из своего кабинета в домашнем шлафроке, на столе уже стояли щи, каша и буженина, а также кувшин с водой.

Василий Кириллович потянул носом.

— Ай да Варя, императрицын стол, ей-ей, императрицын стол! — весело произнес он, намекая на всем известную любовь государыни к буженине.

Это было ее любимейшее блюдо, в честь которого она дала даже фамилию Буженинова своей любимой дуре, горбатой калмычке.

— Милости прошу, — прибавил он, указывая рукой Сене на стул, — откушаем. Господи, благослови!

Он перекрестился и сел к столу.