У них в подвале я завтракаю и отдав ключ, передав Нине наверху трёхлитровый термос «Волгоград», аккумуляторный фонарь, валенки и, оставив зелёный плащ, собираюсь уходить. Задерживаться ни к чему. Обстрела здесь пока что нет. Прощаюсь. Она советует пройти к улице Загородней от парикмахерской наискось поверх тоннеля. Иду по внутренней стороне дома и на выходе встречаю двух женщин. Они прощаются. Одна из них говорит, чтобы я её подождал для того, чтобы идти вместе. Они прощаются. Я жду. Та, что хочет пойти со мной, терпеливо объясняет, куда должна идти другая. Я нервничаю, но не подаю вида. Наконец, мы идём. Она меня предупреждает, что в девятиэтажках сидят автоматчики и надо быстро перебежать улицу. Мы бежим наискосок через верх туннеля и через ж/д полотно и дальше к девятиэтажкам на другой стороне.

Её встречает другая женщина. Они обнимаются и рыдают. Я же вхожу во двор, обхожу крайнюю девятиэтажку и по улице с редкими пешеходами иду в сторону автовокзала.

По пути интересуюсь у жильцов обстрелами, так как попадаются разрушенные дома. Они говорят, что были жертвы, но обстрелы тут не так интенсивны, как в центре. Наконец, выхожу на улицу Сайханова, и иду по над домами вдоль трамвайный путей. Встречаются группками русские женщины, идущие по пути. На встречу попадаются чеченцы. Но в основном, безлюдно. Там и там видны следы обстрела. Подхожу к автовокзалу.

Автовокзал без стёкол, на асфальте воронки, людей не видно. Пытаюсь узнать, когда отходят автобусы с беженцами. Здесь таких не видели и рекомендуют мне подойти к легковушкам. Подхожу. Требуют 100 тысяч рублей. Делать нечего, соглашаюсь и жду. Жду, жду, долго жду попутчиков.

Вот подходят русские женщины, мужчины, спрашиваю их. Они никуда не едут. Они пришли сюда в надежде получить хлеб, который сюда, как говорят, изредка привозят и раздают. Но хлеба нет, и они через непродолжительное время уходят. Здесь находиться русским опасно. То и дело ходят боевики с автоматами и на легковых автомобилях, на меня бросают взгляды.

На углу к выходу на трамвайную остановку вижу пожилого мужчину, похожего на русского, но когда подхожу, выясняю, что он чеченец. Беседа сдержана, об обстрелах и так далее. Отхожу.

Ещё двое попутчиков из ближнего по улице пятиэтажного дома. Но им надо собраться. Снова жду. Ещё подходят, но шофёр-чеченец говорит, что будет ждать тех. Наконец, они подходят: муж, жена и провожающий мужчина. Вроде, как знакомый. Нет, он работает в теплосети, но живёт недалеко от меня в пятиэтажке по Пионерской рядом с девятиэтажкой, где «Богатырь». Его квартира почти цела. Ждёт ещё попутчика, но его нет, и шофёр в 12.40 решает ехать. Едем — знакомая дорога через Черноречье. Здесь даже есть базарчики. Возле остановки Черноречье (возле моря) много людей-пассажиров, но в Назрань нет. По пути к перекрёстку на Ачхой-Мартан — Самашки попадаются сгоревшие машины. На этом перекрёстке сворачиваем на Самашки. Подсаживается боевик, но в разговор не вступает. Выезжаем из Самашек и, подъезжая к Серноводской, останавливаемся возле КПП в веренице легковых машин, ждущих досмотра. Через минут двадцать пять, примерно, нас проверяют. Вооружённые солдаты, БМП, лёгкий танк. Рядом стоит снайпер с винтовкой. Недалеко — с будками вагончик, всё по походному. После досмотра едем дальше и без приключений доезжаем до Назрани.

Едем через Назрань. Везде грязь, одноэтажные домики. От автовокзала сворачиваем направо и через метров двести останавливаемся. Шофёр говорит: «Приехали». Выходим, платим за проезд. Машина уезжает. К нам подходят ингуши и интересуются, как и что. Они возмущаются, что берут дорого за проезд и приглашают поехать к ним домой, помыться и отдохнуть. Но нет, мы идём по грязи к ж/д вокзалу. Выходим на перрон. Здесь тоже нас спрашивают: «Как в Грозном?» И говорят, чтобы мы поспешили на электричку. Я хочу пить, не пил воду с утра, а уже около 16.00. Нахожу кран с водой, жду очередь. К крану наклоняюсь, хватаю ртом воду, немного становится легче. Иду на электричку и сажусь в вагон. В вагоне тесно, но нахожу место и устраиваюсь. Женщина предлагает хлеб. Беру и ем. Интересуюсь, кто и откуда. Оказывается, все почти беженцы. Напротив сидит женщина с дочкой. При разговоре в вагоне пассажиров, как кто-нибудь начинает говорить про Грозный, они просят, чтобы о нём не рассказывали. Они, как я выяснил, из Черноречья и мне кажется странным это. Там и обстрелов-то почти не было.

До Беслана недалеко, и в скорости мы выходим. Электрички на Прохладный пока нет. Мучает жажда. Опять иду пить воду. Объявляют электричку на Прохладный. Выхожу на платформу и встречаю всех из подвала (тех, кто уходил утром). Входим в вагон, он сильно забит. Я разворачиваюсь и иду в соседний. Здесь прошу женщин подвинуться и устраиваюсь с краю.

Беженцев из Грозного много. Возникает скандал из-за места.

В соседнем купе едут с товаром и, когда одна женщина из Грозного пристраивается, ей делают замечание, чтобы она не подавила товар. Казалось бы, незначительный эпизод, но он выливается в крупный скандал. Женщина впадает в истерику и не может долго успокоиться, всё время повторяя: «Нас разбомбили. Мы всё потеряли, а она — оккупантка… мандарины!» Её пытаются успокоить. Я в разговор не вмешиваюсь и не пытаюсь успокоить. Человеку всегда надо дать выговориться. И, действительно, в скорости она успокаивается, а в конце-концов получается даже немного комично, что, оказывается, везут вовсе не мандарины.

Приезжаем в Прохладный. Здесь пересадка на Минводы. Выхожу и нахожу Ивана (в точности его имя не помню) с женой, но Надежды с семейством нет. Захожу в электричку, прохожу по вагонам, но увы…

Возвращаюсь и иду на вокзал. Здесь устраиваюсь вместе с попутчиками Ивана и его жены. Они уже приехали, и дальше поедут к своим родственникам на автобусе. Я оставляю с ними вещи, а сам иду на перрон и нахожу Надежду с семейством. На вокзал идти они отказываются, говорят, что подождут здесь. Я возвращаюсь. В буфете покупаю пирожок за 600 рублей и бутылку воды за 1200 рублей. И ем. Иван тоже идёт, покупает пирожки. Мы беседуем с ним. Он весел, но с раздражением вспоминает о Гене и сообщает мне, что Гена не лестно отзывается обо мне, но меня это как-то мало задевает, потому что мнение Гены для меня не важно. Снова расставание и посадка на электричку.

Вечером приезжаю в Минводы. Здесь выхожу и нахожу попутчиков (Надежду и др.) и знакомлюсь с супругами: армянин лет шестидесяти трёх и его жена. Оказывается, они живут в нашем доме где-то на третьем этаже в четвёртом подъезде. Они тоже уехали из Грозного сегодня, но позже меня. Из их слов, выяснил, что дом подвергся сильному артналёту. Они ночевали не дома, а у своих знакомых и когда пришли домой, дом был сильно разбит. Хачик (так звали мужа) говорил, что, якобы, верхний этаж или этажи снесло, а людей завалило, но этот, что всё время ходил в спецовке, а в спецовке ходил Гена, остался жив. Но за достоверность этих сведений я не ручаюсь. Точно, он, кроме разрушений, ничего не увидел. Когда он попытался с женой выйти из зоны обстрела, его не пропускали дудаевцы, но в конце концов он как-то вышел. Подробно я расспрашивать его не стал из-за навалившихся на нас забот.

К нам подошли милиционеры и сообщили, что на ночлег мы можем устроиться в вагонах-гостиницах на второй платформе, и мы все двинулись туда. Когда мы пришли, оказалось, что все места уже заняты. Надежда сразу с семейством двинулись на вокзал, а я с женой Хачика задержался у вагонов.

Когда все ушли, к нам подошёл администратор сказал, что четыре места есть: мы двое и к нам присоединилась одна женщина (Хачик в это время отошёл) пошли занимать места, но тут выяснилось, что женщина с сыном и намеревается занять два места. Я с ней поспорил и сказал, что мы первые и пусть своего сына устроит в другом месте, но она не хотела нам уступить.

Пришёл её сын, и он сразу согласился уйти на вокзал, оказавшись благородней своей мамаши.

С Хачиком устроившись в купе вагона, мы отправились на вокзал что-нибудь купить на ужин. Походив по вокзалу, купили бутылку водки и в буфете вокзала печени и хлеба. Хачик сказал, что я ему должен 2500 рублей. Я кинулся и вспомнил, что деньги оставил в пальто в вагоне. Ему сказал, что отдам деньги в вагоне. Мы пришли в вагон, я взял деньги и пошёл купил минеральной воды две бутылки.